Ги Кар - Храм ненависти Страница 2

Это было ошеломляющее зрелище. Моро, которому не однажды приходилось испытать «первое впечатление» от совершённого убийства, на этот раз был потрясён нелепостью и трагичностью увиденного… Мёртвый напоминал распятие у подножия религиозного строения и (молодой человек был поражён этой деталью) имел огромный рост: труп наверняка достигал двух метров. Тот человек, по всей вероятности был ещё и очень сильным: великан, которого сразила смерть. Нелепость диспропорции между макетом, напоминающим красивую детскую игрушку, и распростёртым под ней человеком бросалась в глаза каждому. Всё это представлялось невероятным в 1956 году, в мансарде тихого жилого дома на левом берегу: такое можно увидеть только в кошмарном сне или в фильме ужасов.

— Что ты об этом думаешь? — закончил свои размышления Моро, обращаясь к фотографу, который так и застыл у двери.

— Будет великолепный снимок!

Комната была полна: судебный следователь Дюрок, которого Моро знал на протяжении многих лет, окружной комиссар полиции, кое-кто из служб антропометрии и судебной экспертизы, судебный врач, наконец. Моро спросил у него:

— Итак, доктор, какова ваше мнение?

— Моё мнение, дружище? Всё очень просто: смерть наступила практически мгновенно…; Из шести пуль две задели сердце.

— А где, по вашему мнению, находился убийца, когда стрелял?

— С другой стороны этой «игрушки», вне всякого сомнения. — Он показал на макет. — Поверхностный осмотр показывает, что он спрятался под вешалкой, откуда имел возможность появиться внезапно, чтобы стрелять в упор. Он даже не предпринял никаких предосторожностей и хладнокровно разрядил своё оружие… На этом, полагаю, моя миссия здесь окончена.

— Сейчас я не хотел бы присутствия здесь журналиста, — сказал судебный следователь. — Вы могли бы зайти позднее, месье Моро.

— Позднее? Насколько я знаю вас, месье Дюрок, потом вы просто опечатаете дверь…

Он повернулся к фотографу и сказал ему вполголоса:

— Побыстрее сделай снимок, пока они нас не выставили отсюда!

Фотограф так и сделал.

— Никаких съёмок! — загорланил один из полицейских.

— Никаких съёмок? — переспросил Моро. — А как вы относитесь к свободе прессы? Если вы хотите, чтобы я написал в репортаже о том, как вы нам мешаете выполнять нашу работу, это не так уж трудно!

— Ладно, ладно! Знаем мы вашу песню, говорил полицейский, оттесняя их с фотографом на лестничную площадку.

— Звери! — проворчал последний, когда дверь открылась за ними.

Другие журналисты всё ещё чего-то ждали.

— Хитрее других? — сказал один из них, улыбаясь.

— Несомненно! — ответил Моро. — Нам понадобилось несколько секунд на всё, что здесь можно было увидеть… И мне непонятно, чего вы здесь ждёте. Какой вам интерес! Этот малый, видимо, был сумасшедший, вот и всё…

И он начал спускаться по лестнице, увлекая за собой фотографа, но когда они уже были на пустой площадке второго этажа, сказал ему:

— Мчись сейчас же в редакцию, чтобы успеть со снимком к первому выпуску. Он произведёт невероятный эффект — этот малый, лежащий у подножия храма… Дювернье будет ликовать! Когда придёшь, скажи, что самое большее через час я по телефону продиктую ему мой материал…

— Что ты собираешься делать?

— Это касается только меня.

— Тебя заинтересовала эта история?

— Я ещё не знаю. Она представляется не такой пошлой, как все другие…

— Сам этот макет, установленный в такой конуре, чем-то интригует…

— Вот именно, это нужное слово, старина! Интригует… Теперь поторопись, до встречи!

Моро никогда не строил сверхъестественных догадок, так как это не в правилах его профессии. Его делом были строгая логика и те традиционные способы, на которые всегда можно положиться: разговор с глазу на глаз с консьержкой, в руку которой незаметно вкладывается денежная купюра; визиты к жильцам дома, которые всегда рады возможности угодить журналисту тем, что выскажут своё мнение, даже если они ничего не видели; одна незначительная фраза в разговоре с незнакомым человеком, оказавшимся случайно на месте преступления, который хотел бы произвести впечатление, что знает больше всех остальных, и, на конец, инстинкт, который часто приводит к ошибкам, но иногда оказывается единственным средством расследования. Моро всё это проделывал намного быстрее, чем остальные его собратья по перу, которые, остались на площадке шестого этажа в надежде на те крохи сведений, что следственный аппарат пожелает им предоставить мимоходом…

