Мария Нуровская - Дело Нины С. Страница 2

А предыдущие владелицы, две немки, хотели избавиться от хлопот… Пани Нина с паном юристом

разговаривали на Фрета, что это стоит купить, потому что здесь тесно, а если начнет работать консультация, то все равно придется подумать о помещении побольше. Пани Нина узнала от знакомой об этой возможности. Пан юрист все ворчал, что он нищий и что нет средств, а пани Нина на это: «Возьмешь кредит».

В этой квартире пана юриста я была только раз – когда он заболел, я покупала ему продукты… Она показалась мне немного мрачной, потому что пан юрист въехал туда, не сделав ремонта…

Так вот это интервью… Я не могла ночью спать, а все думала, как мне теперь быть… Пани Нина была такая приятная женщина, моя тетя знала ее столько лет… и любила очень… она получала от пани Нины книги с дарственными надписями… Утром я поехала к тете, чтобы посоветоваться.

«Может, это неправда, – сказала я. – Не верится, что пан юрист мог быть таким».

На что моя тетя:

«Когда речь заходит о деньгах, любой может быть таким».

« Sorry, но уж точно не я», – запротестовала я.

«Ты еще не знаешь себя».

Тетя велела мне, чтобы я сидела и помалкивала и занималась своей работой.

«Это личные дела работодателя», – сказала она.

Оно вроде бы так, тогда зачем пани Нина предала это огласке? Но пришла дочь пани Нины за картиной, которая лежала в мастерской уже почти полго-

да, и объяснила нам, что им кто-то посоветовал поднять шумиху вокруг этого. Возможно, тогда сожитель, то есть пан юрист, испугается и пойдет на мировую. Но из того, что я знаю, пан юрист не очень-то испугался… Ну, и пани Нина возбудила против него дело о возврате имущества, но это дело находится еще в суде первой инстанции… решения не было и, наверно, уже не будет, с кем теперь пани Нине судиться, с трупом?

Нет, мне ничего не известно, чтобы пан юрист с кем-то потом сошелся, он точно жил один, только дочери к нему приезжали… Наши стажеры сплетничали, якобы у него есть какая-то дамочка, но он ее скрывает… Могло это быть и правдой, потому что я часто соединяла его с одной женщиной, юристом из Гданьска. И слышала, как он с ней здоровается: «Нууу, привет». Это было уже не «Привет, дорогая», но произносилось тем же сладковатым голосом… ну, таким, с интимной интонацией…

Она несколько раз была в канцелярии, по мне, какая-то зажатая, не улыбнулась даже, бизнес-леди в мужском костюме… Он к ней обращался «пани юрист», но это было для вида, перед чужими, на сто процентов. Когда я относила чай в кабинет, они оба сидели за столиком, голова к голове, как голубки. При виде меня пан юрист тут же от нее отодвинулся…

А в этот день, в начале десятого, я пришла в консультацию. И сразу заметила, что дверь в квартиру пана юриста приоткрыта, но я туда не заглядывала.

#Чуть позже пришел первый назначенный клиент, а так как пан юрист не показывался, я позвонила на обычный телефон, а потом на сотовый. Пан юрист не отвечал, несмотря на то что я слышала, как мобильник в его квартире звонит. Ну и в итоге я вошла туда. И то, что я увидела… у меня даже сейчас замирает дыхание, извините… Ну, в общем, пан юрист лежал на полу… в халате… на боку… Я подумала, может, он упал в обморок, но увидела кровь… и у меня все поплыло перед глазами. Это тот мужчина, клиент, позвонил в «скорую» и в полицию, мы были только вдвоем на этаже, я и он…

Больше мне нечего сказать.

Комиссар Зацепка вызвал своих подчиненных на совещание. Его не особенно взволновало это дело, скорее всего, это было нападение с целью ограбления, хотя на первый взгляд ничего не пропало.

– Или недовольный клиент, – вставил один из парней.

– Только без этого! – одернул его комиссар. – Что нам уже известно по делу?

– Канцелярия обслуживала главным образом иностранных клиентов, в частности большой немецкий концерн. Обороты у этого Барана были довольно большие, но все в соответствии с документацией.

– Это мы еще посмотрим, – буркнул Зацепка.

– Одна версия – это деятельность канцелярии, – продолжал докладывать Бархатный, так его прозвали

коллеги, потому что голос у него был почти женский, абсолютно не вяжущийся с его внешностью. Но зато способности незаурядные, комиссар привык считаться с его мнением. – Есть также эта писательница… только зачем ей убивать кореша во время судебного процесса?

– Женщина, у которой задето самолюбие, готова на все, – ввернул кто-то.

– Надо будет ее допросить следующей, – вынес решение комиссар.

