Татьяна Устинова - Неразрезанные страницы Страница 20

Она толкнула стеклянный тонированный монолитный блок, решив, что вход должен быть где-то здесь. Блок беззвучно отворился, и Маня ткнулась носом в спину Алексу так, что он выронил очки.

– Елкин корень!

Он нагнулся и поднял.

– Тише. Не шуми.

Прямо перед ними, видимо, отделяя так называемую прихожую от так называемой жилой зоны, было воздвигнуто круглое зеркало, раза в полтора выше человеческого роста. Они в нем отражались – раскрасневшаяся Маня и бледный Алекс.

– Святые угодники!

Она обошла Алекса и уставилась в зеркало.

– Смотри, там двух каких-то крокодилов показывают!

Произошло движение, что-то мелькнуло справа от колоссального сооружения, и возник человек. Сразу было не понятно, то ли настоящий, то ли отраженный. Маня посмотрела в зеркало – человека в нем не было. Значит, настоящий.

– Вы х кому? Нихто не принимаит!

– Здравствуйте, – с ходу затараторила Маня, – меня зовут Марина Покровская, я дружила с Сережей, и мы с ним собирались сегодня встретиться…

– Та ховорю ж!.. Нету никакова приему.

Маня зашла за зеркало.

Человек оказался рослой теткой в спортивном костюме и фартуке, желтые кудри на голове покрыты черной траурной косынкой, завязанной концами на затылке.

Бедный Сережка, с острой жалостью вдруг подумала Маня. Как ты жил?..

– Вы кто? Как вас зовут?

– Домработница я, – старательно выговорила тетка сложное слово. – А звать меня Халей.

– Галя, вы одна дома?

Тетка совсем затосковала.

– Та сказано же ж, нету приему!.. Не велено принимать!.. Ступайте, ступайте отседа!.. Хоре у нас.

Алекс у нее за спиной медленно двинулся в другую сторону, зашел за зеркало и пропал.

– Я знаю, что у вас горе, – сказала Маня, – я приехала выразить сочувствие. Я хорошо знала Сергея и понимаю, что у вас несчастье. Мне бы поговорить, Галя! Кто еще дома?..

– Та никаво ж немае!.. Уси разошлися. И вы ступайте. От тама книха, можете тамочки напысати, шо вы тута побували и хто такия! Эта книха для того и положена, шоб у ней уси пысали, хто тута був!

– Матерь Божья, – под нос себе пробормотала знаменитая писательница Поливанова, – траурную книгу, что ль, завели?.. С ума совсем сбрендили?..

Она быстро посмотрела туда, куда показывала тетка.

В темном углу у самой стены стоял полированный концертный пюпитр, декорированный черным крепом. На пюпитре лежал распахнутый альбом, горели свечи в серебряных подсвечниках. Сверху на стене висела фотография Балашова, а вокруг какие-то иконы.

Бедный Сережка!.. И после смерти фарс!.. Теперь вот книга с соболезнованиями, и он сам над ней, да еще в окружении святых!..

– Тама, тама напышите, и ступайте с Богом.

Из глубины дома уже некоторое время раздавались голоса, кто-то негромко разговаривал. Слов было не разобрать.

Маня подошла к пюпитру, стянула перчатку и взяла ручку.

Ты прости меня, Сережка. Но если я сейчас ничего не стану здесь писать, твоя гастарбайтерша выставит меня вон, а я должна разобраться. Я не могу это так оставить, понимаешь, Сережка?.. Вряд ли те люди, которые завели для тебя траурную книгу, смогут разобраться хоть в чем-нибудь. Например, кто и зачем отправил тебя на тот свет!..

Маня поставила дату и быстро написала: «Марина Покровская выражает искренние соболезнования семье»…

– Манечка, здравствуй!

Она выронила ручку, которая стукнулась об плиточный пол и покатилась. Тетка втянула голову в плечи, кинулась вперед, стала на четвереньки и полезла под пюпитр – искать. Подсвечники закачались, и Мане пришлось их придержать.

– Манечка, проходи. Я сразу не поняла, что это ты приехала.

Из-за чертового зеркала Поливанова никого не видела, зато теткина задница в спортивных штанах отражалась во всех поверхностях.

– От она! Нашлася! – Тетка выбралась из-под пюпитра и водрузила ручку обратно. Поднялась, вытерла руки фартуком и боком-боком, мелкими перебежками, просеменила в сторону.

– Ларис, ты, что ли? Я тебя не вижу!

– Я здесь.

Из-за зеркала вышла худенькая блондинка в черном платье. Длинные прямые волосы струились, перехваченные в самом низу черной лентой. Почему-то первым делом Маня увидела именно волосы с этой лентой, знаком беды!

– Видишь, как у нас, Манечка.

– А я с ним сегодня должна была встретиться, – убитым голосом соврала Маня, подошла и обняла женщину. – И не встретилась.

– Да уж теперь и не встретишься.

