Андрей Анисимов - Завещание сына Страница 19

– Ищу эту красотку. Помоги, – не поворачивая головы к бармену, попросил Тимофей.

Славик взял газету, проплыл за стойку, соорудил напиток в высоком стакане, принес его Волкову и снова вернулся на свое место. Тимофей видел, что лысый сутенер куда-то звонит. Через несколько минут к стойке начали причаливать красотки. Они ненадолго задерживались возле Славика и незаметно исчезали. Тимофей тянул напиток, оказавшийся минеральной водой, и изображал человека, убивающего время. Иногда он все же поглядывал на бармена, и тот отрицательно покачивал головой. Это означало, что пока результата нет. Прошло минут сорок. За это время через Славика процедилось около двух десятков девиц и несколько молодых людей. Результат по-прежнему оставался нулевым. Брюнетка за соседним столиком продолжала скучать. Для посторонних ее поведение выглядело загадочным. Красавица ничего не пила и интереса к проходящим мужчинам не проявляла. Но Волков сразу усек, что сей живой товар бармен для кого-то придерживает. Когда поток путан и молодых людей, вызванных Славиком, иссяк, сутенер пальчиком поманил соседку майора. Та лениво поднялась и, покачивая бедрами, двинулась на зов. По лицу Славика Тимофей тут же понял, что ситуация изменилась. Брюнетка Хлебникову признала. Через минуту она с газетой в руках подсела к нему за столик.

– Это Сенаторша, – томно сообщила девица и подвинула закрытую газету к майору.

– Рисуй подробнее, – приказал Волков. – Где живет, кто кот, контингент клиентов.

– Сенаторша на улицу не выходит. У нее не кот, а крутой хмырь, штатник из конгресса. Оттуда и кликуха. Он снял ей хату и навещает раз в два-три месяца. Другим Сенаторша не дает. Боится.

– Чего боится?

– Ясно чего. Потерять хату, тачку и бабки. Она как у Христа за пазухой. На кой рыпаться.

– Где он ей снял хату?

– В башне на Смоленской набережной. Вход сзади, со стороны Американского посольства. Этаж, кажется, пятый. Я у нее не была, но Шурка Капуста была и рассказывала.

– Шурка ее подруга?

– Подруг у Сенаторши в Москве нет. У нее подруга приезжая, из Говногорска, как и она. Но Сенаторша с ней разосралась. Тогда ее Капуста и приютила. А потом, когда Сенаторша заокеанского хмыря встретила, захотела перед Капустой показаться, вот и позвала ее.

– Что это ты за город назвала? – прикинулся дурачком следователь.

– Я все дыры так зову.

– Сама-то откуда?

– Оттуда же…

– Ты сказала, что Шура Капуста Сенаторшу приютила. Почему? Добрая эта Капуста, или та за приют отваливала много?

– Отваливать тогда Сенаторше было нечем. Но Капуста двухстволка. Нравилась ей эта девчонка, вот и приютила.

– Лесбиянка, что ли?

– Ага.

– Как найти Шурку?

– У меня телефон Капусты есть. Пиши.

– Капуста – это фамилия или кличка?

– Кликуха. Шурка за капусту станет говно лизать, а не только член. Вот ее Капустой и прозвали.

Волков знал, что эта публика капустой называет деньги. Он записал номер и заметил, что Славик делает брюнетке нетерпеливые знаки.

– Тебя, кажется, ищут. – Тимофей глазами показал на стойку.

– Газовщик подвалил, труба зовет, – усмехнулась брюнетка. – Лучше бы я тебе дала, чем такому хряку.

Майор пронаблюдал, как она, выдав оскал улыбки, медленно подплыла к двухметровой туше в долгополом пальто, и направился к выходу. Усевшись в машину, Волков связался по рации с ребятами и дал отбой. Искать Машу Хлебникову нужда отпала. Майор Тимофей Волков ее нашел.

Степанида Федотовна, маленький Фоня и Фрол Иванович стояли на платформе и махали вслед уплывающему вагону. Когда состав стал набирать скорость, мальчик с криком «мамочка» побежал за поездом.

– Видишь, хотел остаться, а теперь бежит за нами, – утирая ладонью слезу, сказала Люба.

– Не переживай, ему у стариков хорошо. Пусть поживет до больших морозов. В Москве еще насидится, – успокаивал жену Глеб.

Станция осталась позади, и поезд обступила тайга. Михеевым повезло. Кроме них, пассажиров в купе не оказалось, и молодые люди смогли разместить многочисленные узлы и корзины с дарами родителей. Наконец вещи были пристроены, и Михеев улегся на верхнюю полку. Там он мог, заняв и полку соседнюю, кое-как разложить свои длинные ноги. Люба присела у окна и смотрела на убегающий лес. Он бежал назад, к родителям Глеба. Туда, где в октябре тишина пахнет травой и первым снегом, где над полянами стелятся туманы и люди никуда не спешат.

– Жалко, что уехали, – грустно заметила молодая женщина.