– Установлено, что выстрелы были произведены из пистолета Р-64, калибра девять миллиметров, в теле жертвы найдено шесть пуль.

– То есть вся обойма, – похвалил себя Зацепка. – У меня глаз наметан. Ну и понятно, поставка с Украины. Может, это заказное убийство?

– Скорее всего, нет, – помотал головой Бархатный. – Похоже, стрелял непрофессионал, с близкого расстояния.

– И никто не видел? Не слышал? – допытывался комиссар.

– Нет, этот дом принадлежит только двум владельцам, и те, со второго этажа, куда-то уехали.

– А с первого этажа?

– Первый этаж нежилой. Здание находится на некотором отдалении от остальных домов на этой улице. Оно довоенное и имеет толстые стены, соседи могли не слышать выстрелов. А теперь подъедем с другой стороны: пан юрисконсульт был женат и не развелся за эти шесть лет, которые провел в теплом гнездышке пани писатель-

ницы. Поддерживал постоянный контакт с женой, так же как с тремя своими дочерьми. Был вроде бы на удивление заботливым отцом.

– Поживем – увидим, – повторил комиссар свою любимую поговорку.

На следующий день Зацепка как раз выходил из парикмахерской, когда зазвонил мобильник.

– Ну, что там?

– Мы допросили эту писательницу, пан комиссар, и она созналась, – отрапортовал Бархатный.

– Как это созналась?

– Ну, заявила, что это она убила Ежи Барана, сказала, что ожидает ареста, и отказалась давать какие-либо разъяснения.

Коли так, то за разъяснениями обратились к ее дочери, Габриэле Сворович.

В комнату для допросов вошла не очень высокая шатенка, довольно скромно одетая.

– С чего мне начать? – спросила она комиссара Зацепку.

– Лучше всего с начала, – ответил он. – Раз Нина Сворович молчит, то вы должны рассказать нам все, что вам известно о жизни матери.

(магнитофонная запись)

Меня зовут Габриэла Сворович-Ольшевская, мне тридцать девять лет, семейное положение: вдова, профессия: педагог.

По словам Фрейда, мы никогда не бываем столь беззащитны перед лицом страдания, как тогда, когда любим… это подошло бы для нашей мамы Нины, так называла ее в детстве моя, старшая на четыре минуты, сестра. Назло маме, из-за того что она не разрешала обращаться к ней по имени. «Ах так, значит, будет мамой Ниной, и все тут», – решила сестра.

Так вот, мама Нина оказалась беззащитной перед лицом того, что случилось. В одночасье рухнули два столпа ее жизни: любовь к мужчине и дом, – собственно говоря, дом потеряли мы все, вся наша, состоящая из четырех человек, семья: мама, моя сестра Лиля, ее сын Пётрусь, ну и я…

Нам было не больше восьми, и, сидя на ступеньках веранды, мы заключали сделку. Дело в том, что мне очень не нравилось мое имя, я даже ненавидела его всей душой. Полное имя – Габриэла, дома меня звали Гапа, а в школе Гапа-растяпа. Лилька согласилась стать Гапой за фотографию Януша Гайоса, то есть Янека из «Четырех танкистов» [3] , с его автографом, но, к сожалению, обмен именами не состоялся, потому что маму трудно было бы обмануть. Она единственная нас различала, хотя мы были абсолютно одинаковые, обе косоглазые, темноволосые, носили челку. Характеры только у нас разные. Когда я начинала упре-

кать ее за то, что она дала мне такое странное имя, мама мне коротко отвечала, что имя у меня оригинальное и красивое.

Может быть, для какой-нибудь писательницы вроде нее, но не для моих школьных друзей и подруг, они просто издевались надо мной.

Как известно, моя мама – писательница, и, сколько я себя помню, все крутилось вокруг одного: будет ли у нее вдохновение? От ее вдохновения зависело наше повседневное существование. И это было очень утомительно для всех домашних, а следует добавить, что с нами жил еще дедушка Александр Сворович, отец нашей мамы, который, сколько я себя помню, был очень старенький. Собственно говоря, это мы жили у него, потому что этот дом дедушка построил до Второй мировой войны для своей семьи – жены, то есть для нашей бабушки, и своих будущих детей. Тетя Зофья, вернее Зоха, потому что так мы обычно ее называем, старше нашей мамы на целых двадцать лет. Мама была поздним ребенком. «Выдалась нам дочка», – шутил порой дедуля. Сестры даже похожи друг на друга, только то, что у нашей мамы красиво, безобразит тетю Зоху: слишком крупный нос, блеклый цвет глаз и толстые икры. У нашей мамы действительно потрясающие ноги. Лилька считала, что все это пропадает зря, потому что долгое время на горизонте не просматривался ни один мужчина.