Рут Ренделл - Озеро тьмы Страница 19

Здесь был только один человек, которого Финн знал, и то лишь внешне. Репортер из «Пост» — смуглый мужчина, такой же худой, как он сам, с темными волосами и красными губами, которого Финн часто видел, когда тот пытался выяснить подробности разных происшествий, случившихся с обитателями Лорд-Артур-стрит. Получалось у него не слишком хорошо. Люди, которых он расспрашивал, не считали нужным тратить время на разговоры с полицией, не говоря уже о журналисте.

Финн наблюдал за ним. Газетчик разговаривал с напыщенным жирным мужчиной, что-то записывая в блокнот и гася окурок. Финн сосредоточился на нем и попытался силой мысли заставить его закурить еще одну сигарету. В отличие от женщины с утюгом у него сразу все получилось. Финн остался доволен собой. Затем пришел Кайафас. У него было морщинистое лицо, похожее на старую кожаную сумку, а глаза напоминали виноградины. Выходя из дома, он всегда облачался в светлый костюм из какой-нибудь гладкой, блестящей ткани. Сегодня костюм был серебристо-голубым, но поверх Кайафас надел черную дубленку с меховым воротником, в который прятал более бледное, чем обычно, лицо.

— Что будете пить, Финн?

— Ананасовый сок, — ответил Финн. — «Бритвик».

Кайафас заговорил об Энн Блейк, словно Финн не имел отношения к ее смерти, словно мог даже не слышать об этом, — но постоянно кивал и подмигивал.

— С той арендной платой, что она мне платила, Финн, она могла позволить себе машину, но нет, ее понесло в эти пустынные места, в темноте. Вот вам и результат. — У Кайафаса была привычка грозить пальцем собеседнику, кем бы тот ни был. — От нее осталась хорошая мебель. Антикварная. Сестра приехала и все забрала. — В его голосе проступило сожаление.

— Ну, ну, — сказал Финн.

Кайафас ткнул его локтем.

— Но нет худа без добра, правда? — Он усмехнулся и тут же зашелся в приступе кашля. Финн не поинтересовался его здоровьем — таких вопросов он не задавал никому. — Еще ананасовый сок? — спросил Кайафас.

Финн кивнул.

— Может, на этот раз с капелькой водки?

— Нет, — отказался Финн. — Вы знаете, что я не пью.

— Точно. Послушайте, Финн, вы не возьметесь за небольшой ремонт? Покрасить дом, сменить проводку и настелить ковровое покрытие, которое мне досталось по случаю?

Финн сказал, что согласен, и выпил вторую порцию ананасового сока. Они еще немного поговорили о ремонте, а потом Финн ушел. На Лорд-Артур-роуд он припарковал фургон в той же колее грязного замерзшего снега, из которой забирал машину. Войдя в дом, он сразу понял: что-то случилось. У него было безошибочное чутье. Он стал осторожно подниматься по лестнице, словно зверь, знающий, что впереди его может ждать капкан или хищник.

На середине пролета, ведущего от его комнаты к жилищу Лены, его ждала миссис Гогарти. Она перегнулась через перила, так что он увидел ее похожее на луну лицо, висящее над глубоким лестничным колодцем, еще до того, как добрался до своей двери. Финн ускорил шаг, и миссис Гогарти бросилась к нему, обеими руками ухватив за одежду. Лицо ее дергалось, в горле хрипело, и она с трудом могла говорить. В этом мире миссис Гогарти боялась почти всего: замкнутых пространств и открытых пространств, пауков, мышей и кошек, скопления людей, одиночества, резких звуков и тишины, — однако безумие страшило ее меньше, чем большинство людей. Она слишком часто сталкивалась с ним. По дороге к двери в квартиру Лены Финну удалось вытянуть из нее, что случилось.

Они с Леной были на вещевом рынке в Хэмпстеде, где можно купить или обменять поношенную одежду, на Флит-роуд, а потом пошли на автобусную остановку и на фонарном столбе увидели объявление, которое испугало Лену. Финн стал расспрашивать, что это за объявление, но миссис Гогарти повторяла одно-единственное слово: «Убийство, убийство». Финну этого было достаточно. Лена увидела одно из расклеенных полицией объявлений с просьбой сообщить любую информацию, которая поможет арестовать убийцу с Парламент-Хилл-филдс. Вне всякого сомнения, такие объявления расклеили во всем районе между станциями метро «Хэмпстед-Хит» и «Госпел-Оук».

— Что произошло? — прошептал Финн.

— Она кричала, что это сделали вы. «Он? — спросила я. — Твой милый мальчик?» Но это только слова. Слава богу, народу там было немного… Пришло такси, я остановила такси, но не знала, как посадить ее в машину. Всю дорогу мне пришлось ее держать. Она маленькая, но очень сильная — в таком состоянии.

