Инна Бачинская - Потревоженный демон Страница 19

— Не все решают деньги, — назидательно сказал гость. — Что-то я с тобой разболтался. Вспомнил живую мишень? Ты еще сказал, что это такая игра в Вильгельма Телля, помнишь? А жертве ты сказал, что, если она будет дергаться, ты можешь промазать и попасть в глаз. Ты так и сказал: стой смирно, а то останешься без глаза. Было? Вспомнил? По глазам вижу, что вспомнил. Будь мужчиной, стрелок!

Бурый молчал, похоже, потерял сознание.

Гость с силой взмахнул рукой…

Глава 12. Любовь

Около десяти репетиция закончилась, и спикеры высыпали на крыльцо канцелярии. Ночь была как всепрощение — светлая, тихая, звездная; пахло травой и грибами и чуть-чуть речной водой. И луна! Яркая, улыбающаяся, она висела над миром, как межпланетный дирижабль.

— Не ночь, а чудо! — воскликнула эмоциональная лиса Алиса. — Пошли гулять по ночному городу!

— Пошли лучше в мастерскую к папе Карло, — сказал приземленный Карабас-Барабас. — Нам еще задники писать. Болото не в дугу, нужно цветочки и камыши. И жрать охота, между прочим. Заскочим в гастроном и…

— А не поздно жрать?

— А чего? Детское время. — Он похлопал себя по впалому животу. — Это вам, барышням, диеты, а нам, мужикам, все на пользу.

— Ирина Антоновна, идете?

В другое время Ирина с удовольствием отправилась бы в мастерскую папы Карло… А чего — хорошая компания. Смех, шутки, приколы, всякие дурацкие разговоры. В другое, но не сейчас. Сейчас ее ждал Дельфин, и она была уже не с ними, а у себя на кухне, и Дельфин ворчал, что опять поздно, расставлял тарелки, нарезал хлеб и мясо, наливал вино…

Она даже зажмурилась, представив себе эту картинку, а потом они будут сидеть на балконе, смотреть на звезды или пойдут погулять, и его горячая тяжелая рука будет лежать у нее на плече…

— Ирина Антоновна! Вы где?

— Ириша, идешь?

Ирина очнулась и виновато заторопилась:

— Я не могу, честное слово! Вы без меня, ладно?

— Отрываешься от коллектива, нехорошо, — упрекнул кот Базилио. — Как же мы без руководства?

— Ну какое я руководство? — смутилась Ирина, силой воли заставляя себя не смотреть поминутно на часы.

— Тебя кто-то ждет? — спросил Карабас-Барабас, толкая локтем кота Базилио.

— Ну что вы! — вспыхнула Ирина. — Никто меня не ждет. Просто был тяжелый день…

— Я же говорил, — прошептал Карабас-Барабас. — Мужика завела!

— Жаль, Ирина Антоновна, — сказал папа Карло. — Жаль.

— Вы, ребята, пожалуйста, без излишеств, — попросила Ирина. — А Мальвину сейчас же доставьте домой, а то мама беспокоится.

Мальвина, как уже упоминалось, была школьницей, и мама звонила ей каждые полчаса, контролировала.

— Доставим!

— Не хочу! — надула губы Мальвина. — Мама разрешила!

— Не свисти! — осадил ее кот Базилио, которому по роду службы приходилось иметь дело с недовольными родителями. Он был, как мы помним, учителем английского из пригорода. — Вот закончишь школу, тогда сколько влезет, хоть вообще ночевать не приходи. А сейчас марш домой.

— Ой, моя маршрутка! — обрадовалась Ирина. — Ребята, спокойной ночи!

Она бросилась через дорогу ловить маршрутку, а труппа смотрела ей вслед. Тяпа взлаяла и рванулась было следом, но потом остановилась и оглянулась на хозяина.

— Мы тоже пойдем, — сказал Эмилий Иванович. — До свидания, ребята. Тяпа, пошли.

— Куда? — схватил его за рукав Дуремар. — А задники писать?

— А можно? — обрадовался Эмилий Иванович.

— А вас никто не ждет? — вылезла лиса Алиса.

— Никто.

— Чего стоим? — спросил Карабас-Барабас. — Чего резину тянем? Теряем драгоценное время!

— Поехали! — подвел итог папа Карло, и они отправились в мастерскую писать задники.

По дороге доставили домой недовольную школьницу Мальвину — сдали с рук на руки заботливой маме; также отсеялась «Тилипаха» Тортила; ускользнули фотокор и художник по свету. Кот Базилио позвонил жене, долго бубнил, отойдя в сторонку, потом махнул рукой и сказал: «Черт! Никогда не женитесь, господа!» После чего распрощался и был таков.

В итоге остались самые стойкие, те, кого никто нигде не ждал…

…А Ирина летела домой на крыльях любви! Смешное выражение — «на крыльях любви». Получается, что любовь — это яркая птица или золотой дракон с крыльями, мчится, летит, подхватывая по дороге зазевавшихся и унося их в неизвестную даль. Пока летишь, распрекрасно — всякие картины и пейзажи, ветер в лицо, радость и ликование, а потом вдруг вираж — и ты кувырком летишь вниз. Но не будем о грустном.

