Жорж Сименон - Он приехал в день поминовения Страница 2

- Это ничего тебе не напоминает?

Но разве любая гостиница не пробуждала в них каких-нибудь воспоминаний? С тех пор как Мовуазены, не успев даже обвенчаться, уехали из Ла-Рошели, они только и делали, что кочевали по гостиницам и меблированным комнатам.

Жиль не бывал в Ла-Рошели, но знал, что, попав туда, первым делом должен сходить на улицу Эскаль, старинную улицу с аркадами, где дома нависают над тротуаром и сквозь неровные камни мостовой пробивается трава. Там, на дверях дома No 17, висела когда-то медная дощечка: "Месье и мадам Фошерон, первая премия консерватории".

Во всех комнатах дома звучала музыка-старики Фошероны содержали частную музыкальную школу.

Каждый день из деревни Ниёль-сюр-Мер приходил Жерар Мовуазен, худощавый молодой человек со скрипичным футляром под мышкой.

А вечером Элиза, одна из дочерей Фошерона, ждала его под аркадами, и они, наверно, подолгу простаивали в темноте, прижавшись друг к другу, как та парочка, которую видел Жиль, высаживаясь на берег.

Они уехали в Париж. Жерар Мовуазен играл в оркестрах кинематографов, изредка выступал в концертах, а потом пошло - город за городом, гостиница за гостиницей.

Интересно, знал ли кто-нибудь в Ла-Рошели, что Мовуазены подвизаются в варьете и цирках как фокусники и что Элиза в розовом трико...

Именно такой, в розовом трико, облегающем широкие бедра, - мать до сих пор стояла перед глазами Жиля. Вот она во время номера подает затянутому во фрак отцу блестящие аксессуары...

Тронхейм... Белый шар на вывеске гостиницы...

- Послушай, Элиза, возьми себе отдельный номер. Я выпью грога, приму две таблетки аспирина и всю ночь буду потеть. Иначе с этой простудой не разделаешься.

Ну нет! Деньги нужно экономить.

- Мне лучше побыть с тобой.

В комнате, как во всех норвежских домах, высилась монументальная печь, облицованная сливочно-белым фаянсом.

- Велите хорошенько протопить, хозяин. И пусть принесут грогу погорячей.

Мовуазен носил усы - у фокусников это традиция. И красил их - не из кокетства, а потому, что фокуснику не полагается выглядеть старым.

Жиль, как сейчас, видит эти черные с синеватым отливом усы и красный нос отца на белизне подушки.

- ...койной ночи, папа! ...ночи, мама!

Утром мать нашли мертвой - она угорела от этой фаянсовой печи; отец еще боролся за жизнь, но недолго. Ровно столько, чтобы простонать:

- Твоя тетка... Элуа...

Жиль прошел по набережной чуть дальше, до пристани для судов, курсирующих между Ла-Рошелью и островом Ре, уселся на кнехт и стал издали смотреть на магазин, за витриной которого в аквамариновом свете конторки смутно угадывался силуэт его тетки.

Жиль знал здесь и многих других людей, хотя никогда их не видел: отец с матерью постоянно вспоминали родной город, называли улицы, фамилии, торговцев.

- Помнишь того булочника, который...

Жиль вздрогнул. Проходившая мимо девушка в коротенькой юбочке тоже вздрогнула, обернулась и окинула его любопытным взглядом. Это была та самая девушка, которая только что в гавани, у цистерны...

Она обернулась еще два раза и наконец скрылась под- ледяным сводом Большой часовой башни.

Жиль не подозревал, что в эту минуту фамилию его произносят во всех гостиницах города.

- Мовуазен?.. Как грузовики?.. Нет, такого у нас нет.

Кладовщик в серой блузе уже опускал жалюзи на заведении Элуа, но дверь оставалась приотворенной - капитан дальнего плавания еще не вышел. Кожаная галантерея, немного подальше, тоже закрывалась.

Мимо проехал большой зеленый грузовик, и Жиля словно ударило током на кузове он прочел свою фамилию: "Грузоперевозки Мовуазена".

Это, конечно, его дядя по отцу - у него транспортное агентство.

Жилю нужно было лишь перейти улицу... "Это я, тетя, Жиль, ваш племянник. Папа с мамой..."

Одна мысль об этом повергла его в панику. Ни один город - он столько перевидал их на своем веку! - никогда не нагонял на него страху. А вот Ла-Рошели он боялся.

"Завтра!" - дал он себе слово.

В кармане у него еще оставалось двести франков. Одеждой Жиля снабдил хозяин гостиницы в Тронхейме.

- Понимаете, когда мой сын носил траур по матери... Вещи как новенькие...

А капитан Сулемдаль бесплатно довез его до Ла-Рошели и тайком высадил в порту: брать пассажиров на "Флинт" не разрешалось.

Жиль пробыл на суше уже больше часа, но мало что увидел: кусок набережной, гавань и в глубине ее - две выступающие из мрака старинные башни; за ними начиналось море, по которому он приплыл сюда.

