Алина Егорова - Медальон сюрреалиста Страница 2

— Крепко же обиделась девочка, — хмыкнул Черникин.

— Бабе для обиды много не надо, особенно когда у бабы характер взрывной, особенно если у нее южная кровь. Я жил с одной армянкой, у нее характер был — огонь. Чуть что, сразу посуду хватала и швыряла, не глядя. Но зато в постели…

— Родион! — прорычал следователь. — Ближе к делу. По поводу убийства в кафе что-нибудь выяснили?

— В «Бродяге» нашли упаковку крысиного яда. Туда недавно из СЭС приходили, крыс травить. Вот убийце яд под руку и подвернулся.

— Эксперт сказал, что Категорова отравили цианидом.

— Может, это не она его? — предположил Зайцев. — Барышня слишком хорошо выглядит, чтобы быть подругой наркоши.

— Может, и не она. Тогда кто же? Кафе «Бродяга» находится во втором дворе. Выход из него есть только через первый двор на Лиговский проспект.

— И через крышу сарая в соседний двор, — заметил Зайцев.

— Сарай высоковат для того, чтобы перелезать, там два с половиной метра, — возразил Осокин. — К тому же из окон заметят столь странный маневр. Лезть через сарай — только внимание привлекать, а преступнику этого не надо.

— Итак, что мы имеем? — резюмировал следователь.

— В течение того дня, когда убили Категорова, во двор с Лиговского заходили лишь местные жители, два бомжа, какая-то старушка прошаркала — тоже, наверное, там живет, эта деваха в зеленой куртке и сотрудница кафе Лаврова, вызвавшая полицию. Местных жителей проверили, там либо алиби, либо полное отсутствие мотива.

— Я бы бомжей не стал списывать со счетов.

— Никто и не списывает. Только они по времени не подходят. Один бомжик пришел во двор с утра, справить нужду пытался, его жильцы прогнали. Второй нырнул под арку около полудня. Когда вышел со двора, не понятно. На видео этот момент не просматривается.

— Вроде все дыры проверили, никого не нашли.

— Ну да, — усмехнулся следователь, — знаю я, как вы проверяете. В старом фонде их столько и в таких неожиданных местах, что сразу не обнаружишь.

— За день успели только лестницы да чердаки обойти, всякие закутки позже добили. Спасибо участковому — помог. Он там все ходы-выходы знает. Все равно пусто, никаких следов пребывания людей не обнаружили.

Когда оперативники ушли, Черникин еще раз перелистал дело Категорова. Найденный возле трупа скомканный лист с изображением «Мягких часов» давал пищу для размышления. Лист оказался вырванным из подарочного издания «Сюрреализм», на нем обнаружились смазанные отпечатки пальцев. Следовало выяснить, какое отношение этот листок имеет к убийству, а пока оставалось строить догадки.

1. Было свидание с просмотром альбома. Внезапная ссора. Листок вырвали, скомкали, швырнули им в одного из участников ссоры. В ответ — яд в портвейн и бутылкой по голове.

2. А может, скомканный лист появился раньше? Может, его оставил кто-то из посетителей, а Категоров нашел?

3. А может, это ложный след, зачем-то оставленный убийцей?

4. Или нить, ведущая к разгадке?

1921 г. Испания

— Доктор Фернадо говорит, что наш сын ненормален. Его место в больнице для душевнобольных. Ты представляешь, Сальвадоре, надо же было такое сказать: наш сын ненормален!

— Слушай больше этого доктора! Он в психиатрии разбирается так же, как дона Луиза — в колумбийских изумрудах, — проворчал хозяин дома.

Филиппа самодовольно улыбнулась — она всегда считала свою соседку дону Луизу плебейкой, и любое подтверждение этому, звучащее из чужих уст, проливалось елеем на ее сердце.

— Не могу не согласиться, Сальвадоре! Луиза изумрудов отродясь в руках не держала, она не способна отличить простую стекляшку от драгоценного камня.

— Донья Филиппа! — кряхтя и шаркая ногами, со своего балкона тут же отозвалась дона Луиза — сухонькая старуха в заплатанном халате. — Я слышала, вы упомянули мое имя.

— Иди отдыхать, донья Луиза! Тебе послышалось.

Соседка не уходила. Она целыми днями маялась от скуки и искала всякий повод, чтобы поговорить.

— У старухи уши к стене приставлены, — понизила голос Филиппа.

— Ваш сын Сальвадор опять громко сморкался на балконе, — пожаловалась соседка. — Он нарочно это делает! Меня подкарауливает и сморкается. Дон Сальвадор! Повлияйте на своего отпрыска наконец, а то я обращусь к дону Каракасу, и он пришлет вам взыскание!

