Леонид Сапожников - Цепь Страница 20

И вот поднятые из архивов папки… В них ни одного документа, свидетельствующего о том, что узбекским товарищам известен человек по имени Махмуд-ака, так же, как и Федор Ковальчук… А это может означать, что, во-первых, мы допускаем ошибку, предполагая, будто второй пассажир Зикена Бейсеева был не только убийцей Клычева, но и тем, кто снабжал Ковальчука наркотиком; во-вторых, у опытного преступника, наверное, существовало несколько имен, под которыми его знали остальные; а в-третьих, что этот человек коварен, изворотлив и предусмотрителен В связи с этим по-новому выглядело поведение Ковальчука, настойчиво отрицавшего свое знакомство с ним: Ковальчук был убежден, что мы не доберемся до “Махмуда”

Я вновь и вновь перечитываю документы — протоколы допросов, осмотров, справки, акты экспертиз, письма, ходатайства… Живые люди были за всеми этими бумагами, люди, чьи судьбы оказались искалеченными из-за преступлений.

Мне довелось однажды видеть наркомана. “Дойдя до ручки”, он пошел на ограбление аптеки в поисках ампул с морфием. У меня до сих пор стоит перед глазами его искаженное лицо, а в ушах — хриплый крик, похожий на вой: “Начальник! Ну дай уколоться, дай!.. Все скажу, только дай уколоться, да-а-ай!..” Мы немедленно его госпитализировали…

…Я сижу уже несколько часов, не разгибая спины.

— Все-таки это письмо любопытно! — вдруг говорю я сам себе.

Пишет некто Абдурахман Султанов подполковнику Рустамову. Письмо трехлетней давности. “…Колония, конечно, не сахар, дорогой и уважаемый Арафат Рашидович. Это вы правильно говорили. Но жить мне здесь лучше, чем на воле. Да и какая у меня была соля на свободе? Проклятый Тургай сделал из меня тряпку, теперь-то я понимаю. Я готов был на все пойти, лишь бы он дал мне гашиш. Я все потерял из-за него — мать, жену и ребенка. Я знаю, если бы был жив отец, он проклял бы меня и имя мое. Я не скулю, потому что сам виноват, никого, кроме себя и Тургая, не виню. А вам, Арафат Рашидович, спасибо за то, что посадили меня. Я еще буду человеком…”

“Капитан Шигарев! — мысленно кричу я. — Вы же гений! Ну, ясно же, надо, чтобы они, документы эти, заходили и заговорили… Черт возьми, как эта простая мысль не пришла раньше?. Я иду от поиска преступника, а идти надо от тех, кто стал его жертвами! И начать надо хотя бы с этого Абдурахмана Султанова…”

В комнату входит Рустамов.

— На сегодня все? — Глаза-щелки, улыбка, застрявшая в губах.

Все понятно: где-то уже стынет плов, который на должен остывать. И к нему, разумеется, знаменитое узбекское вино.

— Арафат Рашидович, — я протягиваю письмо Султанова, — ваш “крестник”?

Он мельком смотрит на письмо и, усмехаясь, кивает головой.

— Пришлось с ним помучиться. Не возьми его тогда.

— Он где сейчас?

— Освободился. Досрочно. Хорошо работал, дисциплина в порядке. Он ко мне заходил. Мать у него умерла. Не выдержала позора. Жена простила. Теперь с ним все хорошо.

— Что он сейчас делает? Чем занимается? — спрашиваю я.

— Работает на машиностроительном заводе. Сначала не брали, пришлось обращаться к помощи райкома партии. А вы что, хотите с Султановым встретиться?

— Да.

— У меня есть его телефон.

— Он пишет о каком-то Тургае. Это…

— Бандит! — сурово перебивает Рустамов. — Бас­мач… Ему уже лет семьдесят. В двадцатых годах был в банде Юсуф-Бека. Его судили, приговорили к расстрелу, потом заменили высшую меру тюрьмой. Накануне войны вышел, поселился в Бухаре. Во время войны куда-то исчез. Ходили слухи, что он служил у немцев, но проверка ничего не дала. Он действительно находился на оккупированной территории, на Украине, однако не нашлось ни одного свидетеля, который показал бы против него. В сорок восьмом Тургай появился в Дарьинске, устроился работать ночным сторожем на складе. Есть предположение, что он в свое время был связан с наркотиком, но поймать его с поличным так и не удалось. Султанов на суде показал на него, но этого оказалось мало, чтобы убедить суд. Старик твердил, что Султанов его с кем-то путает и, мол, он старый, больной человек, у которого давно сведены все счеты с прошлым. Ну вот, учитывая его возраст, а также отсутствие прямых улик, отпустили его с миром.

— А Султанов давно освободился?

— Четыре месяца назад. Э-э, соловья баснями не кормят! Собирайтесь, Виктор-джан! Рабочий день тоже имеет свой конец. Сейчас заедем в гостиницу, все оформим, а потом махнем ко мне.

