Вилли Корсари - Из собрания детективов «Радуги». Том 2 Страница 2

Одинокий и покинутый, стоял я в зале, таком огромном, что сам я будто съежился до размеров карлика. Чтобы посмотреть через стол, мне пришлось высоко запрокинуть голову. Возле широко распахнутой двери высились гигантские золоченые канделябры, толстые, как колонны. Потолок был высокий, как небесный свод, и по нему парили разноцветные ангелочки с гирляндами цветов в руках. Все в зале: мебель, картины — было прекрасно, но почему-то внушало мне неизъяснимый страх. Мне хотелось убежать. Но дверь позади меня была заперта, а большие резные двери в другом конце зала казались недостижимо далеко.

Потом я заметил возле одного канделябра полускрытую в тени фигуру, неясную, как призрак. Но я отчетливо видел, что лицо у нее завязано платком, и тут мой страх превратился в панику. Не знаю, чего я страшился больше — того ли, что платок скрывает от меня лицо этого человека или что платок вдруг упадет и лицо откроется. Я вдруг понял, что все это время знал, какая опасность меня подстерегает: человеческая фигура без лица. Тут за окнами будто разразилась гроза. Ударил гром, в кронах деревьев сильно зашумел ветер, стало темно, и в сумерках я увидел, что фигура движется ко мне, белая, молчаливая, угрожающая. Я хотел бежать, но ноги будто приросли к полу. Фигура придвинулась совсем близко. Я увидел, что это мраморная статуя. И вдруг она стала падать на меня. Я пытался оттолкнуть ее, но она упала прямо на меня, и вот я лежу на полу, а тяжелый как свинец и холодный как лед груз, который вот-вот раздавит меня, уже не статуя, а труп женщины. Кто-то пронзительно кричит, кричит, кричит, кричит. Бесконечно. Может, это кричал я сам? Но в моем сне, похоже, голос был женский.

Я проснулся как от толчка, распростертый на кровати, руки все еще вытянуты вперед, словно отталкивают что-то. Я задыхался, по лицу бежал пот, сердце колотилось, как колотит в дверь темницы узник, тщетно пытаясь вырваться на волю.

Не скоро я окончательно пришел в себя и понял: это всего лишь сон, кошмар. Мне пришлось произнести это несколько раз, как бывало в детстве, когда я бездумно повторял за взрослыми: «Это же просто сон, ты у себя в комнатке, и все в порядке, смотри, ничего страшного нет, все это была неправда…»

Я вглядывался в сумрак комнаты, ища спасения в стандартной обстановке гостиничного номера. Сквозь щелочку в ставнях пробивался солнечный луч и ровный гул уличного движения, хотя моя комната выходила во двор. Узкая полоска света и уличный шум оказали благотворное действие. Я воспринял их как дружеский привет от привычного мира реальности, не имевшего ничего общего с чудовищным миром моего сна. Схватив с ночного столика пачку сигарет, я закурил. Руки дрожали. Я курил, глубоко затягиваясь, и понемногу успокоился. Мне вспомнился мальчик в английском интернате, которого тоже мучили кошмары. Врач посоветовал ему держать возле кровати бумагу и ручку и, как только проснется, по возможности точнее записывать свои сны. Потом они вместе старались определить, откуда мог возникнуть такой сон. Мальчик рассказывал, какими пустяками — чем-то увиденным, услышанным или прочитанным — были иной раз вызваны запутанные, жуткие образы его кошмаров. Просто смех! Эти разборы подействовали благотворно, и спустя какое-то время он окончательно избавился от страшных снов.

Я тоже попробовал разобраться, чем мог быть вызван мой сон. В том, что мне приснился Луиджи, нет ничего странного. Я дважды пытался с ним встретиться, и в этом году мы довольно регулярно переписывались. Но почему в моем сне он обернулся предателем, заманившим меня в ловушку? Бедный Луиджи, он и мухи не обидит, а уж меня и подавно. А этот зал? Не припомню, чтобы я когда-нибудь видел такой. Разве что на фотографии или в кино… Такие вещи в памяти не задерживаются. А статуя… О, вспомнил! Накануне я забрел в патио старого палаццо посмотреть на статую молодой женщины, почти не пострадавшую при раскопках. Это и была статуя из моего сна. Но почему она превратилась в женский труп? Я не был таким ярым поклонником детективных романов и фильмов, как Луиджи, но кое-что все же читал и смотрел. Конечно, это была просто-напросто сцена из какого-то фильма ужасов.

На моих часах было около четырех. Удивительно, но голова у меня совсем прошла, только дышать было трудно, словно тяжкий холодный груз все еще давил мне на грудь. Я встал, умылся, оделся и поспешил вон из гостиницы. Самая страшная жара спала, да и в любом случае на улице, на воздухе, было лучше, чем здесь, где страх из моего кошмара, казалось, подстерегал меня, как затаившийся зверь.

