Гуннар Столесен - Ночью все волки серы Страница 2

— То есть впечатление чего-то запыленного?

— Ну, не то что бы вы совсем покрылись пылью или грязью, но вы не процветаете. Одеты без претензий на моду; одеваться модно, вероятно, средства не позволяют. Но вот… Что-то не сходится. Что-то в вашей внешности есть такое, что делает вас похожим на частного предпринимателя. Правда, дела, кажется, идут неважно.

— Точно.

— Но меня несколько смущает ваша зеленая шляпа, думаю, вы проводите много времени на свежем воздухе, как если бы вы были инженером. Или что-то в этом роде.

Нам принесли еду, и я обрадовался этой небольшой передышке. Надо, чтобы впечатления улеглись.

Ялмар Нюмарк крошил пальцами хрустящие хлебцы, Как будто делал облатки[3], только он не раздавал их, а макал в рагу и ел исключительно сам. При этом он не переставал говорить.

— Я легко могу представить вас владельцем, скажем, оптовой конторы скобяных изделий, вряд ли у вас есть возможность держать помощника, и я не думаю, чтобы заказов было много, хотя…

Я решил, что выслушал уже достаточно, и резко перебил его:

— Я детектив, частный сыщик.

На мгновенье он замер, глядя в тарелку. Потом проглотил то, что было во рту, схватил свернутую в трубочку газету и ударил ею по краю стола.

— Ну и дела! Черт побери!

— Что ж, можно и черта кликнуть. Он вроде всегда где-то поблизости, правда, когда надо, его не дозовешься.

Он развел руками.

— В таком случае, из нас двоих специалистом должны быть вы. Ну-ка, скажите, а чем занимаюсь я?

Я окинул его взглядом: белая рубашка с широким галстуком, коричневый костюм по моде 60-х годов, желтые от никотина пальцы с обкусанными ногтями.

— Вы — пенсионер, — изрек я.

— Правильно. А чем я занимался раньше?

— Если судить по вашей наблюдательности, вы работали в полиции, — сказал я.

— Верно.

— Таким образом, мы с вами в некотором роде оба специалисты.

— Да, так сказать, коллеги.

— Да, и притом я порядочный неудачник, а вы — давным-давно пенсионер.

Какое-то время мы ели молча. Потом я спросил:

— Сколько лет вы уже на пенсии?

— Десять. Я вышел на пенсию в семьдесят первом.

— И как коротаете время?

В его глазах вспыхнули искорки, и он посмотрел на меня с хитроватой усмешкой.

— Да ворошу потихоньку старые дела. Нераскрытые.

— Вы служили в уголовной полиции?

— Ага. — Он кивнул и продолжал есть. В тот день он больше ничего не рассказывал мне, а потом мы стали частенько встречаться за одним столиком.

3

Жизнь моя тогда шла размеренным ходом. Пять дней в неделю я проводил в конторе. Провернул несколько дел для страховой компании. Это дало мне возможность держаться на плаву, хотя плавал я по мелководью. Три-четыре раза в неделю я заглядывал в кафе, и мне часто доводилось беседовать с Ялмаром Нюмарком. В другие вечера занимался бегом на длинные дистанции, по гравию и асфальту, и в солнечные дни, и в дождь, и в слякоть. Дома, после пива, выпитого в кафе, меня так и тянуло глотнуть акевита[4], но изнурительные пробежки все же позволяли мне сохранять форму: если я и катился по наклонной плоскости, то все же достаточно медленно. Раз в месяц ко мне приезжал Томас, которому уже исполнилось десять лет, он смотрел на меня серьезными умными глазами и рассказывал о футбольных матчах, которые я не видел, и о книгах, которых я не читал. Моя жизнь с Беатой постепенно становилась для меня таким же далеким воспоминанием, как и те места, где я во времена детства проводил летние каникулы. Наиболее ярким событием в те дни, когда началось наше знакомство с Ялмаром Нюмарком, было появление в зубном кабинете, что рядом с моей конторой, новой ассистентки. Прошло совсем немного времени, и она мне уже улыбалась при встречах.

В начале мая неожиданно пришло настоящее лето. Внезапная жара совершенно сбила всех с толку. Люди ходили с красными, распаренными лицами и снова мечтали о прохладе. Их желание исполнилось. К 17 мая[5] лето кончилось, и вернулось ненастье. Через несколько дней стало казаться, что солнца никогда не было и никогда уже теперь не будет.

Однажды, в один из таких дней, когда город лежал за кутанный в небо, как в серое промокшее шерстяное одеяло, позвонил какой-то человек, не пожелавший назвать свое имя.