— Где она теперь?

— Там. — Мисс Гогарти дрожала. — Подобралась, как тигр перед прыжком. Сказала, что это вы убили, а потом попросила не отсылать ее. Я поняла, что это значит, и обещала ей.

— Подождите минутку, — сказал Финн и зашел к себе в комнату. Из глубины книжного шкафа, из-за «Рассказов Вельзевула», он достал стеклянную баночку со шприцем и ампулами хлорпромазина. Ввести ей большую дозу, пятьдесят миллиграммов… или даже семьдесят пять? Друзей у Финна не было, но имелись знакомые, которые могли достать все, что угодно. Миссис Гогарти все еще стояла перед дверью Лены; ее лицо дрожало, а в уголках не совсем симметричных голубых глаз уже поблескивали слезы.

Финн открыл дверь, пересек крошечную кухню и остановился в дверном проеме отсека, который сам построил. Лена скорчилась в кресле, поджав под себя ноги и обхватив руками голову. Увидев Финна, она прыгнула — ринулась на него и вцепилась пальцами ему в шею.

Миссис Гогарти тихо вскрикнула, захлопнула дверь и сползла по ней, словно брошенная подушка. Финн покачнулся под мертвой хваткой матери. Потом просунул ладони под ее пальцы, которые стискивали его стальными зажимами, заставил опустить руки, отвернул от себя, одной рукой удерживая запястья, а другой обхватив за шею. Теперь Лена скрипела зубами и бессвязно бормотала: «Забери меня домой, я хочу домой». Финн не решился ее отпустить. Он знал, что мать снова бросится на него, поскольку не помнила ни себя, ни его, не понимала, где они.

— Давайте, — сказал он миссис Гогарти.

Она с опаской приблизилась и взяла шприц. Как-никак миссис Гогарти довольно часто наблюдала, как это делается, и делала эго сама. Финн мог бы воспользоваться смирительной рубашкой, но такие методы ему претили. Он держал мать, пока та не обмякла под действием лекарства, затем подхватил на руки и положил на кровать в крошечной спальне.

— Образец преданности, — пробормотала миссис Гогарти. — Истинный образец.

— Вы сами доберетесь домой?

Большое бледное лицо дрогнуло в кивке.

— Темнота вас не пугает?

— Темно уже с четырех, — сказала она и потрогала амулет, который носила на шее. Он защищал вовсе не от грабителей или от скользкого тротуара, которыми угрожала ей темнота.

Финн укрыл Лену и остался с нею на всю ночь. На рассвете он сделал ей еще один укол, и она лежала неподвижно, почти не дыша, как будто уже умерла. Финн не знал, что предпринял бы врач, но вызывать его он не собирался. Врач захотел бы увезти Лену, но Финн этого не может позволить; кроме того, врач будет с любопытством слушать ее бред насчет убийства.

Утром все началось снова. Фабриковать какие-либо доказательства, чтобы оправдать себя, было уже поздно. Лена не узнавала Финна. Он был не ее сыном, а дьяволом, убившим Куини, а после нее — еще сотню женщин. Она кричала так громко, что пришел жилец с нижнего этажа и пригрозил вызвать полицию, если это не прекратится.

Финн влил ей в горло теплое молоко с фенобарбиталом. Но лекарство подействовало не сразу, и он заставил ее проглотить бренди. Финн очень боялся, что переборщил и это ее убьет, но нужно было заставить ее замолчать. Они столько пережили вместе, он и она, сражаясь против всего мира, исследуя невидимое, овладевая необычными духовными средствами… Потом Лена в изнеможении заснула, а Финн сидел возле нее, с непроницаемым видом смотрел на это бледное, перекошенное лицо, держал ее большую руку с проступающими венами в своей широкой ладони — максимум, на что он был способен по части проявления нежности к живому существу.

В воскресенье Лена кругами ходила по комнате и кончиками пальцев ощупывала стены, словно слепая, брала каждую безделушку, рассматривала и нюхала ее. Когда она спала, Финн перенес попугайчика вместе с клеткой к себе в комнату. Она убила бы птицу, свернула бы ей шею своими сильными руками, как это случилось в прошлый раз, а потом горевала бы из-за ее гибели. Финн каждый день давал Лене фенобарбитал, пока ее взгляд снова не стал сфокусированным и не остановился на нем, а с потрескавшихся и опухших губ не слетел почти нормальный голос.

— Не позволяй им забрать меня.

— Да ладно, — сказал Финн. — За кого ты меня принимаешь?

Лена плакала и не могла остановиться. Она проплакала несколько часов, раскачиваясь, закрывая лицо руками, кивая головой, — как будто безумие уходило из нее вместе со слезами.