Юлиан Семенов - Испанский вариант Страница 2

- Но ты еще не член нашего клуба, - заметил Ванг. - Я желаю тебе вступить в наш проклятый, скучный и дряхлый клуб как можно скорее. Ты его видишь снаружи, и он кажется тебе прекрасным, а мы рождены в нем и знаем, что он такое изнутри.

- Ну и что же он такое изнутри? Объясни мне, плебею, ты - сын министра.

- Я не силен в словесной агитации. У тебя крепкие челюсти, ты войдешь в клуб: нашим старикам нужны свежие кадры.

К Петерису подошла девушка, опустилась перед ним на колени и сказала:

- Повелитель, я больше не могу без вас.

- Ну уж и не можешь, - вздохнул Петерис, поднимаясь. - Пошли попляшем, только напомни, как тебя зовут...

Он поднялся, и девушка поднялась, и они ушли к танцующим, а к Вангу, появившись из-за шторы, приблизился горбун, прижимавший к груди маленький серебряный горн.

- Знаете, - сказал он, - я могу продержать гамму туда и обратно семьдесят три секунды.

- Это прекрасно. Молодчина.

- Сыграть?

- Сыграйте, отчего ж не сыграть.

- Сейчас. Я должен постоять минуту с закрытыми глазами и сосредоточиться. Сейчас.

И горбун, по-прежнему не открывая глаз, заиграл - серебряно и нежно тонкую и чистую гамму, и звук, таинственно извлекаемый им из маленького горна, перекрыл рев джаза и пьяные голоса танцующих в холле.

...<Как же звали французскую стерву, которая тогда со мной танцевала? - вспоминал Ян, наблюдая, как в тонком солнечном луче, пробивавшемся сквозь ставни, медленно плавала пылинка, похожая на рисунок планеты из учебника астрономии. - Будет совсем смешно, если из-за этой катастрофы у меня отшибет память... Бедный Юстас... Ему сейчас труднее, чем мне. Вообще, самое трудное - это ощущение собственного бессилия. А ту французскую стерву звали, между прочим, по-русски - Надя>.

- Хорошо бы, - сказала тогда Надя, перестав танцевать, - чтобы этот трубач дудел раздетым.

- Он артист, - ответил Ян. - Он замечательный артист.

- Какой он артист? Трубач...

- Трубач тоже артист.

- Ты ничего не понимаешь, - засмеялась Надя. - Артист - это который говорит на сцене, а трубач только делает <ду-ду>. Большие легкие - это ведь не талант...

Кто-то закричал:

- Цыгане, друзья, цыгане!

Все бросились в парк. Четыре старые, громоздкие кибитки остановились на асфальтовой дороге, которая пролегла сквозь туманный парк.

Цыгане вылезли из своих кибиток. Одеты они были подчеркнуто элегантно: в смокингах, полосатых серых брюках; колдовски растрескивая колоды новых холодных карт, шли они навстречу обитателям старинной виллы, и кто-то из них уже пел гортанную песню, наигрывая на банджо; маленькие девочки танцевали с медлительными повадками старух; и все это показалось тогда Яну Пальма таким же нереальным, рисованным, далеким и зыбким, словно рассветный парк и деревья, смотревшиеся как бы; сквозь папиросную бумагу.

Девочка лет тринадцати, разглядывая линии на ладони Ванга, который шел вместе с Яном и Петерисом, быстро говорила:

- Ах, как много вы повидали любви и несчастья, дружбы и предательства! Вы познали богатство и нужду, вы так много работали в жизни...

Пальма не выдержал, захохотал в голос, упал - по-клоунски - на газон, закричал:

- Слушайте все! Наш Ванг, тепличный сын министра, много трудился и познал нужду!

Петерис обернулся к Пальма и сказал негромко:

- Она же работает, зачем ты?

- Прости. Ты прав. Прости. Держи, - Ян поднялся и протянул цыганке монету, - это тебе.

- Я вам еще не гадала, - ответила девчушка. - Я говорю правду этому господину: я же читаю правду по линиям его руки...

- Прости его, - сказал Гэс Петерис, - ты хорошо гадаешь, не сердись на моего друга, просто он очень весел сегодня, он не хотел тебя обидеть... Погадай Вилциню, он ждет...

И они пошли по газону: высокий Вилцинь и маленькая цыганка, которая вела его за руку, а вернее даже не за руку, а за указательный палец, и все время забегала вперед, чтобы заглянуть ему в глаза...

Петерис долго смотрел вслед ушедшим, а потом обернулся к Вангу:

- Куда ты?

- Меня определили в министерство иностранных дел - это наша семейная традиция...

- А ты, Ян?

- Черт его знает. Что у тебя, Петерис?

- Я уезжаю в Индию, в консульство, - ответил Петерис.

- За рыцарскими шпорами?

- Почему бы нет?

- Сейчас не дают золотых шпор за выдающиеся заслуги. Только позолоченные.

- Меня устроят и позолоченные.

- Помогай британцам сажать в тюрьму побольше индусов, и тебе очень скоро выдадут шпоры, которые открывают двери нашего клуба.

