Жорж Сименон - Дождь идет Страница 2

- Надо непременно найти! - вдруг выкрикнул отец.

Дверь распахнулась. Матушка разнервничалась, плакала, что, впрочем, случалось с ней довольно часто. Была она низенькая, пухленькая, и из-за густых пушистых волос голова ее казалась непомерно большой. Кожа очень светлая, глаза голубые.

- Я поищу на чердаке,- сказала она.- У тебя есть спички?

Она зажгла свечу, и я словно завороженный смотрел, как она поднималась прямо с пола к потолку по крутой винтовой лестнице, как толкнула плечом люк и исчезла. Тем временем отец критическим оком оглядел обе наши комнаты, пожал плечами и принялся разбирать мою складную кровать,- она не пролезала в дверь. Над нами раздавались шаги матушки; она ворочала ящики, передвигала какие-то тяжелые предметы. За это время никак не меньше трех покупателей заходило в лавку. Посреди площади, где гулял ветер, перед крытым рынком, уже запертым в этот час, торговки засветили на краю прилавка ацетиленовый фонарь.

А дождь лил, лил, все черней, все непроглядней.

- Нашла?

- Кажется... Постой...

Очевидно, она взобралась на ящик. Посыпались какие-то картонки... Отец настороженно ждал, подняв лицо к потолку.

- Может, тебе помочь?

- Нет... Нашла...

Матушка спустилась с чердака, держа в руках черную рамку с треснутым стеклом, в которую вставлена была фотография женщины с буфами на рукавах.

- Это ты стекло разбила?

- Да нет же, Андре... Вспомни... Ты сам, ну когда ты так разозлился на нее... Ты выбросил фотографию в мусорный ящик, и если бы не...

Отец взглянул на меня, подошел вплотную.

- Послушай, сынок... Завтра приезжает тетя Валери... Она будет жить у нас... Смотри не вздумай повторять то, что про нее говорили.

Я долго ломал голову, да и сейчас еще ломаю, что, собственно, он имел в виду.

- Скажи, Генриетта... У малыша ничего другого нет надеть?

- Я собиралась заказать мадемуазель Фольен для него новый костюмчик.

- Может, тебе пойти купить ему что-нибудь поприличней? Мне не хочется, чтобы тетя Валери приняла нас за...

Не помню уж, как он выразился. Отец казался озабоченным. Газ горел плохо. У нас всюду, за исключением лавки, еще стояли не газовые рожки, а простые горелки, и напор был слабый. Во всяком случае, верх горелки был всегда закопчен. Отец почти касался головой потолка полированного дерева. В катившихся по стеклам каплях отражались огни площади.

- Как будто у меня время есть!

- Мадемуазель Фольен еще побудет... Одевайся, Жером...

В доме поднялась кутерьма. День этот был из ряда вон выходящий. Помню сутолоку в низких, плохо освещенных комнатах, мою разобранную кровать и другую кровать, красного дерева, которую Урбен неуклюже втаскивал вверх по частям. Помню матушку перед зеркалом, втыкавшую шпильки в шиньон и натягивавшую сетку на пышные волосы.

- У него нет башмаков...- пробормотала она с зажатыми во рту шпильками.

- Ну и что же?

- Если я тебе об этом сообщаю, то потому, что ты всегда утверждаешь, будто...

Мои игрушки так и остались на полу.

- Поживее одевайся, Жером...

Матушка взяла из конторки деньги с тем грустно-смиренным видом, который всегда принимала в торжественных случаях.

- Вы уж меня извините, мадемуазель Фольен... Постараюсь обернуться побыстрее... Лишний человек в такой квартире, как наша... Ничего не попишешь!..

Улица и холодный дождь. Матушка держала меня за руку. Я отставал, и она тащила меня за собой; потом я вдруг прибавлял шагу и вырывался вперед.

- А что ты мне купишь?

- Костюмчик... Тебе нужно быть очень внимательным к тете Валери... Она старая женщина... И едва ходит...

Я не только никогда ее не видал, но почти ничего не слышал о ней, если не считать смутных упоминаний о существовании какой-то тетки.

Рыночная площадь тонула во мраке. Лавки освещались газом, в маленьких кафе стекла были матовые, у некоторых к тому же в замысловатых узорах.

Лишь угол улицы Сент-Йон выделялся ярко освещенным пятном; мертвенного, синеватого оттенка свет странно дергался и пульсировал: бакалейщик Визер, единственный на весь квартал, установил снаружи, над витринами магазина, мощные дуговые лампы.

- Я хочу охотничий костюм,- заявил я. Мы шли быстрым шагом. Ветер дул нам в лицо, и мать держала зонт наклонно.

- Не попади в лужу...

А вокруг только ускользающие черные силуэты. Мы вошли в большое двухэтажное здание магазина готового платья "Добрый пахарь".