Ирина сидела в полупустой маршрутке — в ее медвежий угол в такое время желающих почти не было — и вспоминала. Она прислонилась лбом к холодному оконному стеклу и закрыла глаза. Дельфин… Время закрутилось спиралью, вернулось назад, и им удалось войти в ту же реку снова. Ту же? Никто не знает. Она стала на двадцать лет старше, опытнее, умнее, осмотрительнее… Бросьте! Какой опыт? Какая осмотрительность? Если вибрирует каждая клетка, и сердце замирает, и глаза в глаза, и губы пересыхают…

Рано или поздно всплывает вопрос: а что дальше? Ох уж эта проза! Через несколько дней возвращаются мама и Глебушка, начинается школа, жизнь ныряет в наезженную колею. Конец, финита. Они не строили планов… Разве спросишь: Дельфин, а что дальше? Он женат. Он не заикается о разводе. Он молчит о будущем, их совместном будущем. Он просто пришел и остался. Надолго ли? Бог знает. А их разговоры! Только о прошлом. Как там, интересно, ребята? Помнишь Леню, который ушел с байдаркой под лед? Алку, которой ты нравился? А помнишь, как Витя остался ночевать на базе и угорел от буржуйки, едва откачали? А помнишь, а помнишь… О себе он не говорит, она же… Она рассказала о сыне, какой он славный мальчик, хорошо учится, втайне прикидывая их вместе — счастливую семью, тем более что детей у него нет. Дельфин сказал, хорошо учится? Молодец! Она хотела ответить: я вас познакомлю, но не решилась.

А, какая разница! Ведь любовь! Любовь-то любовь, но он ни разу не сказал, что любит, не сказал, я не могу без тебя… Он сказал, что не хочет домой… Почему? Поссорился с женой? Слово «жена» больно отдалось в сердце. Ревность? Похоже, ревность. Зачем он пришел? Чего врать-то себе — они забыли друг о друге, у нее переболело, да и чему болеть? Шестнадцатилетняя сопливка, один-единственный вечер, взрослый мужик… Так бывает только в романах восемнадцатого века: одна-единственная встреча, одно-единственное письмо, верность на всю жизнь, выцветшая незабудка, сентиментальный медальон с завитком волос…

А в наше время так не бывает. Они благополучно забыли друг о друге, и вдруг… вдруг — нате вам, прекрасная неожиданность! И что бы это значило?

Тогда она почти сразу ушла из секции — учеба, репетиторы — и никогда никого из них больше не встречала: город большой, не все дорожки пересекаются, — а при воспоминании о том злополучном вечере долго еще вспыхивала от стыда и неловкости. И чувство — молодое, зеленое, свежее — окуклилось и спряталось глубоко внутри — как оказалось, до поры до времени. И дневник перестала писать, что-то оборвалось, закончилось навсегда. А потом — новая любовь, новые увлечения, встреча с будущим мужем. Прошлое воспринималось сейчас как бег, полет, парение, безрассудное и бесшабашное, а теперь время замедлило свой бег, можно сесть, подумать и спросить себя: чего же ты хочешь?

Возраст трезвости?

Она позвонила и приготовилась услышать его шаги. Но за дверью было тихо. Уснул? Окна светятся, она посмотрела. Надавила на кнопку звонка еще раз, и снова ничего не случилось. С упавшим сердцем зашарила в сумке, медля, надеясь, что дверь распахнется и Дельфин скажет: «Ну, где можно болтаться? Марш за стол!»

Ирина отперла дверь, вошла, позвала. Ответом ей была тишина. Она заглянула на кухню, побежала в спальню, сунулась даже на балкон — все напрасно, Дельфина нигде не оказалось. Квартира была пуста, в гостиной горел свет; его спортивная сумка из-под вешалки исчезла. Ирина не сразу заметила пестрый листок на столе — какая-то рекламка с наскоро нацарапанной на белом поле строчкой: «Ирка, подвернулась поездка, буду завтра или послезавтра. Целую! Я».

Не раздеваясь, Ирина упала в кресло и расплакалось. Она рыдала, подвывая, всласть, полная отчаяния и горя… хотя, казалось бы, с чего вдруг? Не исчез, не испарился, оставил весточку, завтра-послезавтра вернется. «Ирка, буду завтра…» Никто никогда не называл ее Иркой. Ирка… и голос глуховатый и теплый, и взгляд ласковый, прищуренный, насмешливый. Ирка… Ох ты, моя Ирка! Глупая дурында. Она рыдала и не могла остановиться. Всхлипывала, хватала воздух, задыхалась до боли в горле и груди. Вся ее неуверенность, вопросы без ответов, чувство униженности от его сдержанности, нежелания пустить в свой мир, временности и случайности их отношений выходили ядовитыми парами.