Николай Аникин - Наркомэр Страница 2

— Пришел в себя. Освободи натяжение, — услышал Кожемякин и облегченно вздохнул, когда руки пошли книзу.

— Как ты, Михалыч? — насмешливо спросил тот же голос.

Кожемякин промолчал.

— Поговорим? — И, не дожидаясь ответа: — Тогда с приездом тебя.

Полковник чуть качнул головой. Конь едва ли стал бы интересовать владельца этих ботинок. Им нужно что-то другое. Возможно, их интересует то, чего у него нет. Точно, у него нет и в помине. Он должен помнить: чем быстрее развяжет язык, тем короче окажется его жизнь. Несомненно, никому он не нужен потом как свидетель.

— И с новым местом жительства…

В углу хохотнули.

Кожемякин молчал, постепенно распрямляясь. Боль не торопилась уходить из плеч. По ним словно только что били дубиной.

— Дыба не нами изобретена, но вещь надежная… И, главное, ничего не надо придумывать — продернул кусок веревки через блок и наслаждайся…

Кожемякин понял, что находится как раз под тем местом, где в потолочной матице торчало с незапамятных времен толстое кованое кольцо. На такие кольца в старину навешивались детские колыбели — «зыбки», чтобы можно было качать детей. Теперь приспособили кольцо для других нужд…

— Кажется, ему разбили весь скворечник, — продолжал упражняться все тот же голос. — Кровь капает. Наложите повязку, пока не истек. Сучок на дубинке попался, а я ведь предупреждал…

Ботинки переступили с места на место. С характерным треском распахнулся чей-то карман или сумка — хрустнула «липучка».

— Чепчик ему, что ли, накладывать? — подал голос другой.

— Что хочешь, то и делай. Но сделай так, чтобы не чавкало под ногами. Не выношу звука сохнущей крови…

Кожемякин все еще стоял в полусогнутом положении: веревка по-прежнему удерживала руки. Он боялся вертеть головой, однако боковым зрением успел заметить, что «гости» не прятали своих лиц. Они действовали без масок. Выходит, не боятся быть узнанными. Никакого опознания не будет, потому что опознавать будет некому. Отсюда раскованность и неприкрытые лица.

Один из них подошел к Кожемякину и, остановившись сбоку, стал обматывать голову. Чувствовалась подготовка: он не встал напротив. В этом положении можно получить удар между ног, а это не входило в его планы — ходить с опухшими…

Краем глаз полковник заметил: на окнах вместо занавесок — одеяла, а на одном из них — брезентовая палатка. Мужички подготовились, пока он поил коня. Электрический свет сквозь плотную ткань едва ли пробивается наружу. С улицы ничего не видно. Да и кому оттуда смотреть, если в деревне живут полторы калеки.

Повязку между тем наложили, и веревка вновь ослабла.

— Я могу тебя убить, и тогда я буду сильно переживать, — вновь придвинулся главный.

Он нравился сам себе. Он понимал собственное превосходство. Оно заключалось в силе и внезапности.

Кожемякин молчал.

— Но я не стану этого делать, потому что ты нам расскажешь. И мы тихо разойдемся. Может, ты знаешь как?

— Как в море корабли, — подсказали из угла.

— Вот именно! — встрепенулся первый. — Но только не ври в порыве увлеченности. Нам лишнего не надо. Ты за жизнь борись, но не ври. Договорились?

Кожемякин мотнул головой. В углу снова хихикнули. Это была лишь прелюдия. Не могла не быть.

— Говорят, ты родился в этой деревне, Михалыч?.. Неужели это правда?

Кожемякин кивнул.

— Никогда бы не подумал, что столицу можно променять на эту дыру. Не иначе как от долгов спрятаться хотел…

Он не спрашивал. Он констатировал.

— Но мы тебя все равно нашли. И хотим спросить. Спрашивать буду не я. Спрашивать будет другой. А я — так себе. На подхвате. Заплечных дел мастер. Спрашивай, Бичевкин. Он все расскажет. Он не хочет умирать за чуждые организму идеи.

Ноги в ботинках нерешительно подступили от угла. Бичевкин! Бывший московский коллега! Кожемякину ничего не оставалось, как ждать. Любой из этих тяжелых ботинок мог разбить лицо в кровь. Одним ударом. Этого так не хотелось бы. Кожемякин, может, и рассказал бы, да не знает, о чем. Бичевкин этот не зря прискакал из Москвы. Не зря, стало быть, терся у генеральских дверей, иуда.

— Говорят, в прошлом году ты здесь отдыхал. Отпуск проводил. Кормил местных комаров. И попутно порешил нескольких человек. Борец за справедливость. Мафия дорогу ему перешла…

Кожемякин узнал голос Бичевкина.

Тот продолжал на повышенных тонах:

— Что тебе известно о местной мафии?! — он перешел на крик. — Говори! Мы выпотрошим тебя все равно и утопим в болоте. Никто и никогда не узнает, где могилка твоя! Кому ты здесь нужен?! Тебя никто не хватится!

