Инна Булгакова - Сердце статуи Страница 2

— Да. Ангел смерти.

Какое-то мгновенье мы смотрели друг на друга, он повернулся и ушел.

2

Я посидел на крылечке. Темнело. Голова пустая и болит. Не хочу к Авадоне, хочу туда, в юность, в семидесятые. Или вернуться в палату?.. Ага, чтоб в главную психушку отвезли!.. Я поплелся в сарай.

Гроб стоял разверстый, поджидая. Захлопнул крышку, взял с полки гвоздь, в третий раз поднялся по ступенькам. Ах, как тяжко входить в этот дом, но ежели нет у меня никакого пристанища… не в гробу же ночевать. Долго ковырялся в замке, открыл. Пахнуло пыльным запустеньем и каким-то едва уловимым сладковатым ароматом — знакомым, но сейчас не определить… Просторные, чуть не в пол-этажа сени — полутемные — свет падает из двух овальных оконцев в мелких решетках по обеим сторонам от входа. Мягкие диваны и кресла, ковры, зеркала, книги по стенам, картины и иконы… Справа, видать, спальня — широкая тахта, покрытая черным мехом (сколько ж я огребал на своих статуях?). Слева — кухня, ванная и туалет. В центре прихожей (нет, тут более шикарное название подходит — холл) — лестница на второй этаж.

Я поднялся, открыл дверь и зажмурился. Мне не сказали… здесь прошел бой. Гипсовые обломки, деревянные, искореженное железо по всему полу. И над этим крошевом мой больной двойник сюрреалистически отражается в высоком с полу до потолка зеркале — тоже в осколках, почему-то не осыпающихся.

Странный сладкий аромат усилился. А где кувалда, та самая?.. В органах! Меня вдруг разобрал безобразный, на грани рыданья смех? Я хохотал и хохотал, в последнем луче блеснуло в белой пыли что-то… Подошел, нагнулся. Засохшие пятна, должно быть, крови. Истерика иссякла, на лестнице заскрипели шаги. Ага, пришли добить — и молниеносно я ощутил гнев и могучую силу в мышцах. Подхватил какую-то железяку с пола — долото.

В дверном проеме возникла девушка. Снизу — я так стоял, согнувшись, на коленях — она показалась какой-то статуей богини. Брунгильды (мельком отметил, что помню Вагнера, значит, в юности слышал «Кольцо Нибелунга»). Высокая, статная, в свободно струящемся голубом балахоне, голубые глаза и распущенные черные волосы. Мне она не понравилась (явно не в моем вкусе), а она подошла, присела рядом на корточки, погладила меня по щеке и сказала:

— Бедненький мой!

«Мой»? Это странно. Я не пошелохнулся.

— Тебя отпустили?

— Сам ушел.

— Я позвонила в дверь, никто не ответил, ну и… Вот ключ и почта за два месяца.

— Это вы в кустах прятались?

— Я не… — она не договорила, в голубых глазах мелькнуло что-то.

— Там моя работа в саду?

— Ты так ничего и не вспомнил? — изумилась девушка.

— Амнезия. На последние двадцать лет наложен запрет.

Мы поднялись и стояли среди обломков.

— Значит, ты меня не любишь?

— Простите, ради Бога. Я вас не знаю.

Она коротко рассмеялась, словно вскрикнула.

— Что ж… не буду вам мешать.

— Погодите! Моя работа?

— Это ваша последняя вещь называется «Надежда».

— Почему надежда?

— Так меня зовут. Вы работали от зари до зари неделю и сделали мне подарок. 10 июня в пятницу.

— А, в ту самую!

— Ночью я нашла вас тут мертвым, ни пульса, ни дыхания. Вам тяжелы эти подробности?

— Честно говоря, не интересны.

— Но вас пытались убить!

— Так ведь выжил.

— Макс, вы необыкновенно изменились.

— Постарел?

— Нет, не то… вы погасли.

— А что я, как вулкан, горел?

— Да.

— Странно пахнет.

— Вы любили зажигать ароматические свечи, когда работали.

— Однако я был эстет. Это я в вулканическом порыве тут все разнес?

— Ну что вы! Вы жили своим творчеством, ничего для вас не было дороже.

— Забыл, как это делается. Не смогу вылепить даже детскую игрушку.

— Вы вспомните, рано или поздно.

— Мне все равно.

— А кому-то — нет. Вы же знаете, кто убийца.

— Знаю?

— Он не будет дожидаться, пока вы его вспомните.

Я тупо размышлял: «Так вот откуда страх? Меня необходимо добить…»

— Но за что? — спросил вслух.

— Не представляю, Макс! Вы должны стать прежним.

— То есть полюбить вас? — пошутил я.

Смуглое лицо вспыхнуло, она ушла. Я догнал ее в холле, усадил в кресло, сел напротив, включил розовый светильник на круглом столике.

— Прости меня, я совершенно не в себе.

— Что у тебя с ногами?

