Полина Дашкова - Чувство реальности. Том 2 Страница 19

Он вдруг представил, как ужасно могла раздражать эта женщина своей неуемной заботой, самоотверженным служением. Особенно того, кто нуждался в этом служении, кто легкомысленно принимал его и врал себе, будто это нормально, когда молодая женщина становится приживалкой в чужой семье. Семья пользовалась ее услугами, фыркала в кулачок, если вырывались наружу из пылкой души приживалки мелодраматические, но не всегда безопасные страсти.

Зачем это было нужно Рязанцевым, понять можно. Двое детей, куча бытовых проблем. Вряд ли жена партийного лидера Галина Дмитриевна, кандидат исторических наук, сидела дома со своими мальчиками. Она работала. Известно, что в конце восьмидесятых — начале девяностых, когда ее муж начал делать политическую карьеру, она активно помогала ему. Они много ездили вместе, мотались по митингам, конференциям, симпозиумам. У них тогда не было возможности нанять няню или домработницу, и дружеские услуги Лисовой наверняка всегда оказывались кстати. Но ей, Светлане Анатольевне, зачем это было нужно? Только ради верной студенческой дружбы?

«Я осел! — с удивлением констатировал Саня. — Она просто любила Рязанцева, и любит до сих пор. Это стало главным смыслом ее жизни. А как же тогда жена? Неужели не чувствовала ничего? Неужели не понимала, почему институтская подруга всегда рядом и не пытается устроить собственную личную жизнь? Как они терпели друг друга?»

— Светлана Анатольевна, не надо плакать, — произнес он тихо и ласково, — поверьте моему опыту, так никогда не говорят о прислуге. Так говорят о близком человеке, которого уважают, которому доверяют, без которого не могут обойтись.

В ответ она громко высморкалась и благодарно заулыбалась сквозь слезы.

— Вы думаете?

— Я уверен, — кивнул Арсеньев.

— А что еще он обо мне говорил? — спросила она и поправила прическу.

— Он сказал, что очень привязан к вам, надеется на вашу помощь, поскольку ему сейчас крайне тяжело, а вы как ближайший друг семьи могли бы вместо него ответить на многие вопросы, и каждому вашему слову мы можем доверять точно так, как если бы это говорил он сам, — цинично соврал Арсеньев.

— Да-да, я готова! — она опять высморкалась. — Спрашивайте, я отвечу. Только сначала скажите мне, у вас есть какие-нибудь версии? Вы кого-нибудь подозреваете?

— Ну, на мой взгляд, убийство Кравцовой и Бриттена носит чисто политический характер. Это могли сделать противники Евгения Николаевича, его завистники, — медленно произнес Арсеньев, чувствуя себя полнейшим идиотом.

Получалась, что эта истеричная смешная тетка манипулировала им, втягивала в свой мелодраматический ритм, тяжелый и насквозь фальшивый. Он вынужден был подыгрывать ей, потому что иначе разговаривать становилось невозможно. Она начинала либо рыдать, либо злиться.

— А версии личного порядка вы полностью исключаете? — спросила она, многозначительно заглядывая ему в глаза.

— Нет. Пока идет следствие, мы ничего полностью исключать не можем. Именно поэтому нам надо побеседовать с близкими Евгения Николаевича. С вами, с Галиной Дмитриевной.

— С кем? — Лисова напряглась так сильно, что Арсеньев понял: все его предыдущие старания пропали даром.

— С женой Евгения Николаевича, — повторил он устало и безнадежно.

— Зачем?

— Затем, что это необходимо следствию.

— А при чем здесь я? — мокрые глаза уперлись Арсеньеву в переносицу, взгляд напрочь лишился мелодраматизма, слезы испарились.

— Ну, вы, вероятно, знаете, как можно связаться с Галиной Дмитриевной. У вас должен быть номер ее телефона, факса, адрес электронной почты.

— Ничего этого у меня нет, — отчеканила Лисова и отвернулась.

— То есть вы хотите сказать, что не знаете, где сейчас находится ваша близкая подруга, и не поддерживаете с ней никакой связи? — удивленно уточнил Арсеньев.

— Да. Совершенно верно. Я ничего не знаю.

— Ну как же, Светлана Анатольевна, вы столько лет дружите, — мягко напомнил Саня, — у вас что, произошел конфликт с Галиной Дмитриевной?

— С чего вы взяли? Никакого конфликта, — голос стал жестким, взгляд пустым и прозрачным. Слезы окончательно высохли.

— Ну что ж, придется говорить об этом с Евгением Николаевичем, — вздохнул Арсеньев, — не хотелось лишний раз травмировать его, но придется. Просто мне казалось, вы как друг семьи, близкий человек, могли бы прояснить для нас хотя бы некоторые вопросы. Ну ладно, нет так нет. Хотя, честно говоря, мне не совсем понятна ваша категоричность.