В этот момент нетерпеливо начал звонить междугородный…

— Алло, — недовольно сказал Рустамов, — да, я… Кто? А-а! Кирилл Борисович, вот не ожидал… У меня… Что? Когда? Ясно… ясно… Хорошо, конечно, передам и поможем… Все сделаем…

Я вопросительно смотрел на Рустамова.

— Сдается мне, — хмуро проронил он, кладя трубку;- не удастся нам сегодня плов кушать.

— Что случилось, Арафат Рашидович?

— Ваш Ковальчук бежал из-под стражи. Есть предположение, что он может появиться в Дарьинске. Завтра прилетит ставший лейтенант Бизин. Хотел вас, Виктор Николаевич, в одноместном номере поселить, придется в двухместном. Не обидитесь?

— Бизин — мой друг, — улыбнулся я.

— А-а, тем лучше… Что ж, теперь вы главные, его в лицо знаете. Значит, так… Сейчас собираем “оперативку”.

События приняли неожиданный оборот. Совещание у Рустамова было коротким. Я сделал подробное описание внешности Ковальчука, это было необходимо для словесного портрета. Каждый из присутствующих получил задание.

…С семи вечера были блокированы вокзал, аэропорт, автостанция. Постам ГАИ передали приказ проверять все машины при въезде в город. Ночь прошла беспокойно для нас, но ничего не дала: Ковальчук в Дарьинске не появился.

Утром прилетел Вениамин и привез фотографии преступника. Он рассказал, как бежал Ковальчук. Преступник заявил, что по-прежнему не считает себя виновным и поэтому просит доставить его в прокуратуру. Ковальчука сопровождали два наших сотрудника. Перед ними шли грузный мужчина и женщина. Ковальчук неожиданно ударом кулака сбил с ног одного из конвоиров, нырнул под мужчину, тот упал, началась паника, и, воспользовавшись ею, Ковальчук сумел скрыться. Сразу же были взяты под наблюдение все места, где он мог появиться, но Ковальчук словно сквозь землю провалился. Абугазин придерживался мнения, что Ковальчук попытается добраться до Дарьинска. И поэтому Полковник послал мне в помощь Веню.

Фотографии Ковальчука, привезенные им, немедленно были размножены и розданы работникам милиции.

Теперь розыск “Махмуда” приобретал особое значение: Ковальчук мог направиться именно к нему.

Так и не поговорив с Веней, который сейчас работал с сотрудниками Рустамова, я отправился к Абдурахману Султанову домой. На эту встречу я возлагал большие надежды.

16

Абдурахман Султанов оказался сухопарым молодым человеком лет двадцати пяти. Высокий лоб, под которым глубоко спрятались печальные темные глаза; у рта залегла жесткая складка, кажущаяся незаживающей раной. Но когда он улыбнулся, лицо его преобразилось и стало почти юным. А улыбнулся Абдурахман потому, что я сделал “козу” его пятилетнему сынишке, который тут же залился счастливым смехом.

В комнату вошла жена Абдурахмана — худенькая женщина в национальном платье — и пригласила ужинать.

Абдурахман строго следил за тем, как жена ставит и убирает тарелки.

После того, как мы остались одни — жена пошла укладывать сына спать, — Абдурахман, наклонив голову, сказал:

— Вы принесли мне привет от Рустамова. Это большая радость и честь для моего дома. Он сделал для меня не меньше, чем сделал бы родной отец. Он спас меня от самого себя. Чем я могу быть полезным для вас?

— Мне хотелось бы посоветоваться с вами, Абдурахман. Вы не обидитесь, если я начну ворошить вашу прошлую жизнь?

На мгновение его лицо заволокла хмурь, дернулись на щеках желваки.

— Пожалуйста, спрашивайте.

— Ответьте, Абдурахман, кто вам давал гашиш?

— Человек Тургая. Я все рассказал Рустамову и суду.

— Значит, лично Тургай вам не передавал гашиш?

— Нет.

— Все люди Тургая были арестованы?

— Думаю, что нет. Я назвал того, кто передавал гашиш мне. Его арестовали и судили, как и меня. Но на суде он ничего не сказал о Тургае. Когда я вернулся домой, ко мне пришел его дружок — Рахман Икрамов — и сказал, что я продался “лягавым” и за это буду убит. Я ответил: “Я никому не продавался. Только я теперь на все своими глазами смотрю”. Взял со стола нож и говорю: “А тебя, вошь, я прирежу!..” Рахман посмотрел на меня и ушел. Я решил встретиться с Тургаем. Пришел к нему. Мне сказали, что он в мечети. Я направился туда, дождался, когда он вышел. Рядом с ним было два человека. Они сначала не хотели меня подпускать к нему, но он сделал им знак, и они отошли в сторону. “Что тебе нужно, Абдурахман?” — спросил он меня. И тогда я сказал: “Слушай меня, старый пес, ты думал меня запугать и прислал своего раба. Запомни: убьешь меня или пальцем тронешь мою жену и сына, ты будешь жить после этого неделю. Клянусь памятью отца и матери! Ты забыл Сардара Султанова? А сейчас я плюю на тебя, старый шакал!..” Я плюнул на него, повернулся и ушел.