Леонид Словин - Хозяин берега Страница 19

Анна улыбнулась.

— Господи! Да она боится! Я именно от нее и слышала, что его убили.

Я сидел, сбитый с толку.

— Поэтому я и говорю: вы ничего не знаете о здешних трагедиях! Сколько людей гибнет! И все тихо! Все списывают на несчастные случаи! Не молчат у нас только мертвые.

Я снова вспомнил жену: речь ее была удивительно образной. Сложись обстоятельства иначе, Лена могла стать популярным телеобозревателем или видным общественным деятелем. Видит бог, я испытал бы чувство удовлетворения и гордости за нее. Мне же для жизни требуется, видимо, простая женщина. Как Анна Мурадова.

— Не знаю. — Я замолчал. — Для начала мы должны снова вместе поужинать. Шашлык „Дружба“, я надеюсь, поможет нам во всем разобраться.

— Меня ни для кого нет, кроме прокуратуры бассейна, — предупредил я Гезель.

Весть о том, что водный прокурор предписал немедленно приостановить новую установку, вызвала мощный противоречивый взрыв общественной активности. Наш телефон буквально разрывался от звонков.

— Со всеми делами, Гезель, переключай на Балу!

Моего молодого помощника никто пока в городе не принимал всерьез, кроме случайных посетителей и младшего чиновничьего аппарата.

— Гезель! — сказал я. — Пожалуйста… Когда жена Умара Кулиева вернется, заведи ее под каким-нибудь предлогом к нам. Я хотел бы с ней еще поговорить. Но так, чтобы никто не мешал.

— Это легче простого… Мы ведь ходим с ней на курсы стенографии… Напоминая о курсах, Гезель ненавязчиво давала понять, что я могу помочь ей поупражняться в качестве стенографистки.

— А что с Гусейном? — Я уже несколько дней не видел своего следователя.

— Сейчас звонил. Меньшую сегодня не повели в садик…

— Есть еще новости?

— В основном только спрашивают… когда вы будете…

Узнав, что водный прокурор отсутствует, абоненты Бале не перезванивали — все же некая картина события понемногу вырисовывалась.

Кудреватых не решился открыто нарушить прокурорский запрет и, по одним сведениям, капитулировал. Это давало ему возможность списать на меня все огрехи с выполнением плана во втором квартале. По другим сведениям, слухи о капитуляции не имели под собой никакой почвы и делалось это для активизации против меня общественного мнения: невыполнение плана грозило потерей премии за полугодие и исключением комбината из списка предприятий, представленных к награждению знаменем ВЦСПС.

Один раз я хотел взять трубку, но не успел — Гезель появилась в дверях и сказала:

— Какое-то ЧП в заповеднике… Сейчас приедет директор… „Ответный удар не заставил себя ждать…“ — подумал я.

Сувалдин буквально вбежал в мой кабинет — быстро, насколько позволяли ему костыли:

— Вам уже доложили об этих зверствах? Именно зверствах! Иначе это нельзя назвать!

У него были голос и лицо человека, побывавшего в аварии и внезапно лишившегося всех своих близких.

— Садитесь, пожалуйста.

Он сел, бросил на стол шляпу и бинокль.

— Кто-то разбросал отраву по территории заповедника. Это — конец качкалдакам… — На него было больно смотреть. — Мерзкое, бессмысленное истребление… Птице этой только и надо-то от нас — чтобы ей не мешали спокойно кормиться! Набрать сил для длинного перелета. Подлое убийство слабых! Кто заведомо не может за себя постоять… — Он всхлипнул.

— Много птиц погибло?

— Очень! Качкалдаки, они как дети! Они же не знают, что человек самое страшное животное, какого надо бояться. Я сам виноват, я их к этому приучил!

— Каким образом яд попал в воду?

— Это сделано с парома. Связь хорошо налажена. Восточнокаспийск не зря называют Малый Баку. Вы не знаете, когда возвращается секретарь обкома?

Я слышал, что Митрохин в Москве, на каких-то совещаниях, — об этом по телефону в дежурке говорил Агаев.

— В конце недели. — Постепенно мне удалось его если не успокоить, то хотя бы отвлечь. Пару раз он даже улыбнулся.

— Вы давно здесь живете? — поинтересовался я.

— В Восточнокаспийске? — У него был мягкий раскатистый голос, неторопливая речь, совсем не похожая на быструю, лишенную индивидуальности речь юристов. — Всю сознательную жизнь. Хотя начинал, как и вы, на том берегу…

Он снова заговорил о своих подопечных:

— В Красной книге записано: „Каждая нация перед лицом мира несет ответственность за сокровища своей природы“. А нам говорят: „Мы не выполняем план, потому что птица поедает рыбу! Из-за нее пусты прилавки!“

Я тоже слышал об этом.

