Александр Бондарь - Железный Крест Страница 2

"Убьёт! - подумала Маша. - Ни мамы, никого - конец теперь". И, получив сильный тычок в спину, от которого чёрная полоса поползла по глазам, она упала на землю, приготовившись получить ещё и ещё.

Но... что-то застучало по дороге. Почему-то ослабла рука Головня. И кто-то крикнул гневно и повелительно:

- Не сметь!

Открыв глаза, Маша увидела сначала ноги в солдатских сапогах несколько пар ног.

Кто-то сильными руками поднял девушку за плечи и поставил на землю. Только теперь рассмотрела она окружавших её солдат в приплюснутых касках и офицера в чёрной немецкой форме с железным крестом на груди. Головень стоял, растерянно, как военнопленный, опустив руки.

- Не сметь! - повторил незнакомец на чистом русском языке, почти без акцента, и, взглянув на заплаканное лицо Маши, добавил: - Не плачь, девочка, и не бойся. Больше он не тронет ни сейчас, ни после.

Потом оглядел Головня и опросил строго:

- Ты кто такой?

- Здешний, - хмуро ответил Головень.

- Красноармеец?

- Год не вышел.

- Ладно... Разберёмся с тобой потом.

И отряд двинулся дальше. А на дороге осталась недоумевающая и не опомнившаяся ещё Маша.

Посмотрела назад - нет никого. Посмотрела по сторонам - нет Головня. Посмотрела вперёд и увидела, как чернея, исчезает у закатистого горизонта, немецкий отряд.

Высохли на глазах слёзы. Утихала понемногу боль. Но идти домой Маша боялась и решила переждать до ночи, когда улягутся все спать. Направилась к речке. У берегов под кустами вода была тёмная и спокойная, посередине отсвечивала розоватым блеском и тихонько играла, перекатываясь через мелкое каменистое дно.

На том берегу, возле опушки зелёного леса, заблестел тускло огонёк костра. Почему-то он показался Маше очень далёким и заманчиво загадочным. "Кто бы это? - подумала она. - Пастухи разве?.. А может, и бандиты! Ужин варят, картошку с салом или ещё что-нибудь такое..." Маше здорово захотелось есть, и она пожалела искренне о том, что она не бандитка тоже. В сумерках огонёк

разгорался всё ярче и ярче, приветливо мигая издалека девчонке. Но ещё глубже жмурился, темнел в сумерках беспокойный лес.

Спускаясь по тропке, Маша вдруг остановилась, услышав что-то интересное. За поворотом, у берега, наигрывала балалайка, и какая-то девушка пела высоким переливающимся альтом, как-то странно, хотя и красиво разбивая слова:

Де-вушки, вой-на, вой-на

Идёт аж до Ура-ла!

Де-вушки, вес-на, вес-на!

А мо-ло-дость пропа-ла!

"Хорошо наяривает!" - с восхищением подумала Маша и бегом

пустилась вниз.

На берегу она увидела небольшую худенькую девицу, сидевшую возле затасканной сумки. Заслышав шаги, та оборвала песню и с опаской посмотрела на Машу:

- Ты чего?

- Ничего... Так!

- А-а! - протянула та, по-видимому, удовлетворённая ответом.

Тогда Маша спросила:

- Это ты сейчас пела?

- Я.

- А ты кто?

- Я - Ленка, - горделиво ответила та. - А что такое?

- Да ничего. Просто поёшь здорово.

- Я, сестричка, всякие песни знаю. На станциях по эшелонам иногда петь приходилось. Разные там песни. "Алёша-ша" или "Яблочко". А можно и "Интернационал". Но на такую музыку сейчас спрос небольшой. Разве какой-нибудь важный комиссар захочет...

Помолчали.

- А сюда ты зачем пришла?

- Крёстная у меня тут, бабка Онуфриха. Я думала хоть с месяц отожраться. Куда там! Чтоб, говорит, тебя через неделю, через две здесь не было!

- А потом куда?

- Куда-нибудь. Где лучше.

- А где лучше?

- Где? Если бы знать, тогда что! Найти надо.

- Приходи утром на речку, Ленка. Раков ловить будем!

- Не соврёшь? Обязательно приду! - очень довольная, ответила та.

Проскочив через калитку, Маша осторожно пробралась на тёмный двор и заметила сидящую на крыльце мать. Она подошла к ней и, потянувши за платок, сказала серьезно:

- Ты, мама, не злись... Я нарочно долго не шла, потому что Головень меня здорово избил.

- Мало тебе! - ответила мать, оборачиваясь. - Не так бы надо...

Но Маша слышит в её словах и обиду, и горечь, и сожаление, но только не гнев.

- Мам, - говорит она, присаживаясь с ней рядом, - я есть хочу. Как собака. Неужели ты мне ничего не оставила?..

Пришла как-то на речку скучная-скучная Маша.

- Убежим, Ленка! - предложила она. - Закатимся куда-нибудь подальше отсюда, честное слово!

- А мать что?

- Что мать?.. Головень злой ходит, пристаёт. Из-за меня мамку и Топа гонит.