Он встал, поднял чемоданчик и дошел до Большой часовой башни; в этот час, когда закрываются магазины, из-под свода ее, продутого холодным сквозняком, толпой валили прохожие. Все они говорили по-французски, и Жиль поминутно вздрагивал: ему казалось, что обращаются к нему.

Еще несколько шагов, и он в городе. Впереди уже i заполыхали яркие витрины: "Единые цены", "Новая галерея"...

Жиль опять повернул к причалам. Он не привык к городам, где нет ни цирка, ни мюзик-холла. Куда бы Мовуазены ни приезжали, им заранее было известно, где остановиться. В каком-нибудь переулочке возле театра обязательно отыскивалась гостиница, в которой можно было встретить знакомых - китайских жонглеров и музыкальных клоунов, труппу марокканских акробатов и дрессировщицу голубей.

Впечатление было такое, что он никуда не уезжал. Повсюду одни и те же фотографии, развешанные по стенам или воткнутые за раму зеркала. Повсюду один и тот же дешевый ресторанчик, где можно оставить записку тем, кто приедет после тебя.

Жиль пересек более темную, обсаженную деревьями часть набережной и вышел на крошечную площадь, на середине которой высился писсуар, казавшийся огромным.

Площадь находилась у входа в порт, возле башен, неподалеку от рыбного рынка - Жиль не видел его, но догадался по запаху. Рядом оказалось кафе: несколько ступенек вверх, узкое окно, посыпанный опилками пол.

Жиль робко приотворил дверь:

- Извините, мадам, у вас не сдаются комнаты?

Толстуха Жажа, знаменитая участница всех рыбных распродаж, матрона в сабо из Сабль д'Олонн и чулках, подвязанных ниже колена красной тесемкой, удивленно и растроганно уставилась на него.

- Да ты входи, паренек. Ну и чепчик у тебя! Жиль крутил в руках свою меховую шапку.

- Говоришь, комната нужна? На ночь или на месяц?

- На ночь. Может быть, на несколько дней. Жиль вспомнил про двести франков и мысленно отсрочил визит к тетке.

- Ну что ж, постараемся тебя устроить, мой ангелочек. Ты обедал?

Откуда Жиль мог знать, что Жажа называет на "ты" весь город, не исключая даже великого Бабена? Это было нечто вроде ее привилегии.

- Ты, наверно, издалека? Да ты весь продрог, малыш! Давай-ка нальем тебе стаканчик для согрева.

Жиль охотно отказался бы - он еще не пробовал спиртного. Но толстуха без разговоров нацедила ему большую стопку чего-то очень крепкого.

- Надеюсь, кормиться будешь здесь? Сегодня у нас селедка-сам увидишь, что это такое! Ты в трауре? Впрочем, не удивительно: завтра день поминовения.

Жиль подчинялся ей безропотно, как ребенок. И то сказать: ему было всего девятнадцать, да и жил он всегда не так, как живут его сверстники.

- Значит, у тебя в Ла-Рошели родня? Фамилию не спрашиваю. А ты предупредил о приезде?.. И холодно же, наверно, в этой твоей Норвегии!

Жилю-то, во всяком случае, еще никогда не было так тепло. Ресторанчик, по утрам ломившийся от посетителей, сейчас пустовал. Лишь изредка какой-нибудь рыбак забегал сюда пропустить стаканчик и перекинуться словцом с Жажа, которая обхаживала Жиля, как наседка однодневного цыпленка.

- Нет, нет, еще глоточек сидра. Я его выписываю из Бретани: здешние моряки большей частью бретонцы. Так что сам понимаешь...

И все-таки в глазах у нее читалось то же удивление, что у девушки, целовавшейся возле цистерны. Жиль был не такой, как другие,-слишком вежливый, слишком застенчивый. Одно это его пальто, длинное, узкое...

- Держу пари, ты всю жизнь держался за мамочкину юбку.

Толстуха угадала, хотя и не совсем. Когда-то - в поездах не реже, чем в гостиничных номерах,- колыбель Жилю заменяла плетеная корзинка, занавешенная по бокам кусками ткани, и грудным ребенком он не раз оставался под присмотром клоуна или дежурного пожарника.

- Ну, пора и на боковую. Пойдем покажу комнату.

Путь их по узким лесенкам и запутанным коридорам оказался на редкость сложным, и, засыпая, Жиль подумал, что в одиночку ни за что отсюда не выберется.

Дверь была заперта, но из-под нее пробивался свет. Бабен постучал он знал, что в это время вдова Элуа приводит в порядок счета и записи.

- Кто там?

- Бабен.

Она отперла. В магазине было темно. Свет горел лишь в стеклянной клетке конторки.

- Отправляете ночью судно, месье Бабен?

- Да нет. Проходил мимо, ну и говорю себе... В глазах мадам Элуа читалось: "Что нужно этой старой обезьяне?"

Зубы ее обнажились в улыбке.