Александр Войнов - Мне нравится все то, что принадлежит другим Страница 2

Кладбище было закрытым, и здесь давно никого не хоронили, поэтому Левшу насторожило появление двух свежих могил. Тем более, что находились они на склоне оврага, между православным и еврейским кварталами, как будто в этих могилах были похоронены представители неизвестного до сей поры вероисповедания. Вместо крестов или памятников странные захоронения были увенчаны черными металлическими табличками с выведенными от руки белой краской номерами, и выглядели печально даже на этом безрадостном фоне.

Левша прогнал грустные мысли и завязал байковую, клетчатую рубаху на животе. Подтянувшись на руках, на мгновенье задержался на заборе и, убедившись в отсутствии дачников-мичуринцев, спрыгнул вниз. Основная часть урожая уже была собрана законными владельцами, и прошло больше часа, пока юный садовод собирал переспелую антоновку, сливы и виноград, который предусмотрительно рвал в последнюю очередь. По мере продвижения по неприятельской территории, талия увеличивалась в размерах, он быстро набрал вес и начал понимать, что будет сложно преодолеть высокий забор. Расстаться даже с малой частью добычи не хотелось, и Левша пошел вдоль ограды, заодно присматриваясь к пустующим дачным домикам, в надежде на последующую поживу. В конце сада был склон, забор делал уступ, и он без труда оказался на кладбище. Возвращаясь назад, подошел к свежим могилам с другой стороны и замер от удивления. На склоне оврага он еще издали заметил до боли знакомую фигуру. У отдельно стоящих свежих могил с непокрытой головой стоял Катсецкий.

"Чего сюда занесло этого сивого мерина", – подумал он, прячась в заросли сирени на еврейском кладбище. Поборов желание тот час же "унести ноги", замер за треснутой мраморной плитой с надписью: "Человек дан жизни взаймы". Левша не был склонен ни к философии, ни к филологии, но если бы он делал эту надпись, то слова "человек" и "жизнь" поменял бы местами.

Украдкой наблюдая за своим недругом, он от избытка внимания потерял счет времени. Исподволь наступали сумерки. В желтой холодной раме зари на кончики крестов тихо опускался солнечный диск. Тень от одиноко стоявшей на склоне оврага фигуры стала длиннее и спряталась между могил. Издали Левша не мог разглядеть выражения лица Катсецкого, но казалось, что его рот растягивался в какой-то странной гримасе, которую можно было принять за улыбку старого бродячего арлекина.

– Не иначе, как и вовсе старый пень умом тронулся, – усмехнулся наблюдатель и, сделав большой крюк, вышел на дорогу к Архиереевой даче.

Левша всеми силами старался не попадать на глаза своему беспокойному соседу, и следующая встреча, круто изменившая их отношения, произошла только через месяц.

На октябрьские праздники, все еще охочий до баб, Никанор, по какой-то одному ему известной причине, не ночевал дома двое суток. Возвращался восвояси старый служака поздней ночью и навеселе. Если быть предельно точным, Никанор был пьян в стельку, еле держался на ногах, и было очевидно, что не совсем верно рассчитал количество выпитых горячительных напитков. Не добравшись до жилища несколько десятков метров, Катсецкий поскользнулся, неосторожно ступив на край лужи у водопроводной колонки, качнулсяиз стороны в сторону, растопырил руки, стараясь удержать равновесие, но сила притяжения победила, и он бревном рухнул на грешную землю. Упал Кат так неловко, что вся левая пола шинели, рука и нога оказались в луже. Предательская дремота одолела его в самую неподходящую минуту, и Катсецкий, раскинув руки в разные стороны и устремив давно небритый подбородок в небо, заснул сном праведника.

Разбудила Никанора ледяная свежесть бледного, ненастного утра. Столбик термометра за ночь опустился до минуса десяти по Цельсию, лужа замерзла и заковала гуляку в ледяные кандалы. Проснувшись, он сделал несколько попыток принять свойственное ему ранее вертикальное положение, но они закончились неудачей. Лужа была неглубокой, и Катсецкий погрузился в нее всего на четверть своего объема, но кромка льда, окружавшая почти половину его тела плотным кольцом, держала пленника мертвой хваткой.

Никанор скосил глаза в сторону Архиреевой дачи, до которой было рукой подать, в надежде увидеть кого-либо, но кроме рыжего соседа по кличке Золотой, квартировавшего в стоявшей в конце двора будке от немецкой душегубки, никого не обнаружил.

