Павел Генералов - Искушения олигархов Страница 19

Морозов многозначительно взглянул на Кремль и достал из стола пачку «Беломора» и привычным жестом выбил оттуда папиросу. Но не закурил, а лишь с заметным сожалением покрутил папиросу в руках и защёлкнул обратно.

— Тем не менее, выборы будут непростыми, — признался Юрий Иванович, выжидающе глядя на собеседника.

Стас кивнул. Прямо как девушку уламывает, — подумал он.

— Сидоров со своей командой, возможно, тоже выставят на выборах своего человека, — продолжал Морозов. — Но, скорее всего, они сосредоточатся на Белоярском крае. Там у них довольно сильные позиции. Так что нам нужен серьёзный противовес со стороны Икотки. Ведь вы же понимаете, что получив контроль над частью разрабатываемых территорий, мы по сути сможем контролировать каждое действие Сидорова и его команды. Неужели вы упустите такую возможность? А, Станислав Евгеньевич?

— А когда выборы? — ох, как не хотелось Стасу заморачиваться с политикой! Но он понимал, что без этого его просто вышвырнут из серьёзного бизнеса, как котёнка.

— Ещё не скоро, через два года. Но начинать нужно уже сейчас. На развитие этих территорий выделены бюджетные средства. Под них и затевайте крупное строительство. Прежде всего — социалка. Школы, больницы, ну, и так далее. На год этого хватит, а затем уже займётесь благотворительностью. Ну как, впечатляет?

— Весьма, — не мог не согласиться Стас.

Судя по всему, разговор был закончен и Стасу, наконец, удалось выбраться из кресла–ловушки. А что — «губернатор Котов» звучит неплохо, — подумал Стас, глянув на простор Красной площади. Взгляд его почему–то упал сразу на мавзолей.

Уже от двери кабинета он услышал знакомый командный голос:

— У–ур–роды! Смир–рна!

Котов обернулся. Монстр Иванович как раз снимал с клетки ворона сатиновый мешок и выразительно грозил птице пальцем.

В цирке Нюша не была с детства. Но сразу узнала запах — опилок, зверей и чего–то необъяснимого. Это был запах праздника.

Приглашение она получила за несколько дней до спектакля. Квадратный картонный пропуск был вложен в корзину с хризантемами, которые прямо в её перелыгинский номер доставил молоденький курьер в синей униформе. На обороте пропуска было написано размашистым почерком «Подождите меня до конца представления. И. Растрелли». И приписано на самом краешке, уже мельче: «Пожалуйста!» Это трогательное «пожалуйста» растрогало Нюшу чуть не до слёз. Она даже удивилась — от себя такой сентиментальности она никак не ожидала.

По этому квадратику, не обратив ни малейшего внимания на «пожалуйста», а по каким–то другим признакам, одна из билетёров, оставив свой пост на коллегу, лично провела Нюшу в ложу для гостей.

В отделанной бордовым бархатом ложе Нюша оказалась одна. Очевидно, это были места для высокопоставленных гостей, из которых на сегодня наблюдалась лишь Анна Валентиновна Сидорова. В какой–то момент Нюша даже пожалела, что не взяла с собой группу поддержки в лице Юлианы Семёновны.

Та, узнав, что Нюша едет в цирк на Цветном, так восторженно ахала, что соблазн был. Но, представив себе, что с говорливой Юлианой придётся общаться всю дорогу, а во время стояния в пробках даже соответствовать высокому уровню интеллектуального общения, Нюша так и не предложила ехать с нею. Извинилась, что приглашение, мол, на одного человека. Хотя судя по реакции контролёрши, она могла с собою прихватить всё великосветское перелыгинское общество, включая мохнатую стаю Пафнутиев со всеми их блохами.

Но, если уж честно, руку на сердце, то всё это были отговорки. Просто то самое «пожалуйста» обещало нечто большее, чем просто возможность посмотреть представление с привилегированных мест. «Пожалуйста» было приглашением продолжить вечер. Именно потому Нюша и одела вечернее чёрное платье на тонких бретельках и тот самый гарнитур с бриллиантами — «слезами», в котором и познакомилась с Ивановым — Растрелли. Иннокентем — Кешей. Юношей с кошачьей грацией и вкрадчивым баритоном.

Сегодня она попытается рассмотреть, какие у него глаза. Тогда, на ночном крыльце у дома Тухачевского они казались серыми. Пожалуйста, пусть они окажутся серыми…

Первое отделение было отдано зверям и воздушным гимнастам. Воздушные гимнасты крутили сальто под куполом, обезьяны пили лимонад из огромных бутылок с сосками, заезжие (гастролёры из Берлинского цирка) кенгуру боксировали до крови. Кровь, конечно, была искусственная — уж больно лихо она лилась на опилки и совсем при этом не темнела.