— Это вы беретесь за разного рода дела, Веум? — спросил он.

— Не за все подряд, — ответил я.

— А за какие именно дела вы не беретесь?

Разговор начинал действовать мне на нервы.

— Скажите лучше, чего вы хотите от меня?

— Мне кажется… У меня такое чувство… Что жена мне изменяет.

Я не ответил. На другой стороне Вогена стояла старая парусная шхуна «Министр Лемкулль», она кишела туристами. Шхуна походила на чучело лебедя, облепленное насекомыми.

— Мне, вероятно, понадобится… Мне бы хотелось убедиться, — продолжал голос в телефонной трубке.

— В чем? — спросил я рассеянно.

— В том, что она обманывает меня. Моя жена.

— За такие дела я не берусь.

На мгновенье стало тихо. А потом раздалось возмущенное:

— Какого же черта вы мне сразу не сказали?

Потом он опомнился и произнес несколько спокойнее:

— Это из-за принципов или из-за сложности?

Я не смог сдержать смеха:

— Будем считать, что и по той и по другой причине.

— Я буду вынужден позвонить в другое бюро, — пролаял он.

— Пожалуйста. Видимо, там-то это никого не остановит.

— Что не остановит?

— Принципы.

— Тьфу, — сказал он на прощанье и повесил трубку. А я остался наедине со своим телефонным аппаратом. Больше всего меня поразила угроза обратиться в другое бюро, ведь такого мне еще никогда не доводилось слышать.

В этот день я рано накрыл контору и направился прямо в кафе. Ялмар Нюмарк был уже там и, как только я вошел в вал, замахал мне рукой, приглашая к своему столику. Он сидел в одиночестве.

Прошло всего несколько недель со дня нашего знакомства, а нам уже стало казаться, что мы давние друзья. У нас было много общего, хотя душу мы друг другу не изливали.

Разговор часто заходил об уголовных делах, раскрытых а нераскрытых. Говорили обо всем, о чем могут говорить люди с тридцатилетней разницей в возрасте.

Иногда я замечал, что он становится как-то по-особенному серьезным, а однажды он спросил:

— А когда же, собственно, вы родились, Веум?

— В 1942 году, — ответил я.

— Значит, войну совсем не помните?

— Не очень-то.

Он долго сидел молча, глядя перед собой. В другой раз он спросил:

— Послушайте, Веум. Название «Павлин» ни о чем вам не говорит?

Я медленно покачал головой. Он продолжал:

— Фабрика красителей «Павлин». Она находилась на Фьесангервеен. В, 1953 году там произошел сильный взрыв. Вся фабрика сгорела, было много жертв.

— Авария?

Он мрачно кивнул.

— Считается, что так. Я занимался расследованием. Трудное это было дело.

Позднее в тот же самый вечер он неожиданно произнес:

— Бывают такие дела, которые как-то особенно задевают тебя. Они врезаются в память и не дают тебе покоя. — Он ударил по столу газетой. — Никогда не дают покоя.

Во время разговора в его глазах то и дело загорался огонек, некий намек на шутливую интонацию, он как бы хотел сказать, что, если мы и сидим здесь и рассуждаем о трагических вещах, то все же это, Веум, история, это уже история! А когда огонек в его глазах угасал и он становился совершенно серьезным, я начинал понимать, что события эти еще не стали историей, что они живы, во всяком случае, для него. Он как будто хотел рассказать о чем-то важном, но никак не решаясь совершить этот прыжок.

— Призрак — это имя говорит вам о чем-нибудь, Веум?

Я покачал головой.

— Призрак?

— Так его называли во время войны.

— Послушайте… А к «Павлину» это имеет какое-то отношение?

Его взгляд стал мрачен и непроницаем, он ничего не ответил. Тут же перевел разговор на другое.

В тот майский день он казался особенно беспокойным. Пил больше обычного, а у меня не было желания поспевать за ним. Он очень нервничал, когда заговорил о пожаре, и хотя, конечно, у него были все основания взволнованно рассказывать о тогдашних событиях, это все же показалось мне необычным.

— Ох, Веум, я уже чувствую себя стариком, — неожиданно произнес он.

— У всех, нас бывают дни, когда…

— Я многого не успел сделать. А времени не остается.

— Ну у вас еще многое впереди. Человек вы сильный и крепкий.

— Но годы идут, Веум, а волк все продолжает свою охоту.

— Волк?

— Время, Веум. Время рыщет по улицам и скалит на тебя губы. Оно пытается укусить тебя, а в один прекрасный день схватит за горло. И будет все кончено. Останется лишь одна строчка протокола.

Я торопливо произнес: