Патриция Вентворт - Ключ Страница 2

— Он узнал тебя?

— Не знаю. Думаю, что узнал, но потом стал сомневаться. Я зашел в табачную лавку и наблюдал за ним через окно. Он огляделся вокруг, никого не увидел и подумал, что ему могло почудиться. Я понял это по его лицу. А тебя он не видел?

— Не думаю — я закрылся газетой.

— Вот что, — сказал человек в твидовом пиджаке. — Когда ты вернешься, постарайся выяснить, что он обо мне думает. Сейчас он под действием шока, но ты должен узнать, что у него на уме, когда шок пройдет. Если он спасен, нужно принять срочные меры. В любом случае осталось уже недолго, но если нет особого риска, лучше позволить ему завершить эксперименты. Предоставляю решать тебе.

Тем временем на железнодорожной станции Марбери Михаэль Харш сидел на скамейке, поджидая поезд и чувствуя себя не в силах думать о чем бы то ни было. Он очень устал.

Глава 2

Михаэль Харш вышел из барака, в котором он работал, и остановился, глядя через поле на Прайорс-Энд[2]. Так как его работа была очень опасной и могла в любой момент завершиться сокрушительным взрывом, дом находился на расстоянии четверти мили. Барак был низким и продолговатым — слой креозота едва предохранял его от капризов погоды, но дверь была крепкой и надежной, А окна защищали не только решетки снаружи, но и тяжелые ставни изнутри.

Харш запер дверь, положил ключ в карман и устремил взгляд на аллею, тянувшуюся по склону, и полосу вдоль берега Борна. Деревня того же названия не была видна, за исключением шпиля церкви. В погожие дни флюгер поблескивал на солнце, но сейчас был вечер. Высоко в небе проносились тучи, которые подгонял ветер, неощутимый внизу, где ни один листик в живой изгороди или среди ив даже не шелохнулся.

Людьми, как и облаками, движут невидимые силы, подумал Харш. Эта мысль, как и все прочие его мысли, была окрашена чем-то более мрачным, нежели меланхолия или сарказм. Силы, движущие людьми, невидимы и неощутимы, покуда не разразится буря, сметая все на своем пути.

Харш был мужчиной среднего роста. Несколько кривая поза, которую ему приходилось принимать, оберегая искалеченную в концентрационном лагере ногу, и привычно сутулые плечи не так бросались в глаза, когда он стоял, глядя на небо. Среди длинных черных волос резко выделялся седой локон, прикрывавший шрам. Лицо, черты которого не слишком явно свидетельствовали о еврейском происхождении, казалось настолько худым и изможденным, что лишь второй или третий взгляд на него позволял определить, было ли оно когда-либо красивым. Впрочем, глаза оставались красивыми и поныне — пытливые карие глаза, которые смотрели на одушевленные и неодушевленные предметы и сразу видели их пороки, А сейчас разглядывали бегущие по небу тучи. Внезапно Харш выпрямился, твердо опираясь на обе ноги. На какой-то момент последних десяти лет как не бывало — он снова стал молодым. В мире существовала сила, к которой ему удалось подобрать ключ. Харш быстро зашагал по полю к дому.

Дженис Мид была в гостиной, которую пристроили сзади лет сто двадцать, А может, и все полтораста тому назад. С трех сторон ее окружал сад, и на каждой из этих сторон имелось створное окно с покрытым подушками сиденьем в нише. Остальная часть дома была гораздо старше. Возможно, она существовала в те времена, когда старый монастырь еще не превратили в кучу развалин. От этих давно минувших дней дом и заимствовал свое название — Прайорс-Энд. Аллея вела только к нему и оканчивалась у ворот.

Михаэль Харш зашагал по коридору, наклоняя голову, чтобы не удариться о низкую балку, повернул ручку двери гостиной и вошел с видом человека, вернувшегося домой. Дженис сидела на подоконнике, свернувшись калачиком и держа книгу у оконного стекла, чтобы лучше видеть текст. Она всегда напоминала ему маленькую мышку с блестящими глазками. При виде Харша Дженис вскочила.

— О, мистер Харш, я приготовлю вам чай.

Харш откинулся на спинку стула, наблюдая за ней. Ее движения были быстрыми и уверенными. В чайнике уже была горячая вода, поэтому он вскоре закипел на голубоватом пламени спиртовки. Харш взял печенье и начал с удовольствием потягивать свой любимый крепкий чай с молоком. Подняв взгляд, он увидел, что Дженис с любопытством смотрит на него. Харш знал, что она не будет задавать ему вопросы иначе как глазами. Он улыбнулся и на момент стал выглядеть моложе.

— Да, все прошло хорошо. Вы это хотите знать, не так ли? — У него был глубокий приятный голос с заметным иностранным акцентом. Склонившись вперед, он поставил чашку. — Все прошло настолько хорошо, дорогая моя, что я думаю, моя работа окончена.