И они заплакали обе сразу, и очень по-разному. Маня всхлипывала и утиралась ладонью, а Лариса плакала красиво и экономно.

Она была пресс-секретарем Сергея Балашова, проработала с ним много лет, прошла огонь, воду и медные трубы и была предана ему до кончиков белых волос, на которых сейчас красовался черный бант.

Интересно, а где остальная свита?..

Маня постепенно затихла, перестала всхлипывать и полезла в портфель за салфеткой. Лариса тоже перестала ронять слезы, но ей утираться было не нужно.

– Пойдем, Манечка. Что мы на пороге стоим?..

Маня поплелась за ней.

– А как его мама?

Лариса махнула рукой.

– Ну что ты спрашиваешь?.. Плоха, конечно. Мы ее в больницу отправили сразу, она в интенсивной терапии. Не знаю, оправится ли.

По черным плиткам, в которых отражался свет многочисленных точечных светильников, ламп, лампочек и люстр, они вышли в громадное помещение, стеклянные стены которого смотрели в сад. Здесь было так много солнца, что Маня зажмурилась.

– Алекс сказал, что вы приехали выразить соболезнования.

Он сидел на диване, очень свободно, как будто сидел так всегда, хотя явился в незнакомый дом, где только что убили хозяина. Без всякого приглашения явился!.. Маня помнила его неуверенность в себе, нервозность и стеснительность и не узнала его в том человеке, что спокойно сидел сейчас на диване.

– Ларис, я просто приехала. Какие там соболезнования!.. Разве можно что-то такое выразить?..

– Главное, исправить ничего нельзя, Манечка. Знаю, звучит глупо, но я поверить не могу. Никак не могу поверить!.. Ладно бы болел, страдал, как-то можно было подготовиться. А то ведь в одночасье.

Она подошла к стеклянной стене и попыталась задернуть штору, чтобы хоть немного приглушить яростное солнце, но где там задергивать!.. Штора терялась в невообразимой высоте, под самой крышей. От подергиваний по ней пошли волны, но с места она не сдвинулась.

– Только что дом достроил! – Лариса еще раз с силой дернула штору, словно хотела оторвать. – Осенью закончил. И не пожил совсем. Нет, это невозможно!..

– А дом-то, – тихонько сказала Маня. – Ну дворец, ну хоромы!.. Сплошной хрусталь.

Лариса махнула рукой:

– Да это все не его идеи. Он здесь, по большому счету, и не бывал почти. Неуютно ему тут было. Ну, ты же понимаешь.

– Понимаю, – согласилась Маня, которая как раз ничего не поняла.

А если не его идеи, то чьи?.. И зачем строить дом за много миллионов и потом не бывать в нем, потому что неуютно?..

– Я как представлю себе, что сейчас начнется! На всех каналах! Он и так никакого покоя не знал, а сейчас начнут склонять и в Интернете, и на радио, и по телевизору, и в газетах! Мертвого склонять! На куски разнесут, на лоскутки, на молекулы и под микроскопом все рассмотрят!

– А откуда вы узнали, что Сергей погиб? – Это Алекс спросил со своего дивана, и Лариса повернулась к нему. Он пожал плечами, давая понять, что спросил просто так и вопрос этот ничего не значит. – Мне, например, какой-то случайный человек в аэропорту сказал. А вам?..

– А мне позвонили. Эта его позвонила.

– Эта… кто?

Лариса исподлобья посмотрела на Алекса.

– Девушка его, кто же еще! – выговорила она язвительно. – Подруга жизни и большая любовь.

– Я вечно путалась в его любовях, – призналась Маня. – Сколько их у него перебывало!

– Не-ет, это главная подруга! Да ты наверняка ее видела, Маня! Он в последнее время только с ней. И фотосессии общие я организовывала, и они вместе даже чего-то вели! Сборные концерты, не самые ответственные, конечно. Им всем, таким, обязательно сцену подавай! Они вне сцены себя не видят!

– Да ты мне напомни, какая она!

Лариса махнула рукой:

– Чего там напоминать, сейчас явится. Готовьтесь.

Маня вдруг вспомнила:

– Даша, что ли?.. Или как ее?..

– Ну конечно! Он, видишь, для нее даже дом построил. Вернее, это она построила.

– А она… здесь живет?

– Она тут и живет, – сказала Лариса, и лицо у нее передернулось. – Сережа наезжал только. Он же работал день и ночь, уставал, вот ты себе представить не можешь, как он уставал!

– Я могу представить, – пробормотала Маня. – Очень даже могу.

– У него было пять съемок в неделю! Только съемок! Это если не считать всяких дополнительных историй, вроде концертов, гастролей, корпоративов! Он же в любую работу лез! Я ему сто раз говорила – так нельзя, ты себя загонишь, нужно отдыхать, но он никогда же не слушал, никогда!..

Она стащила бант со своих необыкновенных волос и смяла его в кулаке.