- Кому-то ведь надо сажать в тюрьму. Своим рождением ты лишен этой необходимости, Ян.

- Снова ты ему завидуешь? - спросил Ванг, задумчиво прислушиваясь к цыганской песне.

- Слушай, Гэс, - предложил Пальма, - хочешь, я дам тебе рекомендательные письма в Индию, а ты мне взамен пришлешь оттуда хорошо отделенную голову бунтаря, а?

- Мне нужны рекомендательные письма, но мои успехи в боксе больше, чем твои, Ян, и если я тебя ударю, ты упадешь...

- Не сердись. Я проверял, до какой меры ты подонок. Подонком снова оказался я. Прости.

- Ты постоянно на всех наскакиваешь, - задумчиво сказал Петерис. - Не могу понять, чего ты хочешь?

- Сам не могу понять, чего я хочу. Только очень хорошо знаю, чего я не хочу.

Из дому вышел горбун, протрубил в свой серебряный горн и закричал:

- Все ко мне! Маргарет дает сеанс сексуального массажа! Все в дом, все в дом!

Выпускники университета, перешучиваясь, неторопливо двинулись к дому, а Пальма пошел к кибиткам цыган: они рассаживались на траве и доставали из баулов завтрак - бутерброды с ветчиной. Старый цыган поднялся, когда к нему подошел Пальма, и сказал:

- Вы, верно, против того, чтобы мы здесь перекусили? Но мы недолго, у нас есть приглашение еще в один дом. Это ведь дом господина Пальма? Я не ошибаюсь?

- Верно. Ешьте себе... Все пьяны, никому ни до кого нет дела. А Пальма к тому же добрый парень.

- Человек, говорящий о господине Пальма <парень>, может быть либо еще более богатым, чем он, либо он должен быть его лакеем.

- Я - лакей, - хмыкнул Ян, - мы все тут его лакеи...

- Вы говорите неправду. Лакей никогда не признается в своей профессии.

На железнодорожной станции было пусто. Где-то было включено радио. Диктор читал последние новости: <В Вене на улицах продолжается перестрелка между коммунистами и национал-социалистскими вооруженными отрядами. Есть жертвы среди мирного населения>.

Пальма долго стучал в окошечко кассы, но никто не отвечал ему: кассир, видимо, спал.

На привокзальной площади остановился низкий <роллс-ройс>. Из машины вышла молодая женщина.

- Не сердись, - сказала она седому человеку, сидевшему за рулем. - Не надо на меня сердиться.

- Я не сержусь. Просто я бы очень советовал тебе остаться.

- Зачем? Для кого?

- Для меня, Мэри...

- Это жестоко: делать что-нибудь наперекор себе - даже во имя ближнего. Ты мне сам потом этого не простишь. Неужели тебе приятно быть с человеком, если ты знаешь, что он остается с тобой только из жалости?

- Если этот человек ты - мне все равно, Мэри.

- Карл, мужчина временами может быть слабым - это порой нравится женщинам, но он не имеет права быть жалким.

Мэри помахала рукой человеку, сидевшему за рулем громадной машины, и легко взбежала по ступенькам вокзала. Машина, резко взяв с места, словно присев на задние колеса и напружинившись, сразу же набрала скорость.

Женщина остановилась за спиной Пальма, который по-прежнему стучал костяшкой указательного пальца в окошко кассы. Наконец окошко открылось.

- Простите, я отлучился, чтобы сварить себе кофе, - сказал кассир, все считают, что я сплю в эти утренние часы, а я не сплю, я только часто отхожу за кофе.

- Лучше бы вы спали, - сказал Пальма.

- Мне тоже так кажется, - вздохнул кассир, - но мы расходимся во мнении с начальством. Куда вам билет?

- До Вены.

- Мы продаем билеты только до наших станций, тем более что в Вену сейчас трудно попасть из-за тамошних беспорядков... Я могу продать билет только до Риги.

- Я знаю. Это я так шучу...

Женщина, стоявшая за спиной Пальма, усмехнулась.

Он обернулся.

- Кто-то должен смеяться над вашей шуткой, - пояснила она, - кассир, по-моему, член общества по борьбе с юмором.

- Спасибо, вы меня очень выручили. Вы тоже до Риги?

- Наверное.

- Вы убежали от того седого рыцаря?

Женщина кивнула головой.

- Я тоже убежал, - сказал Пальма.

- Все сейчас убегают... От врагов, друзей, от самих себя, от мыслей, глупостей, от тоски, счастья... Все хотят просто жить...

- Вам бы проповедницей в Армию спасения...

Подошел поезд. В вагоне было пусто: только Пальма и эта женщина. Они сели возле окна. Туман, лежавший над землей еще час назад, сейчас разошелся. Когда поезд набрал скорость, стало рябить в глазах от резкого чередования цветов: белого и зеленого.

- Меня, между прочим, зовут Ян.

- А меня, кстати, зовут Мэри.

- Почему-то я был убежден, что у вас длинное и сложное имя.

- А у меня на самом деле длинное и сложное имя: Мэри-Глория-Патриция ван Голен Пейдж.