— А вы держитесь подальше от нашего балкона! — вступилась за сына донья Филиппа. Она всегда защищала сына — и когда на него жаловались соседи, и когда сердился отец. — Наш мальчик весьма одарен, гений, если хотите. Гений может иметь свои странности!

— Избаловали вы его, донья Филиппа, теперь оправдываете.

Здесь соседка была права. Весь квартал помнил, как маленький дон Сальвадор устроил истерику на площади из-за закрытой кондитерской лавки. Городовому пришлось просить лавочника прекратить сиесту и продать для капризного ребенка леденец. Мальчик подрос, «подросли» и его выходки.

— Сегодня он громко сморкается на балконе, завтра будет прилюдно испражняться. Помяните мое слово — однажды ваш сын угодит за решетку! — пообещала дона Луиза.

— Типун тебе на язык! — пожелала Филиппа и закрыла оконную раму.

Стоял пыльный июнь. Днем воздух накалялся, как сковорода в аду. В городе с его каменными стенами было еще жарче — ни ветерка, ни деревца, ни вожделенной прохлады моря.

— Открой окно! Дышать нечем! — возмутился муж Филиппы. Он сидел за письменным столом и, как всегда, что-то писал. Что именно писал дон Сальвадор маркиз де Дали, уважаемый в городе нотариус, Филиппа не интересовалась. Ей достаточно было знать, что дела у мужа идут хорошо и семья ни в чем не нуждается. — А сын у нас действительно ведет себя отвратительно! С этим надо что-то делать. Я уже говорил с отцом Кристиано о принятии Сальвадора в монастырь.

— Что?! — опешила Филиппа. — Сальвадоре! Что ты задумал?!

— Что слышала, то и задумал. Решено: я отправлю нашего дьяволенка в монастырь.

— Но ведь его уже выгоняли из монашеской школы!

— Тем более! Сальвадоре должен привыкать к дисциплине.

— Не могу поверить своим ушам! — ахнула мать гения. — Мальчик талантлив, ему надо обучаться живописи, а не служить Всевышнему!

— Думаю, что пара месяцев в монастыре пойдут ему на пользу. И вообще, мне это все надоело! С тех пор как Сальвадор появился на свет, я только и слышу отовсюду, какой он несносный. Весь город знает о странностях нашего сына и о его выпадах. Он боится кузнечиков… Что за блажь — бояться кузнечиков?! А его капризы и бесконечные выпады! Он кого угодно допечет! Этому нужно положить конец. Думаю, аскетизм монастыря — это то, что надо. Пусть там рисует свои натюрморты.

Дон Сальвадор сказал, как отрезал. Он шумно задвинул ящик письменного стола и отправился прочь из дома. За годы брака Филиппа хорошо изучила все привычки своего мужа. Сейчас дон Сальвадор напоминал быка на корриде — он был свиреп и решителен, поэтому Филиппа благоразумно не проронила ни слова.

С утра день выдался не слава богу. Перед самым пробуждением Сальвадор увидел один из неприятных повторяющихся в разных вариациях снов. Ему приснилась пристань, на пристани народ, собравшийся в путешествие на большом пароходе. Опустили трап, по нему стали подниматься разодетые дамы с детьми и со своими спутниками, одинокие господа, носильщики с вещами. Сальвадор за посадкой наблюдал со стороны, и вроде бы ему тоже надо было поторопиться на борт, но он почему-то медлил. И вот уже раздался гудок, отдали швартовый, судно стало набирать ход и оказалось в открытом море. «Все, не успел!» — раздраженно подумал Сальвадор. Он ненавидел проигрывать и оставаться в дураках, всегда злился, когда выходило не так, как он хотел. Подобные сны про пароход всегда заканчивались тем, что он каким-то образом оказывался на палубе среди других пассажиров. Тогда Сальвадор успокаивался — все шло правильно, как он привык. Но в этот раз он проснулся прежде, чем увидел себя на борту. Несмотря на то что это был всего лишь сон, юноша очень негодовал, будто бы и в самом деле опоздал на пароход.

Монастырь, в который его отправили, наводил тоску. Единственным развлечением здесь были сон и река. Вопреки монастырским порядкам, спал юноша долго. Отец Кристиано был к новому послушнику чрезвычайно лоялен. На его лояльность повлияли, конечно же, пожертвования дона Сальвадора-старшего. От монастыря требовалось не столько перевоспитание юноши, потому что это не представлялось возможным, сколько хоть какое-нибудь его взросление. Работой ли, беседами, молитвами — чем угодно, лишь бы парень усвоил, что отрочество закончилось и нужно пересматривать свое поведение. Отец юноши знал, что Сальвадор привык играть на публику, и решил, что отсутствие публики отучит его сына от эпатажных выступлений.