— Из больницы шел босиком.

Я рассматривал ее — молоденькая девушка, робкая и сильная одновременно — и на себя дивился: ну никаких эмоций! С другой стороны: стал бы я последнюю неделю ради чужого человека надрываться?

— У нас в хозяйстве есть кувалда, примерно такая же, — заговорила Надежда, глядя в сторону. — Я могу ее поднять и взмахнуть два-три раза. Но разнести все в прах даже мне не под силу.

— Даже тебе?

— Я учусь на физкультурном, занимаюсь легкой атлетикой и теннисом.

— Девочка, я и без доказательств верю, что не ты на меня покушалась.

— Не шути. В ту ночь у тебя была женщина.

Я почувствовал, словно светильник медленно гаснет, мрак надвигается, и взмолился:

— Не все сразу, не могу все вместить в мой больной мозг. Не могу думать про гроб.

От испуга алые губы побелели.

— Какой гроб?

— В сарае.

Девушка метнулась на выход, я зажмурился и забормотал: «Юношу, горько рыдая, ревнивая дева бранила…» Нет, не помогает Пушкин, от страха мозг разрывается. Пойду-ка я в родную палату… поздно, и ноги сбил. Тут и она вернулась.

— Его раньше там не было! Пойдем ко мне?

— За что такая милость?

— Макс, не смейся! Его убийца прислал.

— Убийцу я не боюсь.

— А кого? Кого ты боишься? — она присела передо мной на ковер и выговорила: — Мертвую?

Не знаю, смогу ли я привыкнуть к тому, что вместе со мной и весь свет стронулся?

— Надя, — спросил я с бесконечной тоской, — о чем ты говоришь?

— Я теперь боюсь ночью в сад выходить, потому что ее видела.

— В гробу?

— Да нет же! Только не смейся и поверь.

Я-то всему поверю. И что они на меня свои кошмары вешают, как будто мне собственных не хватает!

— Надя, извини, я болен.

— Вот именно! — подхватила она пылко. — Когда мы во всем разберемся, ты вспомнишь и выздоровеешь.

Нет, от этой не отвяжешься. Я покорился.

— В пятницу вечером мы установили «Надежду» в саду, — начала она таинственно. — Помнишь?

— Ничего не помню.

— В одиннадцатом часу я пришла к тебе.

— Мы условились?

— Как обычно. Но у тебя кто-то был.

Своим взглядом и тоном она меня завораживала, увлекая в тайну — я чувствовал подсознательно, — чреватую потусторонним исступленьем. Изо всех своих немалых сил я цеплялся за реальность.

— Кто у меня был?

— Ах, не знаю. Вы стояли… точнее, ходили — ну, двигались за окнами мастерской.

— Что значит «двигались» — боролись?

— Ну, я уловила какое-то движение. Два силуэта.

— А голоса?

— Окна были закрыты. Да если б и открыты… у тебя на полную мощь Вагнер гремел.

Вот она — Брунгильда! Такие совпадения не к добру.

— Ты любил, когда работаешь или размышляешь…

— Вагнер, свечи… вот пижон!

— В общем, я ушла. И пришла позже.

Я обратил внимание на телефон на столике.

— А почему не позвонила, например?

Надя ответила, помедлив:

— Боялась разбудить брата.

— Боялась? Значит, наша любовь была тайной?

— Тайной. Он приехал неожиданно — только в субботу собирался — я увидела из сада, как в его комнате зажегся и погас свет.

— Он в Москве живет?

— Да, работает.

— Сколько ему лет?

— Андрею? Тридцать два.

— А тебе?

— Девятнадцать… Господи, неужели ты правда ничего не помнишь?

— Правда.

— Да ведь сегодня пятница! Он вот-вот приедет, — она встала. — Мне пора.

— Почему ты его боишься?

— Он меня воспитал и очень любит… 10 июня Андрей видел ту женщину, она шла по саду к тебе.

— Какую женщину?

— Маленькую, светловолосую, в белом.

— Да в чем трагедия? — закричал я. — Что с ней?

Девушка рассмеялась очень странно (я вдруг заметил, что она вся дрожит) и заявила тихонько:

— Они ошибаются, ведь мертвые не могут передвигаться, он они мне не верят.

На меня накатило головокружение до тошноты, и последнее, что услышал я, было:

— Закройся и никому не отпирай. Никому.

3

Не знаю, скоро ли я очнулся, грань забвения зыбка и сумеречна… Я сидел в мягком кресле, разбитые ноги отдыхали в мягком ковре, глаза — в нежно-розовых отблесках узорного светильника — и ощущал этот дорогой уют, и ночь за окнами, весь мир, как абсолютно враждебный. Словно корчился в огне.

Кто-то мне был нужен, необходим, хоть кто-нибудь, хоть голос. Визитка лежала на столике возле телефона. Снял трубку. Аппарат не был мертв, но отозвался не гудком, а слабым зудом… видать, отключили за неуплату.