— Человек, к сожалению, опускается до своего биовида. Он подсознательно не допускает конкурента. Не хочет, чтобы кто-то еще питался тем же, что и он. А ведь говорить о вреде можно только в тех случаях, когда птица берет рыбу непосредственно у человека! То есть то, что человек создал сам, разводит и охраняет… Вы согласны?

Я был полностью с ним согласен.

— …Бакланы и определенные виды чаек питаются и вредителями сельского хозяйства. Не только рыбой. Вы наверняка видели чаек на пахоте…

Его проблемы были так очевидны — бакланы, чирки, доверчивая птица качкалдак, которая без Сувалдина и его людей давно бы уже погибла.

— Вы кого-то подозреваете? — спросил я.

— Могу это сказать только вам… — Он заговорил сумбурно. — Это они… В отместку за сажевый комбинат. Я не политик, говорю, что думаю. Моя специальность — орнитология, там не надо хитрить…

Впервые я видел живого представителя этой редкой профессии. В сборниках военных приключений они фигурировали обычно в качестве кадровых иностранных разведчиков. Под предлогом наблюдения за птицами орнитологи следили за передвижением наших войск, а имидж чудаков, людей не от мира сего, служил прекрасной крышей.

— Это — за мою телеграмму в Москву о сбросе нефти. И за государственную комиссию, которая должна прибыть. Теперь они будут держать водоплавающих в качестве заложников…

Мы спустились к машине. Несмотря на костыли, Сувал-дин легко шагал впереди меня — высоченного роста, атлетического сложения. Джинсы, шляпа, первоклассная оптика и впрямь делали его похожим на кадрового разведчика, каким рисовались они на страницах шпионских книжек.

— Мне и моей семье, — он обернулся, — эти бандиты ничего не могут сделать — только птицам… И они этим пользуются!

Директор заповедника прошел во двор, я еще заскочил в дежурку.

— Вы в курсе происшедшего в заповеднике? — спросил я.

— Да, Игорь Николаевич. — Дежурил капитан Баранов, светлоголовый русак, уроженец здешних мест. — Принимаем меры… Какая-то тварь набросала с парома заразы. Качкалдак — глупая птица, ее и на крючок можно ловить, как рыбу. Нажралась!.. — Он говорил с ужасающим акцентом. Так и не овладев местным языком, он, похоже, свой родной утратил окончательно. — Сувалдин приучил ее не бояться плавсредств, вот и получается…

Ущерб, нанесенный заповеднику, оказался значительным, но все же меньшим, чем Сувалдин вначале представлял, и орнитолог понемногу успокоился.

На обратном пути мы на скорости проскочили дамбу через залив, нанесенный когда-то на все карты мира. Плотина не возвышалась над окружающей местностью, вся она была внизу, под ногами, с опущенным в ее тело городом. С умолкнувшими голосами, с призывами повышать, увеличивать, встречать успехами, рапортовать, единодушно отдавать голоса. Как все петли и удавки, она была куца, крайне уродлива и действенна. Мы миновали ее за несколько секунд, а чтобы прочитать все статьи, книги, публикации, посвященные целесообразности или нецелесообразности дамбы, понадобились бы годы.

Сувалдин сам вел машину — юркий „Москвич“ последнего выпуска. Я сидел сзади — по диагонали, так нам было легче разговаривать.

— Как убийство рыбинспектора? Раскрыли? — спросил Сувалдин.

— Нет пока.

— Я очень надеюсь на начальника инспекции. На Цаххана Алиева. Энергичный товарищ. Жесткий.

— Большая власть делает таких людей весьма опасными. Сувалдин засмеялся:

— А другие на этой работе и не нужны. Вы считаете браконьерство узловой проблемой в деле защиты осетровых?

— Я человек новый, — отшутился я.

— Там есть отмель. — Директор заповедника показал куда-то вперед. Это отмель Зубкова. По фамилии прежнего начальника рыбинспекции. Портрет его как лучшего работника был помещен на обложку центрального журнала. А пока журнал печатался, сам Зубков предстал перед судом по обвинению во взяточничестве в крупных размерах и коррупции… — Сувалдин разговорился. Все находится в состоянии единства и борьбы противоположностей, то есть в соответствии с одним из основных законов диалектики. Но есть одно, что в нужную минуту сплачивает тут всех…

— Что же?

— Это звучит по меньшей мере странно. Красная рыба!..

Как мало я знал об этих краях. Моя жизнь только начиналась под знаком пухлогрудой, с полными короткими ногами, молодой синекуры…