– Петр Григорьевич телеграмму отбил. Никуда не денешься. Начальство надо уважать.

– А если начальник свояк?

– Тогда тем более, – улыбнулся Глеб.

Поездкой Михеев остался доволен. Кабана они с отцом завалили, уток настреляли не счесть и воздуху таежного попили всласть. А уж о ягодах и грибах говорить нечего. На всю зиму запас везут на себя и на родню. Сынок тоже на парном молоке и натуральных родительских харчах окреп. Поздней осенью ни комаров, ни слепней. Благодать. Глеб прикрыл глаза и снова увидел горбатый силуэт секача. Кабан шел прямо на него. Отец замер за елкой. Глеб выстрелил. Сердце охотника от воспоминаний забилось чаще. Такой выстрел еще не раз вспомнится в московской суете.

Со слов Любы, которая говорила из сельского почтового отделения с сестрой по телефону, Глеб знал, что в Москве ждут перемены. Надя сообщила, что Ерожин вернулся на работу в систему МВД. Глеб пробовал связаться с Петром Григорьевичем по мобильному, но вологодская тайга мобильный сигнал не пускала. Что теперь будет с бюро, Михеев представлял слабо. Он заканчивал третий курс заочного юридического института и понимал, что совмещать частную фирму с казенной службой свояк не сможет. Это подтверждала и странная подпись шефа на телеграмме: «Бывший директор Ерожин». Жалко, если бюро закроют, думал молодой человек. Без сыска он уже себя не мыслил.

– Ты чего затих, спишь? – спросила Люба и заглянула мужу в лицо.

– Задумался…

– Знаешь, Глеб, когда нас твои провожали, я на руки Степаниды Федотовны все смотрела. Добрые у нее руки, как корни яблони или вишни. Темные и добрые.

– Досталось маменьке. Хлеб деревенский тяжелый. Ты вот корову доить научилась, понимаешь теперь, как молочко достается. Но доить это так, ерунда. Накосить, насушить на всю скотину, натаскать зерно мешками… А вода из колодца? А дрова? И все руками…

– Темные и добрые, – повторила Люба, словно и не слышала мужа. – Я давно заметила, что руки у человека – второе лицо. По ним многое видно. Ты же сыщик, должен понимать…

– Я понимаю… – протянул Глеб и неожиданно добавил: – А баня была хороша!

– Ты это к чему? – Люба смутилась и покраснела.

– Да так, вспомнилось, – мечтательно протянул Глеб и обнял жену за плечи. – Теперь в Москве вдвоем поживем, как в первый год.

– Да я тебя в Москве и не вижу. Сутками в бюро пропадаешь…

– Может, и не будет больше бюро. Пойду работать, как все люди. В восемь уходить, в семь возвращаться.

– Не сможешь без своей работы. Ты у меня чумной.

Люба потрепала мужа по волосам и улеглась на нижнюю полку. Вагон мерно покачивало, и они не заметили, как уснули…

– Подъезжаем. – Проводница приоткрыла дверь и зажгла в купе свет. – Туалет закрою. Санитарная зона через полчаса. Просыпайтесь, голубки.

После лесной тишины Москва оглушала, путала шумной автомобильной каруселью. Глеб пер сквозь толпу огромный рюкзак, а Люба с трудом поспевала за ним с двумя корзинами.

– Машина нужна? – преградил путь усатый частник.

– Сколько?

– Это куда ехать.

– В Чертаново.

– Тыща.

– Спятил?

– Пятьсот.

– Триста.

– Сотенку набрось. Туда в пробках бензина больше нажжешь, – жалобно торговался усач.

– Хрен с тобой.

С трудом пробившись на проезжую часть к обшарпанному «жигуленку», Михеев скинул рюкзак и вздрогнул от перезвона своего мобильного.

– Глеб, вы где? – услышал он в трубке голос Аксенова.

– В частника грузимся. Мы на Ярославке.

– Я же за вами Диму выслал. «Фольксваген», в номере три семерки, – возмутился тесть. – Стойте и ждите.

– Поездка отменяется. Нас встречают, – огорчил Михеев усатого.

– Я из-за вас клиентов потерял, – проворчал тот и побежал назад к вокзалу.

– Что происходит, Глеб? – забеспокоилась Люба.

– Твой папочка за нами транспорт послал.

Он не успел договорить, как рядом с визгом притормозил микроавтобус. Из кабины выскочил коренастый крепыш.

– Ты Михеев? А рыжая – жена?

– Жена, жена, – отозвалась Люба, сгибаясь под тяжестью корзин. Голову она прикрыла платком, но рыжий локон из-под платка выбивался, и Дима его отметил.

– Все точно. Поехали.

– Как ты нас узнал? – спросил Глеб, с трудом проникая в чрево иномарки.

– Иван Вячеславович твой рост описал. Такую дылду за версту видно… Да и масть жены сходится.

Через заднюю дверь Дима в секунду забросил вещи, и вот они уже несутся по Садовому кольцу, вцепившись руками в спинки кресел.