Затем собаки во фраках и вечерних нарядах типа Нюшиного разыгрывали сцены во французском кафе. Что во французском — Нюша определила по музыке. Губная гармошка, баян, в общем, сплошное, типично французское очарование.

В финале первого отделения Нюша в полной мере оценила расположение ложи. Огромный серо–коричневый слон в расшитой золотом попоне именно ей преподнёс букетик фиалок, оказавшийся искусственным. Наверное, дрессировщик решил не искушать слона настоящими цветами. Умный–то он умный, но всё–таки — животное.

Цветы для слонов наверняка как пастила для человека, — думала Нюша, осторожно принимая обмусляканный бумажный букетик. И пожалела, что из–за пробок так и не успела купить Иннокентию цветы. Цветок — одну белую розу. Наверное, это самый оптимальный букет для грустного клоуна с серыми — наверняка — глазами.

Нюша не стала выходить из своего бархатного убежища в антракте. Почему–то ей казалось, что на высоких каблуках и в открытом платье она почувствует себя среди шумной цирковой публики совсем одинокой. Похоже, она порядком одичала в своём Перелыгино.

Второе отделение началось с фокусника, выпустившего из шляпы целую голубиную стаю. Потом резвились акробаты, а клоуны довольно смешно их передразнивали, причём исполняли трюки ничуть не хуже самих артистов. Фокусники, жонглёры, снова клоуны. Весёлые — рыжий и лысый в детских зелёных штанах на постоянно спадающей лямочке. Где же Иннокентий?

Номер Иванова — Расстрелли был последним.

Замолк оркестр, погас свет. Стало слышно, как нетерпеливо покашливают зрители, а кто–то разворачивает конфетный фантик. На арену бесшумные тени накинули покрывало, двое служащих в чёрных трико протянули наискосок фосфоресцирующую зеленовато–серебристую верёвку–канат, отбрасывающую слабое мерцание.

И вот в тёмном зале появился свет — лунный зайчик. Узкая жёлтая полоска выхватила белое неподвижное лицо с тёмной прорезью рта и огромными, подведёнными углем глазами. Одновременно со светом запела скрипка. Нежно–нежно, будто прокладывая в темноте дорогу остальным инструментам.

Второй луч оказался бледно–розовым. Он более определённо высветил серебристую верёвку–канат, пересекающую арену, как бесконечно длинная змея. К скрипке присоединилась басистая виолончель. И вот уже струнные, набирая силу, выводили волшебную мелодию. Кажется, Вивальди, — определила Нюша. От этой музыки перехватывало сердце и хотелось сделать что–то очень хорошее, благородное. Как минимум — дать руку идущему по проволоке юноше со скорбными угольными глазами, который чудом удерживал равновесие.

Казалось, зал перевернулся, и белая печальная фигура исполняет свой танец под самым куполом. Белый клоун завораживал пластикой движений, его руки молили о спасении. Ощущение, предчувствие неминуемой беды — как это можно изобразить танцем? Оказывается, можно. Более того, только этот танец и казался истинным, единственно настоящим в этом призрачном мире, полном мечущихся лучей света и щемящих звуков. Собственно, он и был самой жизнью — Нюша достаточно быстро поняла смысл нехитрой аллегории.

Человек рождается и отправляется в жизненный путь. Первые шаги его робки и неумелы. Затем он, юный и азартный, готов к приключениям и риску. Лихие, размашистые сальто в несколько оборотов с неизменным приземлением ровно на канат под испуганный выдох зрительного зала.

Человек взрослеет и в его прыжках вместо лихости начинает превалировать изысканность, отчего акробатические трюки с неизменным возвращением на канат становятся всё более сложными и артистичными. Затем человек влюбляется, судя по высоченному прыжку–субрессо и батману на все сто восемьдесят градусов, когда артист стал похож просто на единую прямую линию.

И — неизбежная старость. Потеря равновесия — уже после невысокого прыжка белая фигура вдруг стала заваливаться набок, и было непонятно, как это возможно: ноги, как примагниченные оставались на канате, а тело клонилось к земле под углом чуть ли не в тридцать градусов. Затем — обратное, в другую сторону балансирование.

Перед самой смертью белый клоун, словно желая погибнуть сам, взлетал ввысь и приземлялся уже мимо каната, чтобы разбиться насмерть, без вариантов. Звук лопающейся струны и — мёртвая тишина зала.