Митч Каллин - Пчелы мистера Холмса Страница 19

Но Холмс не заблуждался насчет нарастающего ослабления памяти. Он знал, что вполне может неточно восстановить прошлые события, особенно если они принадлежали уже недоступной ему действительности. Что подверглось пересмотру — и что осталось правдой? И что пока известно наверняка? Еще важнее — что именно забылось? Он не знал.

Он держался основательных материй — своей земли, своего дома, своих садов, своей пасеки, своей работы. Он наслаждался своими сигарами, своими книгами, иногда стаканом бренди. Он благоволил к вечернему ветерку и послеполуночным часам. Он точно знал, что присутствие говорливой миссис Монро нередко досаждало ему, а ее обходительный сын всегда был милым, желанным товарищем; но и тут его мнемонические ревизии подправили истину: он вовсе не отнесся доброжелательно к мальчику, впервые увидев этого застенчивого, угловатого юнца, неласково поглядывавшего из-за материнского плеча. Ранее он взял за обязательное правило никогда не нанимать экономок с детьми, но у миссис Монро, недавно овдовевшей и нуждавшейся в постоянном месте, были самые лучшие рекомендации. Да и найти надежную помощницу стало затруднительно, особенно пребывая в сельском отшельничестве, так что он без обиняков сказал ей, что она может оставаться при нем до тех пор, пока деятельность мальчика ограничивается гостевым домиком, пока его работе не воспрепятствует малейший шум, который произведет ее сын.

— За это бояться нечего, сэр, обещаю. Мой Роджер не причинит вам беспокойства, я прослежу.

— Вы меня поняли, да? Пусть я отошел от дел, но я по-прежнему крайне занят. Я попросту не позволю отвлекать себя без надобности.

— Да, сэр, я все понимаю. Не тревожьтесь из-за мальчика ни единой секунды.

— Не буду, моя милая, но мне кажется, что вам — следовало бы.

— Да, сэр.

Прошло около года, прежде чем Холмс снова увидел Роджера. Однажды днем, прохаживаясь по западной части своих владений, он заметил мальчика у гостевого домика, где жила миссис Монро: Роджер входил внутрь с сачком в руке. Потом Холмс стал видеть одинокого мальчика чаще — он то гулял по лугам, то учил в саду уроки, то рассматривал пляжную гальку. Но лишь обнаружив Роджера в пчельнике — мальчик стоял лицом к ульям, обхватив запястье, и изучал укус посередине левой ладони, — Холмс наконец заговорил с ним. Взяв его ужаленную руку, он ногтем вынул жало, разъяснив:

— Ты поступил мудро, не став давить на жало, иначе весь яд непременно попал бы в ранку. Нужно вот так поддеть ногтем, не надавливая, ясно? Спасение пришло вовремя — видишь, только-только начало распухать. У меня случалось много хуже, уверяю тебя.

— Не очень болит, — сказал Роджер, глядя на Холмса зажмурившись, словно ему в лицо ярко светило солнце.

— Скоро заболит, но не сильно, я думаю. Если боль будет сильной, помочи водой с солью или луковым соком, обычно помогает.

— А-а.

Холмс, ждавший, что мальчик заплачет (или хотя бы смутится оттого, что его застали в пчельнике), поразился тому, как быстро внимание Роджера переместилось с укуса на ульи — так захватила его жизнь пасеки, пчелы, светлыми гроздьями роящиеся у летков. Всплакни мальчик хоть единожды, выкажи он малейший испуг, Холмс не подтолкнул бы его вперед, не подвел бы к улью и не снял бы с него крышку, чтобы показать Роджеру лежащий внутри мир (магазин с белыми восковыми ячейками: ячейки побольше — для трутней, под ними, потемнее, — для рабочих пчел); он бы не изменил своего отношения к мальчику и не увидел бы в нем родственной души. (Дело в том, подумалось ему, что незаурядные дети зачастую происходят от ординарных родителей.) Он не пригласил бы Роджера вернуться сюда на следующий день, не сделал бы его свидетелем своих мартовских трудов — еженедельного взвешивания улья, объединения семей, когда в одной из них погибает матка, надзора за тем, чтобы хватало пищи для расплода.

Затем, с превращением Роджера из пытливого наблюдателя в ценного помощника, ему было отдано снаряжение, которое Холмс больше не носил, — белесые перчатки и шляпа с сеткой, — мальчик тоже от них отказался, стоило ему освоить обхождение с пчелами. Вскоре между ними возникло необременительное, естественное взаимопонимание. После школы, почти каждый день, мальчик приходил к Холмсу на пасеку. Летом Роджер просыпался ранним утром и к появлению Холмса уже занимался ульями. Когда они бывали при пчелах или тихо сидели на лугу, миссис Монро приносила им бутерброды, чай, иногда какую-нибудь сладость, испеченную с утра.