Переживший оккупацию и двойное освобождение Города, Золотой не раз видел трупы военных, вмерзших в землю. Зимняя бескормица военного времени заставляла забыть страх, и он по ночам пробирался далеко за город. Там, где недавно проходили бои, можно было неплохо поживиться, и Золотой, вместе с местными жителями занимался мародерством. Разыскивая разорванные ранцы и вещмешки погибших с обеих сторон, он добывал себе пропитание. Золотого вряд ли можно было назвать полноценным мародером. Не в пример жителям, он охотился только за харчами. А настоящие мародеры снимали с трупов все, что можно было продать на барахолке или обменять в деревнях на продукты. Больше всего ценилась обувка, к которой Золотой, по объективной причине, был равнодушен. Он, в силу своего конституционного строения, просто не мог найти ей применения. Да и не сильно в ней нуждался.

Как-то в сорок третьем Золотого застукала на горячем немецкая похоронная команда, и хромой фельтфебель открыл прицельный огонь из автомата. Золотой чудом спасся бегством, но был ранен и потерял конечность. С тех пор он остерегался подобных ситуаций.

Осторожно потрогав замерзшую поверхность лужи, Золотой убедился в ее прочности и обнюхал покрытую "гусиной кожей" ладонь Никанора. Выискивая, чем бы поживится, мародер прыгнул Кату на грудь, изогнулся дугой и угрожающе зашипел. Никанор был не из робкого десятка и побывал во многих передрягах, из которых выходил с честью. Но, никак не ожидая такой наглости от низкорослого Золотого, он опешил.

Хмель уже давно выветрился и, возможно, впервые в жизни Никанор испытал леденящий душу страх. Боялся не за свою жизнь. Смерть его не страшила. Он знал наверняка, какой будет его кончина. Ужас рождало состояние собственной беспомощности. В силу своей профессии часто задумывался над тем, что испытывает человек, приговоренный к смерти, в свои последние минуты, и не находил ответа. Сейчас на ум почему-то лезло название старой, потрепанной книги, пылившейся на комоде, прочитать которую, не было то времени, то желания. А чаще и того и другого. Книга, которую он нашел в камере смертников в промежутке между сменой постояльцев, называлась "Каждый умирает в одиночку". Никанор силился вспомнить автора, но это не получалось. От этих мыслей перед глазами поплыли розовые круги, и начал мутится рассудок. В предрассветном мареве рыжий кот, шипящий у него на груди, вдруг показался чертом. Отсутствие хвоста, являющегося неотъемлемой частью кошачьей породы, только подтверждало его потустороннее происхождение. Никанора и раньше в самых разнообразных видах посещало подобное видение, но он всегда разгадывал его сущность, и "нечистый" исчезал. Сразу же после того как он бросал пить.

– Пропади, черт кургузый,- одними губами пробормотал Никанор.

Он свободной рукой схватил рыжего кота за горло, стараясь перекрыть кислород, и сжал из последних сил. "Нечистый" хрипло, простужено мяукнул и, извиваясь, разодрал обидчику руку до крови.

– На помощь! – несвойственным для него фальцетом заорал Никанор и разжал кисть. Не выдержавший такой тональности Золотой задрал вверх обрубок хвоста и слету вскочил на ветку акации.

"Зря я взялся за старое. Но, по-другому не получится", – упрекнул себя промерзший до костей Золотой, с тоской глядя на "душегубку".

Левша проснулся в холодном поту. Под утро он видел странное сновидение. Снилось, что блуждает по задворкам домов, пустырям и безлюдным улицам. Оказавшись у старого двухэтажного здания без окон и с куполом вместо крыши, не раздумывая, толкнул тяжелую, окованную металлическими пластинами дверь и оказался за кулисами цирка. Никем не замеченный, он прокрался к зрительским рядам и занял пустующее место. По цирку пронеслась волна смеха и аплодисментов, возвещающая об окончании очередного "номера". В глубине авансцены заиграла музыка, кто-то невидимый распахнул занавес и на арену, под рев публики, выбежала ватага клоунов. Зал ликовал. Судя по всему, клоуны были всеобщими любимцами. Кривляясь, угодливо кланяясь и паясничая, они прыгали, делали сальто и кувыркались. Зрители не скупились на аплодисменты. В одном из артистов Левша, несмотря на грим, рыжий парик и нелепый двухцветный шутовской наряд, безошибочно угадал Катсецкого. Мнимый клоун, вооружившись фотоаппаратом на треноге, предложил зрителям сфотографироваться на память. Не дожидаясь согласия, фотограф установил треногу напротив центральной ложи, в которой находилась группа нарядных зрителей. Судя по тому, как они дружелюбно улыбались друг другу и весело разговаривали, это была одна большая семья.