Лариса Соболева - Итальянская ночь Страница 2

Калерия Олеговна прибежала из кухни, схватила трубку, да так и ахнула, услышав родной голос:

– Мама… Мама, это я…

– Мальвина, солнышко… – Ноги подкосились, она присела на пуфик. – Как!.. Господи, ты так долго молчала! – Но живущая как на иголках мать в течение долгого времени вдруг наехала на дочь: – Почему не звонила? Ты хоть чуточку думаешь обо мне? Я тут места себе не нахожу!

– Мама! – отчаянно крикнула дочь. – Мама, у меня мало времени.

– Как это – мало? Год ни одного звонка, а сейчас говоришь, мало времени?

– Мама, выслушай! Я в тяжелом положении, не перебивай! Если приеду домой, все расскажу.

– Что? Если приедешь? Что значит – если?

– Я звонила Баграмяну, просила прислать денег… взаймы… чтоб вернуться домой, он обещал, но… Не могла бы ты сходить к нему и напомнить? Запиши адрес…

Карандаш под рукой, как и блокнот для подобных записей. Калерия, поверив, что действительно случилось нечто серьезное, приготовилась писать:

– Диктуй.

Мальвина продиктовала адрес и еще раз напомнила:

– Не забудь, сходи.

– А сколько надо?

– Тысячу долларов. На авиабилет и по мелочам… долги отдать. У тебя таких денег нет.

– Мальвина… я… я попробую найти…

Связь прервалась.

Это средний российский город, но успешно соединивший в себе градообразующие предприятия и другие виды деятельности, потому здесь довольно благополучная обстановка, пресловутых народных волнений с флагами и плакатами не бывает. Но дело не в этом. Подобные города как один большой многоквартирный дом. В таком доме, хочешь не хочешь, а встретишься с недругами в самых неподходящих местах, так ведь дом-то один на всех.

Пришли развлечься на крестины, а уперлись носами друг в друга! Конечно, сначала в глаза бросается Маймурин, он огромен – что в рост, что вширь удался, полностью лысый, с белесыми глазами и влажными губами, короче говоря, вылитый Шрэк, только не зелененький. Практически не найдешь в городе человека, который отозвался бы о Маймурине положительно, в лучшем случае предпочтут промолчать на его счет или перевести разговор в другое русло.

Киселев пониже и поуже, ему полтинник, как и его недругу Маймурину, правда, второй выглядит значительно старше, но исключительно из-за жировых запасов. В сущности, Киселев человек, не лишенный обаяния, правда, с внешностью номенклатурного работника того незабываемого времени, когда вся власть принадлежала Советам, зато с чувством юмора. Материального благополучия он достиг самостоятельно (знал, как его достигнуть, в отличие от большинства), достиг, работая как вол, чем был горд, но последние несколько месяцев бедняге пришлось несладко, отказало ему и чувство юмора. Виною всему вражда с Маймуриным. Досадно, что так изменчива судьба, пожалуй, это самая неверная и коварная женщина на свете.

Сошлись и разошлись, свирепо сверкнув глазами. А стол один. Но оба сели в разных концах. Если смеялся один, не смеялся второй, если говорил один, второй демонстративно разговаривал с соседом. Да, вели себя как дети, но когда «детки» разменяли по полтиннику, возникает закономерный вопрос: не пора ли им обратиться к психиатру?

Через пару часов Киселев вышел покурить на воздух и задержался, наслаждаясь весенним вечером перед началом лета, застывшим безмолвием и пограничным состоянием воздуха между теплом и ночной свежестью. Сигарета выкурена, а Киселев не рвался в дом под стрекот кондиционеров с искусственной прохладой, в шум и гам, иногда наступают минуты слабости, когда душа просит: я утомилась, дай отдохнуть хоть чуточку. Как назло подгадав или нарочно задавшись целью испортить настроение недругу, появился Маймурин, замер. Нет, все-таки на Киселева наткнулся он невзначай, ибо уголки его губ повело в стороны и немного вниз, получилось кисло-страдальческое выражение. Оба готовы были наговорить друг другу гадостей, да не случилось – появился Арамис. Маймурин с ним не контачил, потому сделал вид, будто кого-то увидел и поспешил к тому человеку.

– Я помешал? – спросил Арамис.

– Ты вовремя, а то здесь случилась бы бойня.

– Вы же вроде были в хороших отношениях, как дошли до такой обоюдной «любви»?

– Ну, этого… так называемого гражданина Маймурина есть за что «любить». К нему не только я дышу неровно. Он, когда работал в ОБЭП, всех подминал, кроме меня. В бизнес лез, в долю. Иначе, как он грозился, нарисует штрафов… – и Киселев взялся ладонью за щеку, вдобавок прищурился, словно у него зуб заболел. – После оплаты на паперть пойдешь. Но эта гнида до сих пор мне мстит.

