Надежда Зорина - Непойманный дождь Страница 2

Не вернусь! Там темнота, боль и ужас. Я сделаю вид, что родился курьером, что не имею к этим монстрам никакого отношения, да и пользоваться не умею, как не умею управлять самолетом. Я просто работник курьерской почты, в черных очках, в униформе, с беджиком на груди: «Ефим Долинин. Почта России». Я…

Был и еще один страшный момент, но тогда все обошлось. Из клиники меня забрала мама и привезла в мою квартиру. Мы ехали в такси, я не смотрел на нее, сидел, уставившись в окно, и думал, что везет она меня к себе, что жить мы теперь будем втроем и что возникнет много сложностей, но это ничего, как-нибудь друг к другу притремся, все будет так, как два года назад: я стану гулять с Тоней, заваривать чай к приходу мамы… Но она привезла меня домой. Вот тут-то и наступил тот страшный момент.

Небо в тот день было серое, накрапывал дождь. Мы вышли из машины. Долго и тяжело поднимались по лестнице на мой пятый этаж. На двери белела заплата из нового дерева, замок щелкнул незнакомо — тот, старый, всегда немного заедал… Но все обошлось, все обошлось. Я захотел умереть, но, к счастью, все обошлось. В моей квартире ничто не напоминало… В прихожей не висело больше зеркало, а в комнате… Его унесли, убрали. Стол остался, а его унесли — стол превратился в простой письменный.

И еще на окнах появились шторы. А через неделю я стал курьером.

Моя новая жизнь абсолютно лишена свободного времени, все рассчитано по минутам, и каждая несет в себе лечебную полезность. Словно бывшего наркомана, меня ведут по четко выстроенному распорядку дня, лишь бы не возникло пустоты, незаполненного пространства, во время которого я мог бы сорваться — задуматься. Все участвуют в насыщении графика моего дня: мама, мой друг Алекс и даже младшая сестренка Тоня. Утро начинается со звонка мамы: «Фима, вставай, не забудь позавтракать, не опоздай на работу». И я встаю, послушно завтракаю, отправляюсь разносить заказные письма. В пять работа заканчивается, я еду гулять с Тоней, потому что вчера она взяла с меня твердое обещание, почти клятву — и это тоже своеобразная тактика с ее стороны. Она понимает, что теперь, когда я здесь, внутри жизни, когда вижу ее страдания, ее беспомощность, отказать не смогу. И чуть-чуть на этом спекулирует. Ради меня спекулирует. Ради моего психического здоровья своим физическим нездоровьем. И притворяется наивной и маленькой, младше своих вполне зрелых двенадцати, нарочито восторгаясь обезьянкам в зоопарке, капризничая у клетки с пантерой: «Еще немного постоим, я не хочу уходить, еще немного»; шумно радуясь сахарной вате на палочке. Шесть последних лет она провела в инвалидной коляске — она не может, по определению не может быть такой маленькой дурочкой. Тоня прекрасно понимает, что я это понимаю, но делаю вид, что верю, а она в свою очередь продолжает, притворяясь, восторгаться.

Вечером снова мамина очередь — наступает время трудотерапии. Чуть ли не на следующий день по выходе из клиники она мне сделала очень «полезный» подарок — набор инструментов в ярко-синем блестящем чемоданчике, мечту начинающего сантехника.

— Фим, что-то опять кран в ванной протекает, ты бы не мог посмотреть?

Я не отказываюсь, я смотрю, меняю абсолютно целую прокладку на такую же целую. Я соглашаюсь, что у меня золотые руки, и хочу, в самом деле хочу получать от процесса работы и ее результата удовольствие: кран не течет — как здорово!

— Фимочка, вода в раковине на кухне что-то плохо уходит, ты бы не мог посмотреть?

Вооружаюсь вантузом и смотрю. Вода уходит прекрасно, но я озабоченно прищелкиваю языком, качаю головой, со знанием дела отвинчиваю «колено»… Мышцы мои наливаются силой — вот она, радость труда! Я не отказываюсь принимать участие в лечебных трудопроцедурах.

— Фима, карниз в большой комнате вроде покосился, боюсь, как бы не упал однажды, когда будем задергивать шторы, посмотри, пожалуйста.

Я смотрю, вытаскиваю из кладовки стремянку, достаю из своего чудо-чемоданчика молоток… С карнизом тоже все в порядке, но разве я могу отказать маме, разве я могу отказаться от того, что мне так полезно, разве я враг себе и своим близким? Я не отказываюсь, обозреваю результаты труда и пытаюсь, изо всех сил пытаюсь радоваться жизни, простой правильной жизни.

Переделав все возможные хозяйственные дела, я наконец отправляюсь домой. Но и поздний вечер мой заполнен полезными мероприятиями. Сначала я готовлю себе ужин: в моей новой жизни нет больше места перекусам. Потом ем, а не просто питаюсь, не просто поддерживаю свои жизненные силы, а стараюсь получить наслаждение. После ужина выкуриваю сигарету, хорошую, дорогую, почти безвредную, но очень вкусную. Не спеша, гурманствуя выкуриваю. Мою посуду, прибираю на кухне, принимаю душ, ложусь в постель — на столике у кровати меня дожидается книга — полезная, нужная книга. «Война и мир». В моей прошлой неправильной жизни ей не нашлось места. В школе я тоже не смог ее одолеть, тогда она меня просто взбесила. А теперь вот читаю и радуюсь, дошел уже до сорок пятой страницы третьего тома. Под Толстого я засыпаю, чтобы проснуться утром под мамин звонок.