Я разыскал маленькое кафе, где сидел накануне. Здесь, на увитой зеленью тенистой террасе, было тихо и прохладно. Я заказал холодного как лед кампари, залпом осушил стакан и заказал второй. Крадучись вошел кот. Один из тех жалких, облезлых одров, что сотнями шныряют по Риму. Я вынул из кармана остатки колбасных обрезков, купленных утром, чтобы покормить кошачью орду среди развалин. Забавно было видеть, как несчастное животное, жадно сожрав кусок колбасы, сидит и умывается, точно избалованная домашняя кошечка. Когда кельнер пришел со вторым стаканом кампари, кот шмыгнул в переулок. Я осушил и второй стакан, правда несколько медленнее, и закурил сигарету. Теперь я чувствовал себя в состоянии трезво проанализировать свой сон. Итак, я наконец, как и должно было случиться, столкнулся с действительностью, которой так долго старался избегать. И все стало на свое место. Во-первых, поздравление и та фраза: «Сделал еще один шаг вперед». Отец никогда этих слов не произносил. Это я так думал про себя, сам того не сознавая. Потому что я впрямь сделал такой шаг, отправившись в Рим. Чемодан, который я боялся раскрыть перед таможенником, — это то, что я украдкой привез с собой, то, на что сам не осмеливался взглянуть хоть одним глазком, — мои потаенные страшные подозрения. А Луиджи я боялся из-за того, что он хотел показать мне дом, в котором я родился. Вот почему он превратился в моего врага: ведь я — теперь я мог себе в этом признаться — боялся увидеть тот дом. Да, больше я не мог прятаться от действительности. Казалось, какой-то голос внутри меня, который не в силах был больше молчать, говорил: «Ты только ломал комедию, притворяясь, будто ищешь свой родной дом, ты же прекрасно знаешь, что самому тебе его никогда не найти, а единственной возможностью получить помощь ты не воспользовался. Ты выискиваешь предлог не звонить графу Ломбарди».

Сидя за столиком кафе и уставившись взглядом куда-то поверх площади, я видел, как тщательно возведенный карточный домик самообмана рассыпается в прах. Теперь я не мог помешать себе думать над ужасным концом моего сна. Мои мысли были как враги, которые уже давно меня преследовали, а во время моих блужданий по Риму подобрались совсем близко и теперь, в страшном сне, настигли меня, безоружного, застали врасплох и взяли в плен.

Но нет, я все же пытался защититься. В голове у меня шел странный спор между двумя враждующими голосами:

— Почему ты стараешься подавить свои подозрения? Ты ведь прекрасно знаешь, что именно они привели тебя сюда.

— Нет, я приехал, чтобы встретиться с воспоминаниями детства.

— Не лги себе! Да, ты приехал в Рим, чтобы воскресить утраченные воспоминания, но они могут оказаться не столь уж приятными, поэтому ты предпочел бы их не воскрешать.

— Но я же позвонил дедушке Луиджи.

— А графу Ломбарди, который наверняка знает адрес, не позвонил.

— Но ему мои розыски могут показаться странными.

— Очередная увертка. Почему это ему покажется странным, если человек хочет увидеть дом, где он родился и где умерла его мать? Тебе так долго внушали, что ты должен избегать всяких мыслей о матери, что ты и сейчас чувствуешь себя виноватым оттого, что нарушил отцовский запрет.

— Но отец поступает так ради моего же благополучия. Если он поговорит с Ломбарди или Ломбарди ему напишет, что я в Риме, у отца будут все основания сердиться на меня. Ведь я его обманул.

— Ты его не обманывал. Твой отец ничуть не рассердился бы, если б узнал, что ты поехал не в Нормандию, а куда-то еще. Куда угодно, только не в Рим!

— Да ведь это из-за его чрезмерной заботливости, он боится, что для меня встреча с Римом будет слишком большим потрясением.

— Боится? Да, возможно, он боится. Но за кого? За тебя? Ты уверен? А почему Луиджи в твоем сне говорил о каком-то фильме? Ты же знаешь, что это был за фильм.

— Но разве не безумие забивать себе голову такими страшными вещами, и все из-за какого-то фильма?

— Из-за какого-то фильма? Что ж, тебе видней.

Казалось, голос издевается надо мной. Хотя на террасе было прохладно, меня снова бросило в пот. Я уговаривал себя, что не следует предаваться всяким опасным подозрениям. Я должен мыслить трезво и логично. Тогда я сумею доказать себе, что все эти домыслы, нагнавшие на меня такого страху, просто болезненные фантазии, вызванные превратно истолкованными словами, смутными впечатлениями, невинными происшествиями, искаженными моим воображением. Я говорил себе: «Возьми себя в руки, попробуй взвесить все объективно, начни с того времени, когда ты был маленьким мальчиком, который здесь родился и прожил первые четыре года своей жизни. Что ты можешь вспомнить об этих четырех годах? Довольно много — вплоть до определенного момента. Но бери только факты. Только то, в чем ты совершенно уверен».