Светлана Гончаренко - Зимний пейзаж с покойником Страница 2

Со двора на крыльцо взбежал плечистый парень в валенках – тот самый, наверное, что чистил снег. Он ловко перехватил добычу можжинского друга и не без усилий выволок ее на свежий воздух. Добычей оказалась гигантская лохматая овчарка с непомерно крупной безухой головой и дьявольским огнем в глазах. Именно ее Игорь Петрович видел во дворе и в сумерках посчитал ручным медведем.

– Куда тебя на х… несет! – сипло ворчал Серега, спихивая овчарку со ступенек. – …дел бы себе на дворе. Погода-то ох…ная!

Овчарка упиралась, скребла когтями по ступенькам и не желала наслаждаться погодой.

23 декабря. 22.20. Суржево. Дом Еськовых. Холл и будуар.

Холл замка был пуст, сумрачен и просторен. Паркет сиял так, что казалось, кругом налили воды.

– Тихо тут у вас, как в ухе. Деревня! – одобрительно заметил Можжин.

Бард Стрекавин только пожал плечами: на его вкус, в холле было довольно шумно. В одной из ближних комнат слышалась музыка. Там галдели, хохотали и даже пробовали подпевать хору Турецкого. Оттуда же по глади паркета тянулась длинная дорожка света. Кипела жизнь и на верхних этажах замка – там слушали рэп, хихикали и что-то роняли.

– Католическое Рождество на носу, так что все в сборе, веселятся, – пояснил Арик.

Димон удивился:

– А кто это у вас католик?

– Да никто. Это понты такие.

Арик подвел гостей к высокой вешалке. Ее рога-крючки угрюмо торчали во все стороны. Можжин повесил свою куртку на рог (чтоб до него дотянуться, пришлось подпрыгнуть) и споро разулся. Стрекавин совсем загрустил.

– Давай, бард, скидывай боты – и вперед, – подбодрил его Можжин.

– Что же, я буду сниматься босым? – удивился Игорь Петрович.

Он вспомнил, что сегодня на пятке левого носка у него обнаружилась дырка, а заменить не пришлось – все запасы были еще дырявее.

– Ты не Мадонна, ножки твои в кадр не попадут, – пообещал Димон. – Не боись! У тебя такое интеллигентное лицо, что ниже пояса никто и смотреть не захочет.

Стрекавин разулся и, зажав гитару под мышкой, побрел вслед за Можжиным к лестнице. Ступнями, особенно сквозь дыру в носке, он чувствовал ледяную гладкость паркета. Этот холод казался почему-то оскорбительным. Бард насупился. Съемки клипа, которые еще недавно он считал подарком судьбы и дорогой к славе, стали противны. Лучше б не ездили они с Можжиным дальше мыловаренного завода!

Какая-то женщина вдруг истошно расхохоталась в комнате, где справляли католическое Рождество. Настроение у Игоря Петровича испортилось вконец. Он как раз проходил мимо этой комнаты и видел, что за приоткрытой дверью что-то движется и блестит. Там был праздник. Там танцевали ча-ча-ча, там мигала огоньками наряженная елка, там звякали вилки и неясно рокотала беседа. В глубине комнаты колыхалось что-то большое, ярко-розовое. Женские ноги, не босые, а, наоборот, в востроносых черных туфлях на шпильках, сплетясь, тянулись с дивана. Игорь Петрович, сколько ни старался, ничего больше в дверную щель увидеть не смог. Интересно, чьи они, эти ноги, такие стройные?

Внутри комнаты кто-то прошел мимо двери и на миг заслонил приметные ноги. Стрекавин так внимательно их разглядывал, что даже не понял, мужчина прошел или женщина. Нет, все-таки мужчина. Крупный мужчина в светлом костюме…

Лишь потом – так бывает! – когда Стрекавин уже отвернулся и ступил зябкой ногой на дубовую лестницу, он вдруг увидел человека, который мелькнул за дверью. Очень ясно увидел. Отпе чаталась, оказывается, в сознании Игоря Петровича и круглая щека, и очки, и ухмылка, и трехдневная золотая бородка, этакая щегольски-раздолбайская…

Как? Неужели?.. Не может быть!

– Чей это дом? – шепотом спросил бард, нагоняя Можжина на лестнице.

Димон ответить не успел: в дверях комнаты, где ели и шумели, возник темный силуэт. Женский голос строго спросил:

– Арик, это ты? Снова твои друзья? Снова будут совать бычки под скатерти?

Арик отозвался с лестницы:

– Это телевидение, теть Галь! Мы только на полчасика. Не думайте, я с дядей Сашей договорился – он разрешил. Здесь только бард и режиссер. Они обещали не курить, а Соснихина я больше не приглашаю.

– Они разулись? – грозно осведомилась тетя Галя.

– Конечно, – заверил Арик.

Стрекавин засопел, а Можжин протянул в сторону суровой дамы ногу в полосатом носке. Для убедительности он даже пошевелил пальцами. Это даме не понравилось.