Спустя два часа он позвонил главному редактору, чтобы сообщить некоторые поразительные вещи. Послушав его минут пять, Дювернье сказал:

— Я передаю трубку секретарше, которая всё это застенографирует, только у меня такое впечатление, что вы совсем спятили, мой бедный мальчик! Если я позволю опубликовать хотя бы четверть из того, что вы мне только что наговорили нас больше никогда не будут принимать всерьёз… Если я вам вчера объявил, что хочу от вас репортажа, выводящего за рамки ординарного, это не причина, чтобы приукрашивать выдумками обычное убийство. Умерьте ваше воображение Моро! Оно вас погубит! С таким невероятным началом этой истории мы впадаем в чистейшую фантазию… Повторяю вам в последний раз: никакой поэзии в нашем ремесле! Факты — вот что нужно читателю… Да, к счастью, фото вышло отличное: я помещаю его на первую полосу и ниже дам несколько отобранных из вашей прозы строк… Итак, мы закончили с этим делом… Возвращайтесь как можно скорее: нужно, чтобы вы поехали в Министерство торговли, там сегодня вечером состоится торжественное вступление министра в должность.

Сухой щелчок в телефонной трубке означал конец разговора. Моро, всё ещё державший трубку в руке, побледнел от гнева. Его собеседник ничего не понял. Впрочем, он и не способен понять. У этого мужлана недостаёт чуткости, чтобы сообразить: человек-колосс был убит у своего миниатюрного храма только потому, что кто-то не хотел, чтобы храм действительно был сооружён — огромный и прекрасный, он самим своим воздействием на протяжении многих лет стал бы символом величия и покоя страны! Человека убили, потому что наша эпоха боится тех, кто видит великое… А что может быть грандиознее и прекраснее храма?

Первым решением молодого человека было не возвращаться в редакцию в течение месяца — срок, данный ему шефом, чтобы он сделал репортаж, «сенсационный», так сказать. Вот и хорошо, ему нет теперь необходимости отправляться в Министерство торговли! Неважно кому из коллег выпадет удача заменить его, чтобы составить отчёт об этом популярном мероприятии, которое он с иронией называл «праздник остроумия» и ставил в один ряд с велосипедной гонкой «Тур де Франс» и с выставкой по домоводству.

Как только он собрал первые сведения о личности убитого, у него родилась мысль, что речь идёт об одном из самых невероятных дел за последнее время. Он узнал имя убитого. Андре Серваль. Ему известен стал и возраст: сорок пять лет. Именно в этом возрасте и скрестились руки на безжизненном теле: благородное лицо и ещё молодые черты. Единственной странностью этого человека ещё в цвете лет была густая шевелюра, совершенно белая. Эта особенность, впрочем, его нисколько не старила и придавала ему какую-то нежность и красоту. В жизни этот человек, несомненно, производил впечатление.

Моро также узнал, что Андре Серваль одиноко проживал в одной и той же мансарде на протяжении двадцати лет. Никаких связей с внешним миром, говорят, не имел. Единственным человеком, много раз навещавшим его, была женщина, однако она не появлялась вот уже четыре года. По словам консьержки, эта элегантная и красивая дама, казалось, не старалась быть незамеченной: она всегда приходила среди дня, и её визиты не затягивались.

Кроме неё Андре Серваль принимал у себя — до самого конца своей жизни — нескольких визитёров, все мужчины и почти всегда одни и те же. Хранительница дома заметила также, что около десяти из них всегда проходили прямо на этаж, ничего не спрашивая. Эти люди, в основном с невыразительной походкой, казалось, были одного возраста с тем, кого они регулярно посещали. Один из них приходил каждое утро на протяжении десяти лет — фамильярная физиономия его особенно запомнилась консьержке: он здоровался простым кивком головы, не произнося ни слова. Похоже, молчаливость более всего раздражала добрую женщину. Моро убедился в этом, когда она ему сказала:

— Все эти визитёры, это похоже на загадку, месье! Это должно было плохо кончиться!

Без сомнения, полиция собрала все эти сведения раньше Моро, и он поэтому не удивился, когда, возвращаясь, чтобы позвонить в редакцию, заметил в сотне шагов от дома двух инспекторов, которых давно знал: Берте и Жалена.

— Итак, дорогой господин Моро, — сказал первый из них, — проделано маленькое персональное расследование перед тем, как передать информацию в газету, не так ли?