Николай Зорин - Интервью со смертью Страница 2

Снова скрипнула дверь. Кто-то заглянул в комнату. Фридрих тронул меня за плечо:

– Пойдемте, Кирочка.

Я посмотрела на него с удивлением: что он? куда?

– Разве Алексея не сюда приведут?

– Нет, что вы, конечно нет. Пойдемте.

Он снова взял меня под руку, как когда мы входили в это здание. Длинный, длинный коридор…

Комната, в которую мы пришли, была разделена надвое железной решеткой. Ну да, все правильно: этот Кельвейн, за которого принимают Алешу, опасный преступник, мне ведь с Кельвейном, а не с Алешей разрешили свидание.

– Присядьте. Сейчас.

Да-да, сейчас…

Движение, шум. В той, зарешеченной половине – движение, шум. Это дверь открывают.

Я больше никогда не смогу…

Ввели какого-то человека, тоже преступника, как тот, за которого принимают Алешу. Значит, свидание не у меня одной? Но где же еще посетители?

– Кира!

Почему он мне улыбается, этот незнакомый, чужой человек? Откуда знает мое имя? Или они сидят в одной камере, и Алеша ему про меня рассказал?

– Где Алексей? Почему его не приводят? – Я растерянно смотрю на Фридриха – он смотрит на меня насмешливо.

– Как это – где? Вот он, ваш Алексей.

Я еще не понимаю их замыслов, я еще думаю, что это новая ошибка.

– Нет, – простодушно возражаю я. – Это не Алексей.

– Да, это Артур. Артур Кельвейн. Алексей Тучков – фальшивое имя по фальшивому паспорту.

– Кира! Я так соскучился по тебе, Кирочка!

Этот незнакомый, чужой человек пытается протянуть мне руку через решетку, двое стражников его отталкивают и не дают руку дотянуть.

– Видишь, в каком положении я оказался. – Он мне опять улыбается, улыбается.

Я начинаю что-то понимать. Это не ошибка, это самая настоящая подмена!

– Где Алексей? – кричу я. – Где Алеша? – И трясу, отчаянно трясу за плечи Фридриха Миллера.

– Успокойтесь, пожалуйста. Что вы себе позволяете? – Он возмущен, он зол, он совсем не милосерден, он выполнил свою роль и больше не маскируется.

– Прости меня, Кирочка, я так виноват перед тобой. Я невиновен, но я виноват. Мне отсюда не выбраться. Завтра меня пересылают в Германию.

Что он мне говорит, этот чужой человек? Зачем он мне все это говорит? Я не знаю его, мне нет до него никакого дела. Да ведь он говорит с акцентом! С таким же точно акцентом, как Фридрих Миллер.

– Где мой Алеша? – снова спрашиваю я жалобно, чуть не плача – я знаю, они мне не ответят. – Где Алеша?

– Вы плохо себя чувствуете? В таком случае…

Фридрих берет меня за руку выше локтя, крепко берет, как преступницу. Он со мной больше не церемонится.

– Кирочка, прости меня! – умоляет чужой человек.

Я вырываюсь, я выбегаю из этой страшной отвратительной комнаты, я бегу по коридору, длинному-длинному. Я не знаю, куда мне бежать. Кто-то спешит за мной. Мне кричат сзади, приказывают остановиться, но я не слушаю, я все бегу, бегу, пока не упираюсь в глухую стену. Все. Это конец. Мне сквозь нее не пробиться.

Часть первая

Пять лет спустя

Глава 1

Первая жертва

В редакции я торчу целый лишний час, хотя делать мне решительно нечего. Все из-за Главного. Он упорно хочет вытолкнуть меня в отпуск. Просто какая-то навязчивая идея у человека! Вот и сегодня с самого утра опять завел свою волынку:

– Всех сенсаций, Кирочка, не соберете. Тем более что никаких сенсаций в ближайшее время не предвидится – мертвый сезон. – Он смеется довольным, сытым каким-то смехом, как будто мертвый сезон лично его вполне устраивает и даже радует. – Шли бы вы лучше в отпуск. Жара-то какая стоит, в кабинете как в духовке, честное слово. Я бы на вашем месте поехал куда-нибудь к морю.

К морю! Что он знает о море? Иногда мне кажется, что он надо мной просто издевается. Впрочем, о море и я знаю немного.

А на работе я задержалась специально, чтобы он видел: дел у меня невпроворот и в отпуск мне никак нельзя. Каждый год у нас разыгрывается одна и та же комедия: Главный отправляет меня отдыхать, а я изо всех сил сопротивляюсь. В отпуск я не хочу, ни за что не хочу! Отпуска я панически боюсь! Да и что мне делать в отпуске?

Но на этот раз ситуация несколько иная. Совсем иная! Отдохнуть, я и сама чувствую, мне необходимо. Но не сейчас. Потом. Может быть, через месяц. Я знаю одну вещь, которой не знает Главный, которой пока не знает никто: мертвый сезон в этом году разобьется о самую крупную сенсацию в истории существования нашей газеты. Об этом я узнала сегодня около трех часов дня. Как? Как всегда узнаю такие вещи – я это просто увидела.