— Что же тут непонятного? — голос ее звучал ровно, глаза сухо сверкали. — Галя тяжело больна. Галя крест, который он несет всю жизнь. Мне невыносимо говорить об этом.

— Я не прошу вас говорить об этом, — пожал плечами Саня, — я просто спросил, как связаться с Галиной Дмитриевной. Кстати, а чем именно она больна?

— Какая вам разница? Вы врач?

— Нет. Я милиционер, — Арсеньев заметил пепельницу на журнальном столике, достал сигареты. Лисова сидела, уставившись в одну точку.

— Вам как милиционеру надо знать совсем другое, — проговорила она после долгой паузы, — вас должны интересовать не болезни, а преступления. Вы ведь выбрали такую профессию для того, чтобы искать преступников. Вы оперативник, то есть сыщик, верно?

— Ну, в общем, да, — кивнул Арсеньев, пока не понимая, к чему она клонит.

— Самый тяжкий вид преступления — убийство. Каждое убийство должно быть раскрыто. Для сыщика это главное — узнать, кто настоящий убийца, даже в том случае, если наказать за преступление невозможно и ничего нельзя изменить. Знать, кто преступник — профессиональный долг сыщика.

Шаль медленно соскользнула на ручку кресла, оттуда на пол, Лисова не заметила этого. Саня все шарил по карманам в поисках зажигалки. Лисова медленно, тяжело поднялась, шагнула к комоду, закрыв его своей широкой, обтянутой шелком фигурой, принялась дергать какой-то маленький боковой ящик. Он долго не поддавался и вдруг при очередном рывке вывалился целиком, грохнулся на пол.

— О, Господи! — простонала Светлана Анатольевна и опустилась на корточки.

Саня нашел зажигалку. Она не работала, кончился газ.

На веранде повисла тишина. Лисова распрямилась, медленно повернулась и спокойным, глухим голосом сообщила:

— Терпеть не могу открытые босоножки. Терпеть не могу этот комод. Представляете, ящик упал прямо на пальцы. Очень больно.

Арсеньев увидел в ее правой руке небольшой пистолет и даже сумел разглядеть, что это одна из последних модификаций “Макарова”.

— Ну что же вы не кушаете? Надо кушать, смотрите, как вкусно, — нянька Раиса держала вилку у рта Галины Дмитриевны. На вилке был кусок куриной котлеты.

— Спасибо, я не хочу.

— Не хочу, не хочу, — проворчала Раиса и, покосившись на Галину Дмитриевну, быстро положила кусочек к себе в рот.

— Ну, а вот картошечки? — спросила она, когда прожевала. — Смотрите, какое пюре, нежное, с маслицем, без комочков, я укропчиком посыпала, м-м, какое пюре, — Раиса прикрыла глаза и покачала головой.

— Ешьте все, мне не надо.

— Как же? Это ужин ваш. Как же вы без ужина? Хотя бы яблочко, что ли? — Раиса протянула ей блюдце с тонко нарезанным яблоком.

— Спасибо. Я сейчас не могу.

— Да вы и в обед не могли, милая моя, вы посмотрите на себя, вас же ветром сдувает.

— Где вы нашли здесь ветер? — чуть слышно прошептала Галина Дмитриевна.

Тарелка быстро пустела. Раиса собрала хлебной корочкой остатки пюре, одним глотком выпила томатный сок, вытерла губы.

— Надо правильно, регулярно питаться, это основа основ, — строго заявила она, — организм должен получать достаточное количество калорий, чтобы полноценно функционировать. Вот раньше, когда нанимали на работу, сначала сажали работника за стол, наливали ему щей, давали каши тарелку и смотрели, как ест. Если хорошо, быстро, значит и работать будет так же. А если аппетита нет, тогда пошел вон. Ну какой, скажите, пожалуйста, аппетит у детей, если они постоянно жуют резинку? Я наказывала за это очень строго. Во всем должна быть дисциплина. Жевать надо в столовой, читать в классе или в библиотеке, а когда начинается разгильдяйство, можно ожидать чего угодно. Вы согласны со мной?

— Да, конечно.

Галину Дмитриевну совсем не раздражали педагогические речи няньки. Она могла дремать под них, могла просто лежать, не слушая, и мысленно вести свой бесконечный диалог с Любой.

— Ты очень долго живешь, — упрямо повторяла Люба, — слишком долго. Я бы тоже так хотела.

Правда, она долго жила, постепенно забывала, что она убийца и не заслуживает ни любви, ни жалости.

Страх воды остался, это было проблемой, поскольку Женя очень любил отдыхать на море. Но помогала мама, всякий раз, когда намечалась поездка, она заранее заболевала, и Гале удавалось остаться в Москве. Сохранился страх толпы и общественного мнения, он был слабей и безобидней водобоязни и заглушался с помощью нескольких таблеток валерьянки, настойки пустырника или простого самовнушения.