В самые жаркие дни, поработав, повинуясь зову прохладной воды в заводях, они ходили туда извилистой дорожкой в утесах, и Роджер шагал рядом с Холмсом, подбирая с крутой тропы камни, непрерывно бросая взгляды на океан внизу, порой нагибаясь рассмотреть какую-нибудь находку (осколки ракушки, деловитого жучка, окаменелость в утесе). Теплый соленый запах креп с их спуском, и крепла радость Холмса, вызванная любознательностью мальчика. Одно дело заметить предмет, но умному ребенку — как Роджер — нужно рассмотреть и ощупать привлекшую его вещь. Холмс был убежден, что ничего ценного на тропке нет, но все равно с готовностью останавливался вместе с Роджером и всматривался во все, что соблазняло мальчика.

Когда они в первый раз шли этой дорогой вдвоем, Роджер поднял глаза на вздымавшиеся вверх щербатые массивы и спросил:

— Этот утес весь из мела?

— Из мела и песчаника.

В пластах под меловым слоем лежала мергелистая глина, потом глауконитовый песок и уилдский песчаник, рассказывал Холмс, пока они спускались; глинистые ложа и тонкий слой песчаника за миллиарды лет покрылись мелом, глиной и кремнем, нанесенными бессчетными бурями.

— А-а, — сказал Роджер, беспечно приближаясь к краю тропы.

Уронив трость, Холмс оттянул его назад.

— Осторожнее, мой мальчик. Смотри под ноги. Возьмись за руку.

На тропинке и один взрослый человек помещался с трудом, а старик с ребенком, идущие бок о бок, тем более. Шириной она была около трех футов, а кое-где эрозия сильно сузила ее; тем не менее оба благополучно продвигались по ней — Холмс в нескольких дюймах от утеса, Роджер, схватившийся за его руку, у отвесного края. Через некоторое время тропинка расширилась в площадку, на которой стояла скамейка и можно было оглядеться по сторонам. Холмс собирался продолжить спуск (купальни были достижимы только днем, потому что вечером прилив целиком затоплял берег), но скамейка вдруг представилась лучшим местом для отдыха и беседы. Они с Роджером уселись, Холмс вытащил из кармана сигару, но выяснилось, что у него нет спичек; он стал вхолостую жевать ее, вдыхая морской воздух, затем посмотрел туда, куда глядел мальчик: там кружились, ныряли и кричали чайки.

— Я слышал козодоев, а вы? Я их прошлым вечером слышал, — сказал Роджер, чью память всколыхнули вопли чаек.

— Правда? Какая удача.

— Их называют козодоями, но я не верю, что они питаются молоком.

— Преимущественно насекомыми. Они ловят их на лету.

— А-а.

— У нас есть и совы.

Роджер расцвел.

— Я никогда их не видел. Я бы хотел сову домой, но мама говорит, что птицы для дома не годятся. А по-моему, с ними было бы хорошо.

— Ну что же, может быть, как-нибудь ночью мы поймаем тебе сову. У нас их много, так что не убудет.

— Да, было бы здорово.

— Конечно, сову придется держать там, где твоя мама ее не найдет. Скажем, в моем кабинете.

— А там она не будет смотреть?

— Нет, не осмелится. А если будет, я скажу, что она моя.

На лице мальчика появилась озорная улыбка.

— Да, вам она поверит. Я знаю.

Показывая, что не всерьез сказал про сову, Холмс подмигнул Роджеру. Но он был признателен мальчику за доверие — у них есть общая тайна, секретный сговор, присущие дружбе, — и это так обрадовало его, что он сделал предложение, о котором немедленно забыл:

— В любом случае, я поговорю с твоей мамой. Вероятно, она согласится на попугайчика.

Дабы упрочить их товарищество, он пообещал, что завтра они выйдут пораньше и будут у купален до сумерек.

— Позвать вас?

— Обязательно. Я буду на пасеке.

— Когда, сэр?

— В три часа — не поздно, как ты считаешь? Нам хватит времени и на дорогу туда, и на купание, и на обратный путь. Боюсь, что сегодня мы слишком поздно собрались.

Меркнущий солнечный свет и набиравший силу ветерок с океана объяли их. Холмс дышал полной грудью и щурился на заходящее солнце. Его слабым глазам расстилавшийся впереди океан представился темной ширью, охваченной по краям яростными сполохами огня. Нам пора подниматься, подумал он. Но Роджер не торопился. Не стал торопиться и Холмс — он скосил глаза на мальчика и наблюдал его сосредоточенное юное лицо, устремленное к небу, и ясные голубые глаза, неотрывно следившие за чайкой, которая описывала круги высоко над их головами. Еще чуть-чуть, сказал себе Холмс и улыбнулся, заметив, что губы Роджера зачарованно приоткрылись; ни яркое блистание солнца, ни сильный напор ветра не смущали его.