Владимир Киселев - Воры в доме Страница 2

- Я коллекционер, - ответил Глуховский сухо. И добавил: - Впрочем, сейчас это и в самом деле не нужно. - Он бросил в снег изразец, а за ним и грязный скомканный платок.

За целлулоидным окном проехал всадник на маленьком ослике. В такт шагу животного он размахивал остроносыми калошами, обутыми на босу ногу. За ним прошел старик в чалме, полосатом халате и удивительных, огромных деревянных калошах на трех каблуках - два спереди и один сзади.

- Скажите, граф, - повернулся Дембицкий к Глуховскому, - а во времена Тамерлана тут тоже носили деревянные калоши?

- Не знаю, - холодно ответил Глуховский. - Как вы, вероятно, могли догадаться, в те времена я тут не бывал.

Поручик стиснул зубы, превозмогая желание спросить: а ослы бывали и в те времена?

- Извините, граф, - сказал он. - Просто вы так занимательно рассказывали об Азии...

Он сел на койку, достал из-под подушки зачитанный томик французского романа. Граф собрал бензиновую печку, разжег ее и протянул руки к невидимому пламени.

За брезентовой двойной стеной шумел ветер. Он донес в палатку мерные, глухие удары барабана. Дембицкий переглянулся с доктором, положил раскрытую книгу на подушку. Далекий военный оркестр играл траурный марш.

- Снова кого-то хоронят, - с тоской сказал поручик. - Почему у нас так много смертей? Почему?

Это было в самом деле совершенно непонятно. Армия Андерса, сплошь состоявшая из здоровых, сытых людей, зимой с 1941 на 1942 год прибыла в Среднюю Азию, готовясь отправиться дальше, в Афганистан, в сторону, прямо противоположную той, откуда наступали немецкие полчища. Польские солдаты были отлично обмундированы, получали прекрасную пищу: рис, консервы, шоколад - все английское или американское, все на доллары или на фунты стерлингов. Зима выдалась холодная, и климат почти не отличался от того, к какому солдаты привыкли у себя на родине.

И все же каждую неделю похоронная процессия. Так было в Шахрисябзе и в соседних городках, где стояли части армии. На шахрисябзском кладбище выделили специальный участок для польских солдат. И количество крестов там все росло и росло. А рядом, там, где хоронило своих покойников местное население, могил почти не прибавлялось. Это была военная зима - люди жили впроголодь, много работали, а одежда - вот: ходят в калошах на босу ногу.

- В чем же дело, доктор?

Доктор молчал. Вчера умерли сразу два солдата. Сегодня утром он присутствовал при вскрытии. У одного - язва желудка. Второй - атлет двухметрового роста - не справился с пневмонией.

- Ностальгия, поручик, - сказал он наконец. - Слышали о такой болезни? Тоска по родине.

- Но ведь это, простите, несерьезно.

- Нет, поручик, очень серьезно, - сумрачно возразил доктор. - Люди оторваны от всего, что им дорого. И лишены возможности сражаться за это. При таком моральном состоянии достаточно гриппа...

И мрачно пошутил:

- Не болейте, поручик. Мне совсем не хочется вас вскрывать.

Поручик вдруг поежился, передернул плечами - бррр... И с удивительно приятной, располагающей улыбкой, сразу придавшей его красивому молодому лицу выражение мальчишки, готовящегося напроказить, спросил:

- Нет ли у вас и сегодня спирта, доктор?

- Спирта нет.

Доктор достал вместительную флягу и самодовольно потряс ею.

- Сегодня - ром. Первого класса! Не выпьете ли вы с нами? доброжелательно спросил он графа, уткнувшегося носом в подушку.

- Благодарю вас. Но я не пью спиртного, - сухо отказался Глуховский. Он даже не поднял головы.

Когда на следующий день поздно вечером Дембицкий вернулся в палатку, в ярком химическом свете карбидной лампы он увидел, что доктор сидит на своей койке, сложив по-турецки ноги в толстых шерстяных носках, на голове - вязаный колпак с кисточкой, перед ним фляга и закуска на газете, а койка Глуховского пуста.

- Прошу к столу, - обрадовался доктор. - Вернее, на койку. Не умею пить один.

Он уже был пьян, лицо раскраснелось, покрылось испариной, шея выпирала из воротника мундира.

- Спасибо, - искренне обрадовался поручик. - А где наш граф?

Полковой врач нахмурился, поднял палец.

- Граф болен. Он в лазарете.

- Что же с ним?

- Грипп.

... - Граф Глуховский умер, - сказал доктор просто.

Это было буквально на второй день. Дембицкий непослушными пальцами снял фуражку.

- Еще вчера... Еще позавчера он был здоров, как мы с вами... И умер...