А впрочем, может, я действительно переутомилась и мне пора в отпуск? Не обязательно ведь куда-то ехать, что, если просто закрыться в квартире и пролежать весь месяц на диване? Неплохая идея, кстати говоря!

Неплохая, даже вполне заманчивая идея. Вот только… Нет, в отпуск потом, сейчас мне никак нельзя в отпуск, скоро, совсем скоро начнется. Что это будет? Громкое убийство? Крупнейший пожар? Захват заложников? Пока не знаю, но уверена, материала хватит на цикл статей.

Часы над головой пропищали новый час. Восемь. Пора уходить. В редакции, кроме выпускающих, никого не осталось – демонстрировать свою занятость больше не имеет смысла. Я выключила компьютер, сунула в сумку диктофон и тут поняла, что задержалась вовсе не из-за Главного. Домой идти страшно не хочется – вот в чем дело. Новое что-то, раньше со мной такого не было. Я попыталась разобраться в своих ощущениях: должна же быть для этого какая-то причина – и не смогла понять.

Мне страшно, мне просто страшно возвращаться домой, а причина в том, что…

Не стоит думать ни о каких причинах, и отсрочить возвращение домой совсем не сложно: можно прогуляться по городу или пойти в кино.

Улица совсем не остыла, хоть был уже вечер. В ночном кинотеатре сеанс начинается в девять – если поторопиться, как раз поспею к началу. Почему же мне все-таки не хочется домой?

В баре, в кинотеатре, купила минералки, выпила таблетку пенталгина, привалилась к спинке кресла, закрыла глаза – фильм уже начинался. Боль бьет в затылок и никак не хочет уняться. Запищал мобильник – нет, это не у меня, это там, на экране. Какая знакомая, однако, мелодия. Может быть, я уже смотрела этот фильм? Сквозь закрытые веки мелькают экранные тени. А трубку все не берут. Нет сил подняться – бессонная ночь… Ребенок плачет и плачет, не может уняться, как боль в затылке. Сколько можно не спать? Жаром дышит бессонная ночь. Телефон, плач ребенка, отблеск пламени в окне дома напротив, бутылочка с оплавленной соской крутится, крутится волчком… Вот оно что, пожар! Почему я опять увидела эту картину? Она мне уже не нужна, пережита, написана.

Статья называлась «Огненная западня» и произвела на публику двойственное впечатление. Одни обвиняли меня в кощунстве, в пугающей материализации деталей (бутылочка-то главным образом и добила), в связи с дьяволом (определенные вещи я и знать не должна была). Других статья привела в восторг именно из-за того, из-за чего не понравилась первым. Коллеги-журналисты мне страшно завидовали, хоть и пытались не показывать виду, тогда и приклеилось ко мне мое прозвище Мисс Сенсация – насмешливо-подхалимское. Это было четыре года назад, с тех пор и пошла в гору моя карьера, в головокружительно крутую гору. Все сенсации были мои, я всегда успевала подоспеть раньше своих коллег, а зачастую и раньше служб спасения. Никому никогда и в голову не могло прийти, что я просто вижу картины.

Вот и сегодня, в три часа дня… Нет, с сегодняшним днем что-то не то. Обычно все происходит не так, картина, которую я вижу, лично меня не касается – это чужая беда. А сегодня… Все время вспоминается Одесса…

Депрессия, обыкновенная депрессия от усталости и жары. В самом деле, не подумать ли об отпуске?

А фильм, оказывается, кончился, я все проворонила, пора уходить, пора возвращаться домой.

Темная, темная ночь, но прохладней не стало. Воздух тяжелый и душный, как моя голова. Опрометчивый поступок – оставить машину на стоянке, теперь неизвестно сколько придется ждать троллейбуса.

Нисколько не пришлось ждать! Вот он, мой троллейбус, выворачивает из-за угла. Почти пустой – по вечернему времени, возможно, последний.

Барабанной дробью стучит боль. Некрасивая пегая кошка ползет, ползет, изображая великую охотницу. Снова наползает картина – прошлая, бесполезная, уже использованная. Я никогда не видела лица убийцы. Всю обстановку, до мелочей, но никогда – убийцу. Сколько прошло за эти годы преступлений в моей голове? Не сосчитать. А впрочем, при желании можно, стоит только перелистать подшивки – почти все они описаны в моих статьях.

Боль барабанит. Наверное, из-за нее я никак не могу увидеть сегодняшнее. Это касается меня, первый раз за все эти годы это касается меня, а я не могу увидеть. В три часа дня… Что произошло сегодня в три часа дня? Преграда стоит и никак сквозь нее не пробиться. И домой ужасно не хочется. Почему я так не хочу возвращаться домой?