- Какого Топа?

- Братишку маленького. Топает он чудно, когда ходит, ну вот и прозвали... Да и так надоело всё. Ну что дома?

- Убежим! - оживлённо заговорила Ленка. - Мне чего не бежать? Я хоть сейчас. По эшелонам собирать будем.

- Как собирать?

- А так: спою я что-нибудь, а потом скажу: "Всем бойцам нижайшее почтенье, чтобы был вам не фронт, а одно развлеченье. Получать хлеба по два фунта, табаку по осьмушке, не попадаться на дороге ни пулемёту, ни пушке". Тут как начнут смеяться, подставить шапку в сей же момент и сказать: "Граждане военные! Будьте добры, оплатите наш скромный девичий труд".

Маша удивилась лёгкости и уверенности, с какой Ленка выбрасывала эти фразы, но такой способ существования ей не особенно понравился, а закончила Ленка ещё интереснее.

- И, наконец, - заявила она, - мужская надобность - она и у бойцов имеется и у командиров - как у советских, так и у немцев; её, эту надобность, никто ещё не отменял.

Маша покраснела, как рак, и не нашлась, что сказать. Но, подумав, ответила, что, чем зарабатывать так, она бы с большей охотой пошла в партизаны, или к немцам служить - лишь бы только кормили.

- Слушай, Ленка, - вдруг предложила она. - У меня есть лучше идея. А давай в Турцию убежим?.. Турция здесь недалеко. Доберёмся до Грузии, а там перейдём границу.

Ленка задумалась. Потом спросила:

- А в Грузии сейчас кто: Красная армия или немцы?

- Откуда я знаю? - Маша пожала плечами. - Да и какая разница?

- Как это "какая разница"? Тебе охота через фронт идти - под пулями?.. Хотя, идея интересная. Подумать надо.

План побега разрабатывали долго и тщательно. Предложение Ленки смыться сейчас же, не заходя даже домой, было решительно отвергнуто.

- Перво-наперво хлеба надо хоть для начала захватить, - заявила Маша. А то как из дома, так и по соседям. А потом спичек...

- Котелок бы хорошо. Картошки в поле нарыли - вот тебе и обед!

Маша вспомнила, что Головень принёс с собой крепкий медный котелок. Бабушка натёрла его золой, и, когда он заблестел, как праздничный самовар, спрятала в чулан.

- Заперто только, а ключ с собой носит.

- Ничего! - Заявила Ленка. - Из-под всякого запора при случае можно, повадка только нужна.

Решили теперь же начать запасать провизию. Прятать Маша предложила в солому у сараев.

- Зачем у сараев? - возразила Ленка. - Можно ещё куда-нибудь... А то рядом с мёртвыми!

- А тебе что мёртвые? - удивлённо спросила Маша.

В этот же день Маша притащила небольшой ломоть сала, а Ленка тщательно завёрнутые в бумажку три спички.

- Нельзя помногу, - пояснила она. - У Онуфрихи всего две коробки, так надо, чтоб незаметно.

И с этой минуты побег был решён окончательно.

А везде беспокойно бурлила жизнь. Где-то недалеко проходил фронт. А кругом ошивались всевозможные банды.

Бои происходили совсем рядом, и власть уже успела перемениться, но жители этого сильно не чувствовали. Красная армия отступила, пришли немцы, но и они не задержались. Заняв станицу, немцы повесили нескольких коммунистов и велели крестьянам выбрать себе старосту. Старосту крестьяне выбрали, после чего немцы ушли. Ушли, оставив крестьян на растерзание бандитам, одни из которых называли себя партизанами, а другие не называли никакак.

Беспредел царил в округе: грабежи и убийства давно стали нормой, и крестьяне, которые недавно ещё встречали немецкую армию хлебом-солью, в ужасе ждали теперь возвращения красных. Но даже и они больше были согласны опять наклонить шеи под тяжёлый комиссарский хомут, чем дальше терпеть тот ужас и ту анархию, что творились вокруг.

Грозой всех окрестных сёл и станиц был партизанский командир Козолупов. У него морщина поперёк упрямого лба залегла изломом, а глаза из-под седоватых бровей посматривали тяжело. Угрюм был комиссар!

Ещё один герой этого смутного времени - хитрый, как чёрт, командир Лёвка. С тех пор, как отбился Лёвка из-под начала Козолупова, сначала глухая, а потом и открытая вражда пошла между ними.

Объявил Козолупов свой приказ крестьянам: "Не давать Лёвке ни сала для людей, ни хат для ночлега". Объяснил доходчиво, что Лёвка - троцкист, белогвардеец и вообще предатель.

Засмеялся Лёвка, объявил свой приказ. То же самое - про Козолупова.

Дошло это дело до немцев. Написали они третий, уже по немецки, но с переводом: "Объявить Лёвку и Козолупова вне закона. За помощь бандитам, за укрывательство их - расстрел." - И всё. Объявили и скрылись. Не до партизан им было сейчас, потому что здорово гнула их, напирая, Красная армия.