- Для вашего сыночка, мадам Лекер? Манекены. Пропахший табаком старик приказчик, примеряя, дышал мне в лицо.

- Я хочу охотничий костюм...

- У вас есть охотничий костюм на его возраст?.. По-вашему, это будет прилично?

До сих пор я носил одни только матроски... Меня раздевали, одевали, поворачивали.

- Это не слишком марко?

Бедная матушка! Серый, в мелкую клеточку, костюм, который она выбрала, был и без того неопределенного тона, до ужаса уныл!

- А воротнички к нему у вас найдутся?

Мне вручили картонку. Матушка надолго застряла у кассы, к тому же как владелица торгового предприятия она пользовалась десятипроцентной скидкой.

- Завтра приезжает мужнина тетя. Ума не приложу, как мы все поместимся, у нас и без того тесно... Пропахший табаком приказчик преподнес мне комплект плохо отпечатанных загадочных картинок, давным-давно известных, вроде "А где болгарин?..".

В соседнем доме помещалась шоколадная фабрика, и снизу, из зарешеченных подвальных окон, на нас дохнуло жаркой сладостью.

- Не знаю, как быть с башмаками... на заказ уже не успеешь сделать... Ну ничего!..

Матушка была в своем черном суконном пальто в талию, с узенькой горжеткой из куницы.

- Ни во что не вмешивайся... А главное не сболтни, что мы заказываем у Нагельмакеров... Не то возьмут дороже... Чулки у тебя по крайней мере целые, без дырок?

Снова на свет божий появилось большое черное портмоне. Все в тот день было черным: одежда матушки и прохожих, булыжник мостовой, окутанные мраком дома, само небо над нашими головами.

- А галстук? - заикнулся было я.

- Дома сколько угодно лент... Я тебе сама сделаю.

- Синий в горошек...

- Там будет видно... Смотри себе под ноги...

Я так редко гулял с матушкой, "рабой этой лавки", как она любила выражаться, что, если выпадал такой счастливый случай, она всегда водила меня в кондитерскую Хозе и угощала пирожным. Но сейчас матушка и не вспомнила о пирожных. Поглощенный мыслью о новом костюме, я тоже не вспомнил или, точнее, вспомнил, но когда мы уже миновали кондитерскую.

То мы шагали по безлюдным тротуарам едва освещенных улиц, то вдруг окунались в свет и оживление торгового квартала.

- Надо бы купить рыбы на ужин...- вслух размышляла матушка.- Хотя нет... весь дом провоняет...

Уж очень у нас было тесно! Сразу за лавкой квадратная комната подсобное помещение: кухня и столовая одновременно, с круглым столом посередине и застекленной дверью, сквозь которую, отодвинув занавеску, можно было наблюдать за тем, что делается в лавке.

Так называемая "комната" над лавкой служила мне детской, а родители спали рядом, отделенные от меня деревянной, оклеенной обоями перегородкой.

- Да что ты тащишься, Жером!.. Хоть сегодня постарался бы не сердить меня...

Мы приближались к дому. Уже виден был мертвенный свет бакалеи Визера, и тут, именно на этом свету, мне бросились в глаза два человека: они бежали согнувшись, держа под мышкой кипы только что полученных на вокзале газет. В это время доставляли парижские газеты, но обычно продавцы никогда так не бежали.

Прохожие останавливались, провожали взглядом газетчиков, и на их лицах я заметил то же озабоченное выражение, какое поразило меня сегодня у отца с матерью.

- Газета "Пти паризьен"... Специальный выпуск... Расстрел Феррера!.. Читайте подробности смерти Феррера...

Я понимал: что-то назревает и весь день какой-то особенный. Первое тому свидетельство: газетчики никак не отдышатся от бега. Второе: пять-шесть мужчин- рабочие, купившие газеты, сошлись кучкой, и к ним тут же направились двое полицейских.

- Давай-давай!.. Расходись!.. Никаких сборищ...

Рабочие отходили медленно и неохотно. Полицейские бесцеремонно их подталкивали. Приказчики из бакалеи Визера в серых халатах стояли на пороге магазина вместе с покупателями. На что они глазеют? Что тут происходит?..

- Читайте подробности казни Феррера...

Один из продавцов газет был в старом картузе с изломанным козырьком, что в моих глазах сразу относило его к категории тех, кого матушка называла оборванцами. Голос у него звучал хрипло. Казалось, он кому-то или чему-то бросает вызов. На нем даже не было пальто. Он бежал все так же согнувшись, а газеты его мокли под дождем.

- Читайте...

Я чувствовал вокруг какое-то скрытое удовлетворение, удовлетворение тем, что назревало, драмой, которая давно готовилась и наконец разыгралась.

- Господи...- вздохнула матушка, увлекая меня за собой, словно опасалась, что сейчас начнется драка.