– Надо было еще бахилы надеть, – буркнула она.

– Мы ж все-таки не в морге, теть Галя, – заметил Арик. – Это телевидение!

– Полчаса, не более. Ничего там не замарайте! – предупредила дама и скрылась в веселом шуме.

Димон опустил ногу и стукнул барда по спине.

– Это дом Александра Еськова, суперзвезды в мире йогуртов и маргаринов, – весело прошептал он. – «Сибмасло» – слыхал про такую фирму? То-то же! Нехило дядя живет, а?

Стрекавин застрял на ступеньке. Но в следующую минуту он взял себя в руки и продолжил подъем по лестнице, достойной, как считалось, Эрмитажа.

«Да, это судьба! – думал бард. – Такие совпадения случайными не бывают. Значит, это он. Конечно, я узнал его почти сразу! Это его гадкая рыжая морда и его хоромы… Вот и встретились! Интересно, он письмо получил? Догадался, о ком речь? Наверняка догадался. Что ж, тем лучше! Поглядим теперь, что будет…»

Он так ждал того, что будет (в дурном предчувствии сердце прыгало, как заводное), что перестал волноваться насчет съемок и грядущей славы.

Друг Можжина привел съемочную группу в комнату, где сладко пахло состоятельной женщиной. Все здесь было белым с позолотой. Имелся даже небольшой белый рояль, похожий на ванну.

Игорь Петрович рояль проигнорировал. Он расчехлил свою гитару и встал у окна.

– Бедром вперед! – потребовал Димон, глядя в экранчик камеры.

Игорь Петрович выпятил бедро и затянул, стараясь попадать губами в собственное магнитофонное пение:

Я не помню, когда был тот случай —Может, только что, может, давно.Помню вечер промозглый, колючий,И горящее в доме окно.Все вокруг сыровато и глухо,Дребезжит проржавевший карниз.Неизбежна сегодня разлука,Снова жизнь устремляется вниз.Я на дождик теперь ноль вниманья —Ни на что и глаза не глядят.По законам естествознанияЖдать осталось минут двадцать пять…[1]

Пел он легко, несмотря на Димонову камеру и на то, что Арик, не мигая, глядел барду прямо в рот. Вдобавок совсем рядом, в соседней комнате, кто-то упорно возился. Еще бубнил там голос известного черного рэпера, кто-то встревал невпопад по-русски, и тихо, чувственно взвизгивала женщина. Съемка клипа шла под фонограмму. Стрекавин мог не обращать внимания на посторонние шумы. Он хладнокровно шевелил губами и изредка щурился.

– Отлично! – одобрил его Димон. – Знаешь, ты мне поначалу очень зажатым показался. Но ты, Игорь, молоток! Только улыбайся посексуальнее, побольше зубов кажи. Зубы-то в порядке?

– В порядке, – обиделся Игорь Петрович.

– Ну вот, пусть и зритель это как следует прочувствует. Помотай-ка головой, вроде бы тебе грустно… Класс! Теперь ложись на диван.

– Прямо с гитарой?

– А тут есть еще с кем? Ложись, ложись! Да не на живот, а наоборот. Класс!

Арик, увидев, что бард полез на белоснежный с позолотой диван, забеспокоился.

– Стойте, вы обивку запачкаете! – вскрикнул он. – Я сейчас что-нибудь подстелю. Береженого бог бережет.

Он порылся в комоде и нашел зеленое полотенце для ног. Игорь Петрович лег на полотенце и снова запел:

Нам осталась одна остановкаНа трамвае, не помню каком.С крыши голубь взлетает неловко,Да буянят коты под окном.Эх, сказать бы тебе все, что хочется, —Слов горяч расписной каравай!Гром колес наконец-то доносится:Это едет последний трамвай.По проспекту несется, безумец,Ошалелый вечерний рогач,Как Нептунов, искрится трезубецИ летит, как саврасовский грач…

«Он не знает, что я здесь. Это хорошо, – думал бард, перебирая струны; пел он автоматически – как-никак в этом году его популяр нейшему творению про трамвай стукнул двадцатник. – Но что он сделает, когда увидит меня здесь? И когда узнает, что Ульяна?.. Сказать ему сразу все, как есть, или помучить?»

Еще полчаса назад он никого мучить не собирался, но теперь самые дикие желания и планы забродили в его мозгу. Даже Можжин почувствовал это.

– Ага, глаз горит! – шумно радовался творец клипа.

Он приближал фокус камеры к лицу Стрекавина так, чтоб видны были лишь блестящие глаза барда и золотой завиток дивана.

Затем он потребовал:

– Ну-ка, Игорь, приподнимись! Еще, еще! Прижмись щекой к той вон шелковой хрени!

Игорь Петрович прижался и почувствовал, что бдительный Арик успел подложить на подушку бумажную салфетку. Он открыл рот, чтобы запеть, но тут же зажмурился: особняк производителя маргаринов основательно тряхнуло. Окна озарились слепящим огнем. Через секунду огонь стал редеть, меркнуть и рассыпаться розовыми искрами.