- Все мы так, - мягко прервал его доктор. - Выпьем, мой друг. И не будем говорить об этом.

- Но скажите - почему? Чем он был болен?

- Ностальгия, поручик!

- Какая ностальгия? По какой родине он мог тосковать? Ведь он никогда не был в Польше. Даже родился в Англии.

- Значит, по Англии.

На похороны графа Глуховского приехал сам генерал Витгецкий длинный, тощий, злой, в очках с толстой золотой оправой, с неизменной сигарой в зубах, одетый в непомерно короткую шинель, из-под которой выглядывали штаны с широчайшими - в полштанины - генеральскими лампасами.

До начала похорон генерал сумел привести офицеров в соответствующее настроение: за час он нашел столько недостатков, что на исправление их потребовался бы по крайней мере десяток лет; объявил командирам рот, что их место в обозе, интендантским офицерам - что их давно пора судить, штабных офицеров обругал за отсутствие выправки, и все это скрипучим, отвратительным голосом. Наконец, он отправил под арест обоих часовых у штаба: один не вовремя отдал ему честь, второй был одет не по форме.

Как назло, к началу похорон снег сменился холодным мелким дождем, гроб вынесли закрытый, офицеры шли за ним мокрые, продрогшие и усталые.

Полковой ксендз, укрыв свои фиолетовые петлички с тремя звездочками кружевным белым облачением, шел впереди. В руках он держал раскрытый молитвенник в синем кожаном переплете и, не глядя в него, читал по-латыни молитву.

Эскорт вооруженных солдат старался идти в ногу, но по такой грязи это было трудно: солдаты скользили, сбивались, а один даже упал, сразу нарушив чинность процессии.

И все же, несмотря на отвратительную погоду, среди местного населения нашлось немало охотников посмотреть на похороны. Меся грязь ногами в остроносых калошах, шли какие-то древние старухи с черными сетками на лицах, мужчины в чалмах и ватных халатах, обутые в желтые сапоги на высоких каблуках. Какой-то седобородый старик ехал навстречу верхом на осле. Он остановился, чтобы пропустить похоронную процессию, перекинулся несколькими словами с кем-то из знакомых и тоже поехал следом.

Молодой человек в тюбетейке, небрежно обвязанной желтым грязным платком, надвинутым на самые брови, в черном поношенном халате, подпоясанном таким же, как на голове, желтым платком, в начищенных сапогах, шел сбоку, тщательно выбирая место, куда бы поставить ногу, чтобы не запачкать обуви.

На кладбище солдаты плотным каре выстроились вокруг места погребения. Зрители толпились за ними, выбирая места повыше.

- Прочь, прочь! - кричали на зрителей капралы, но люди не уходили. Они внимательно наблюдали за церемонией. Только когда гроб опустили в могилу, засыпали землей и, к восторгу мальчишек и ужасу старух, дали трехкратный залп, когда генерал Витгецкий четким движением поднял очки на лоб и поднес сперва к одному, а потом к другому глазу сложенный платок, зрители стали группками расходиться.

Молодой таджик в черном халате, все так же медленно переступая, оберегая сапоги от грязи, пошел прочь от кладбища. Но как только он поравнялся с высоким глинобитным забором, отделявшим большой персиковый сад от улицы, ведущей к окраине города, походка его изменилась. Он оглянулся по сторонам и бодро зашлепал по грязи, словно забыв о начищенных сапогах.

Путь его лежал по окраинной узенькой улочке, извилистой и неровной, уводящей местами в неожиданные проулки и тупички. Вся она состояла из глинобитного серого забора и серых слепых стен редких домов. Это были дома старой постройки - окнами внутрь дворов.

Серый, дождливый день мгновенно, без всякого перехода, как это бывает в местностях, окруженных горами, переступил в ночь.

Молодой человек оглянулся и открыл старую деревянную калитку в заборе. По вымощенной кирпичом дорожке он прошел к небольшому одноэтажному зданию, сложенному из красного кирпича.

За дверью в широком коридоре сидел у столика с телефоном дежурный пожилой, хмурый солдат. Когда вошел молодой человек, он встал.

- Майор Коваль у себя? - спросил вошедший.

- Так точно. - Солдат понимающе усмехнулся. - Вас ждет.

Человек в халате стал тщательно вытирать ноги о резиновый половичок, затем, убедившись, что только размазывает грязь, нетерпеливо махнул рукой и вошел в кабинет.

За широким столом сидел майор Коваль - мрачный человек с некрасивым, незначительным лицом, обыденность которого подчеркивалась взглядом маленьких, невыразительных глаз свинцового, неясного цвета. Скромную обстановку кабинета составляли два стола, стулья, приземистый сейф, у стены - широкий шкаф, обитый железом, окрашенный почему-то в красный, как на пожарных автомобилях, цвет.