Так проходит рабочая неделя, а в выходные заступает на свой пост Алекс, проявляя лучшие качества верного друга. Он тоже озабочен моей реабилитацией, не меньше других озабочен. Мне кажется, Алекс в сговоре с мамой, мне кажется, они все в сговоре. Для начала он тащит меня в какой-нибудь экзотический ресторан, пробуя зародить во мне здоровое человеческое обжорство. Я не отказываюсь, я и сам хочу его в себе зародить, но пока не получается: пища, даже самая изысканная, остается для меня просто пищей: вкусно, но вот я и сыт, спасибо, больше не хочется; а ресторан, даже самый крутой, продолжает оставаться просто местом, где эту пищу принимают. Алекса такая постановка вопроса не устраивает, он продолжает бороться за мою душу. Он отыскивает в меню новые невероятные блюда. Он взывает к моим гормонам — за нашим столиком вдруг появляются девушки. Каждый раз я не успеваю заметить, в какой момент они там появляются. Где он их берет, черт его знает. Но гормоны молчат: секс как спортивное мероприятие меня не вдохновляет, а влюбленности пока не наступает. В результате Алекс со своей красоткой удаляется, не забыв подмигнуть мне напоследок: не теряйся, брат, действуй, а я… В общем, я теряюсь, не действую, вечер мой не переходит в продолжение. Я провожаю ее домой и возвращаюсь к себе. Наслаждаться Львом Николаевичем, проникаться великостью классика. Я ведь не против спасаться. Да, я хочу спастись, окончательно выздороветь.

Недавно я узнал, что мой компьютер перекочевал к Алексу. И не только мой, но и Тонин. Мама жутко испугалась, что зараза перейдет и на сестру, что и с ней однажды может произойти то же. Испугалась и приняла срочные меры — очистила от скверны дома своих детей, пресекла все пути к отступлению. Все правильно, так и надо было. Я и сам теперь ярый враг этого дьявольского изобретения. Я боюсь, я… ей так благодарен. Только иногда становится тошно.

Глава 2. Курьер смерти

Я честно старался. Я положил все силы на то, чтобы жить по предписанию врача. Я смог так жить, и, даже когда из недр моей не до конца поправившейся души поднимался протест, я подавлял его. Но взбунтовалась действительность. И только тогда взбунтовался и я. Несмело, наполовину, да нет, лишь на треть. Я не бросил работу курьера и в квартире не заперся, но отказался от назойливой опеки моих близких. Не потому, что не захотел окончательно выздороветь, не потому, что решил вернуться в прошлое, не потому, что эта новая жизнь не по мне, работа курьера не по мне, чинить краны не по мне, — это по мне, по мне, я не враг себе, я все понимаю! — а потому, что мне нужно время, немного времени, для того чтобы решить… Разрешить наконец эту задачу: отчего вдруг взбунтовалась действительность, что все это значит. Что означает такой феномен: вы звоните в дом, вам не открывают, а между тем… Когда решу, разрешу, я успокоюсь и снова вернусь на путь истинный, на путь по двум рельсам. А пока…

Все началось с письма. С обыкновенного заказного письма — совсем по моей специальности. С обыкновенного заказного письма, которое я должен был доставить по самому обыкновенному адресу: Ильина, 37, самому обыкновенному получателю: Валуеву Анатолию Исаевичу. Подобных писем я разнес чертову прорву. Подойдя к Ильина, 37, я совсем не ожидал подвоха, позвонил, как обычно, в дверь… Открывать мне не торопились. Из почтового ящика торчала газета, в глубине дома лаяла собака, а дверь не открывалась. Это был отдельно стоящий, очень уютный на вид двухэтажный особнячок, ни одного жилого дома вокруг, только офисы. Я позвонил снова и, так и не дождавшись хозяев, пошел восвояси. Что ж, никого нет, придется наведаться позже. Но и позже, около пяти, я так никого и не застал.

На следующий день я получил новый пакет на этот же адрес, на то же имя и, чтобы не терять зря времени, решил подъехать туда сразу с двумя письмами к семи часам — видно, хозяев раньше дома не бывает. Еще издалека я увидел, что в окнах горит свет, а когда подошел ближе, услышал музыку: кто-то играл на фортепьяно. Позвонил, обнадеженный светом и звуками. Никто не отозвался, музыка, вопреки ожиданиям, не оборвалась. Детский голос закричал что-то из другой комнаты дома, взрослый, мужской, прокашлявшись, ему ответил. Я позвонил снова. Застучал мяч по полу, весело тявкнула собака — никакого внимания на звонок. Я вдавил кнопку до отказа. С небольшими перерывами давил минут пять. Дом на меня не реагировал, дом продолжал жить своей семейной вечерней жизнью: музыка (мать, вероятно), ребенок играет с собакой, отец (вероятно, Валуев Анатолий Исаевич) наблюдает игру, время от времени подавая реплики. Может, звонок испорчен? Но я слышу его. Я слышу, а они почему-то нет. Бросить письма в почтовый ящик, подделать подпись в квитанции, послать к черту этот странный дом? Самое правильное решение. Но я его почему-то отверг с негодованием и упрямо продолжал давить на кнопку звонка.