Кожемякина трясло. Его дом превратили в пыточную камеру. И он бессилен что-либо предпринять. Мысли неслись, опережая друг друга. Кровь тугой волной билась в глубине головы.

«Что тебе известно о местной мафии?!.»

Что известно об этих бандитах с депутатскими значками? Но до сих пор ему казалось, что уродливое дерево вырвано с корнем. Выходит, что нет. Вовсе нет! Не вырвано! Оно пустило новые побеги… И теперь цветет и пахнет…

— Что говорить-то? — прикинулся непонимающим Кожемякин.

— Что известно, говорю, о местных олигархах? И еще: куда делся человек, посланный в прошлом году из Москвы в ваш долбаный Ушайск?

— В болоте захлебнулся, — не сдержался Кожемякин. — Пошел по делам, забрался на кочку, штаны снял, присел, но потерял равновесие и свалился.

— Шутить надумал, — зловеще прошептали от окна.

— Видно, в самом деле не знает, что такое дыба. Давай, Ваня! Сделай ему козью морду, чтобы затошнило. Чтобы мамку родную вспомнил.

Стоявший позади человек натянул веревку. Та, перебегая через кольцо на потолочной балке, дернула руки полковника кверху, заставив быстро подняться на цыпочках. Михалыч старался уйти от боли. Дыхание перехватило. С каждым движением грудной клетки суставы еще больше выворачивались наизнанку. Кожемякин был в одних носках, без ботинок. Их сняли, пока он находился без сознания.

— Парит, как птица, — опять произнесли у окна. — Буревестник ты наш…

— Приготовь лампу, — распорядился «мастер». — Будем жарить шашлык.

— Мне ничего не известно, — произнес треснувшим голосом Кожемякин. — Все произошло не по моей вине…

— Рассказывай.

И полковник принялся рассказывать, с ужасом понимая, что тем самым сокращает отпущенное ему время. Он рассказывал, потому что не выдержал пыток, потому что почувствовал, как по ногам бежит теплая живая струя: он незаметно обмочился. Он не мог, как некоторые другие, «уходить» от допроса, искусственным образом теряя сознание. Он был простой смертный, из костей и мяса. И рядом гудела у ног упругая струя раскаленного газа.

А в углу, заметив это невеселое событие, вдруг принялись по-лошадиному ржать. Не ржал лишь «мастер». Он посмотрел на своих подмастерьев ледяными глазами, и те умолкли.

Полковник, вися на дыбе со связанными позади руками и еле дыша от боли, поведал, как в прошлом году случайно стал свидетелем преступления — утопления ученого-физика, из-за которого его чуть самого не упрятали за решетку. Согласен, впутался, куда не следовало, но так получилось. Прибывший на выручку напарник из Учреждения оказался предателем, и полковнику пришлось в дальнейшем действовать одному. Таким образом, поездка на родину чуть не оказалась роковой. Никто из посторонних в том деле не замешан. Полковник действовал один. Местное ОГПУ — ни сном ни духом, ФСБ то есть…

— Вот и славненько. А мы тут все думали: кто у нас виновник торжества? Так, значит, это ты устроил здесь катавасию. И цех спалил, и теплоход «Коршун» из гранатомета, забравшись на колокольню, подорвал. И тятю нашего, горячо любимого, на тот свет отправил. Местные в погонах здесь ни при чем. Не виноватые они… А мы думаем: откуда у местных вдруг прыть образовалась, резвость в коленках то есть. Один, значит?

— Один, — прохрипел Кожемякин. Он не сказал всей правды. Все-таки здешний опер помогал ему.

— Ну и прекрасно, — округлил глаза «мастер» и вдруг спросил: — Ты какую хочешь смерть — через повешение или благодаря утоплению?

— Лучше пулю…

«Мастер» сделал губы сковородником: пулю еще заслужить надо. И вновь произнес:

— Продолжай. Колись дальше. Может, мы тебя пожалеем. Что тебе еще известно, кроме того, что ты нам наплел? Опустите его. Я хочу посмотреть в лицо — может, он не боится.

Кожемякин смог распрямиться. Рядом, готовая к применению, гудела на полу паяльная лампа.

«С собой они привезли ее, что ли?» — подумал полковник, но дальше думать уже не смог. Он мог лишь воспринимать, потому что кованый крючок позади, на косяке вдруг еле слышно подскочил и дверь тихо отворилась.

В этот же миг лоб «мастера» вдруг облепили странные насекомые, превратив его в решето. Выстрел оглушил Кожемякина. За первым выстрелом с интервалом в доли секунды следовали другие. Картечь рвала податливые тела. Люди в ботинках и черной одежде корчились на полу. Черные береты слетали с голов. Неподвижен был лишь «мастер». Он лежал и с любопытством смотрел на лампочку. Взгляд у него стекленел, и на лице успело застыть подобие улыбки, словно он знал теперь самую главную тайну.