— О, мистер Харш!

Лицо Харша стало серьезным.

— Да, — кивнул он. — Я не имею в виду, совсем. По-моему, это все равно что произвести на свет ребенка. Вы создали этого ребенка — без вас его бы не существовало. Это плоть от вашей плоти или, как в моем случае, мысль от вашей мысли, и между его зачатием и рождением может пройти много лет. О своем ребенке я думал днем и ночью целых пять лет и все это время трудился в ожидании момента, когда я смогу сказать: «Вот моя работа! Она завершена и безупречна! Смотрите на нее!» Когда ребенок подрастет, он сможет выполнять задачу, ради которой я произвел его на свет. Но сейчас ему нужны няни и наставники. Он должен вырасти сильным и крепким. — Харш снова взял чашку. — Завтра утром сюда приедет человек из военного министерства. Когда я допью чай, то позвоню ему и скажу: «Ну, сэр Джордж, дело сделано. Приезжайте и посмотрите сами. Можете привезти с собой ваших экспертов, чтобы они все проверили. Я передам вам формулу и мои заметки. Можете забирать мой харшит — моя роль сыграна».

— Вам жаль расставаться с ней? — быстро спросила Дженис.

Харш снова улыбнулся.

— Может быть — немного.

— Позвольте налить вам еще чаю.

— Вы очень любезны.

Он наблюдал за девушкой, пока она снова наполняла его чашку. Дженис старалась хоть немного его утешить, но она не могла найти нужных слов и боялась совершить оплошность. Она не знала, что ее мысли выдают глаза, губы и румянец на щеках.

— Вы так добры ко мне, — промолвил Харш.

— Нет, что вы…

— Благодаря вам это время прошло очень приятно. — Сделав паузу, он добавил тем же тоном: — Сейчас моей дочери было бы столько лет, сколько вам — возможно, немного больше. Правда, я не знаю…

— Мне двадцать два.

— Да, ей было бы двадцать три. Вы похожи на нее. Она была такой же маленькой, как вы, и очень храброй… Только не жалейте меня, иначе я не смогу о ней говорить, А сейчас мне этого хочется — сам не знаю почему. — Он снова помолчал. — Когда кто-то из твоих близких трагически гибнет, трудно говорить о нем. Все начинают сочувствовать, А это смущает. Друзья бояться тебя слушать. Они не знают, что сказать или сделать. И в конце концов ты перестаешь об этом говорить, но иногда чувствуешь себя таким одиноким…

В глазах у Дженис защипало, но ее голос оставался спокойным.

— Вы всегда можете поговорить со мной, мистер Харш.

Он дружелюбно кивнул.

— Для меня это счастье, так как у моей дочери была счастливая жизнь. Ее вес любили — мать, я, друзья, молодой человек, за которого она собиралась замуж, — и если под конец ей пришлось страдать, я не верю, что это стерло все радостные воспоминания. Где бы она ни была сейчас, для нее пережитая боль всего лишь дурной сон, виденный год назад. Поэтому я приучил себя думать только о счастливых временах.

— И вам это удается? — невольно вырвалось у Дженис.

Последовала небольшая пауза.

— Не всегда, но я стараюсь. Сначала у меня ничего не получалось. Ведь я потерял обеих — и жену, и дочь. Когда живешь ради своих близких, это придает силу, но у меня никого не осталось. Я был отравлен страшным ядом ненависти. Не стану говорить об этом. Я работал как одержимый, так как это открывало мне путь к мести. Даже во время моей последней встречи с сэром Джорджем яд еще продолжал действовать. Мы ведь не вполне цивилизованные существа. Если нас бьют, мы стремимся дать сдачи. Получив рану, мы прежде всего думаем не о том, как она тяжела, А о том, как бы посильнее ранить того, кто ее нанес. — Харш медленно покачал головой. — В кабинете сэра Джорджа я вел себя, как дикарь, но потом стыдился этого, как стыдятся появления пьяным на людях. Но теперь все изменилось. Не знаю, в чем дело — в чувстве стыда или в окончании работы, — но яда больше не осталось даже в самых темных уголках моей души. У меня пропало желание мстить. Я только хочу освободить тех, кого сделали рабами, и сломать двери темницы. Вот почему я передаю мой харшит государству. Когда тюрьмы рухнут и люди вернутся к жизни, я буду удовлетворен тем, что помог им. Не думаю, что можно оказать кому-то помощь, будучи отравленным ненавистью.

— Я рада, что вы все мне рассказали, — тихо произнесла Дженис. — Но, мистер Харш, вы ведь не уезжаете?

Харш выглядел удивленным.

— Почему вы об этом подумали?