– Знакомо. И меня пытался подмять.

– Да что ты! И как, удалось ему?

– Щас! На таких умных у меня разработана своя метода, он теперь икает, когда видит меня.

Оба громко расхохотались и заговорили на отвлеченные темы.

С утра она ждала его у входа в клуб, ждала уже два часа в тревоге, прислушиваясь к биению своего сердца, а оно отстукивало: беда, беда с Мальвиной… Но Калерия не принимала беду и не понимала, почему она стряслась с ее дочерью. Этого не должно было быть… А чего – этого? Вопрос она отпихивала от себя, боясь не только ответить, но и предположить, что именно случилось с дочерью в чужой стране. Стоило появиться Баграмяну, Калерия кинулась ему наперерез:

– Извините, Арамис Левонович…

Неожиданно ее оттеснили молодые мальчики, довольно агрессивно настроенные, бесцеремонно и грубо оттащили в сторону, как тряпку.

– Вы напугали меня, – произнес Арамис.

– Простите, – осторожно высвобождаясь, извинилась она, но у мальчиков дури много, держали они ее крепко. Калерия перестала барахтаться. – Не узнаете меня? Однажды нас познакомила Мальвина…

Он соединил брови в одну линию, что, должно быть, означало умственные затраты на воспоминания, а Калерия опустила глаза, не желая видеть ложь. Почему-то всегда становится стыдно, когда человек лжет, не мог Арамис не помнить, кто она, да делать нечего, надо напомнить:

– Я мать Мальвины, она звонила из Турции, просила…

– А… – Ну наконец вспомнил. – Мальвина…

– Вы обещали выслать ей деньги…

– Да-да, обещал… Видите ли, у меня сейчас проблемы… Через недельку-другую зайдите и напомните… я вышлю.

– Но ей сейчас нужны…

– Сейчас ничем не могу помочь.

Арамис сделал мальчикам кивок головой в сторону клуба и в сопровождении четырех юношей, распухших от собственной значимости и ответственности, вошел внутрь. Калерия едва не расплакалась, только слезы еще никому не помогли выйти из ситуации со стопроцентной победой. Она медленно побрела по улице, высчитывая, что можно продать и на какую сумму.

Горбанев, развалившись в кресле и упершись подбородком в свою грудь, отчего казалось, будто смотрит он исподлобья, наблюдал за ритуалом вхождения. А входил Арамис – фараон, ей-богу! Точнее, не только он, вместе с ним вошли два сопляка, которые стали по обеим сторонам двери. Не смех ли? Но этого мало. Такие же два сопляка, явно не умеющие грамотно писать слово «еще» – они обязательно сделают четыре ошибки, написав «исчо», – остались в приемной, что было понятно по фразе, брошенной Баграмяном:

– Вы двое – здесь, а вы – со мной.

Арамис уселся в кресло, переплел пальцы рук и уложил их на плоском животе, ногу закинул на ногу, в то время как Горбанев не знал, как ему на этот парад-алле реагировать. Люди одной орбиты понимают и уважают друг друга, это и при том, если они находятся в конфронтации, а уважающие партнеров бизнесмены не позволяют себе делать дешевые выпады. Горбанев имел полное право поставить Арамиса на место, а то и послать, невзирая на его самолюбие и обидчивость.

– Это что? – раздраженно кинул он вопрос.

– М? – не понял Арамис.

– Я спрашиваю, что делают эти два недоноска в моем кабинете?

Недоноски побагровели, выстреливая злобным огнем из глазенок.

– Это мои телохранители, – сказал Арамис.

– Тело… что-что? – покривился Горбанев. – Ах, эти недоноски охраняют тебя? От кого? От меня, что ли? Или от Люды в приемной? – Вытянув шею, он адресовал мальчикам: – А ну-ка, пошли вон отсюда.

Те недобро зыркали на Горбанева и не двигались, пришлось Анатолию Петровичу воздействовать на них через Арамиса:

– Скажи своим щенкам, чтоб немедленно убрались.

Арамис лишь развернулся, слов не произносил, но, видимо, глазами парнишкам указал на выход, те нехотя удалились, оставив открытой дверь. Один из них плюхнулся на диван в приемной, Горбанев это заметил и выскочил из-за стола. Секунда – он уже сжимал дверную ручку, гневно бросив четырем паренькам:

– Из приемной ушли! Я кому сказал! Шефа подождете в коридоре, а моей секретарше нечего мешать работать. – Захлопнув дверь, он вернулся в кресло, по пути отчитав Арамиса на правах старшего товарища: – Если хочешь иметь со мной дело, то понтярство брось, я этого терпеть не могу. Кого ты корчишь из себя, Арамис? И перед кем? Передо мной? Знаешь, я о тебе был лучшего мнения до сегодняшнего дня.