Валерия Вербинина - Черный нарцисс Страница 20

– А камеры? Они там были?

– Ничего они не засекли. Ничегошеньки, Антоша. Ну, что теперь делать будем?

За окном стояло бледное осеннее московское утро. Следователь Антон Помогай и прокурор Андрей Игнатов, насупившись, смотрели то за окно, то на собаку, которая мирно дремала на ковре. Кончик ее хвоста слегка подрагивал – псине снились волнующие собачьи сны.

– Я ничего не понимаю, – наконец признался Антон. Потер переносицу и повторил: – Ничего.

– Я тоже, – не стал лукавить прокурор.

Помолчали.

– Арсений Бородин даже не был на вечере, – сердито проговорил Антон. – При чем тут он?

Прокурор пожал плечами. Лицо у него было небритое, мятое и усталое.

– Допустим, мы имеем два дела. Возможно, любовник мадам Бородиной понял, что ее ухлопал муж, и решил за нее отомстить. Годится?

Антон покачал головой.

– Я не могу строить версии без улик и показаний свидетелей, – сказал он. – Это же… не детективный роман.

– Именно что роман, – скривился прокурор. – В котором три жертвы убиты именно так, как было описано в книге одной дамочки. Что, согласись, никак не может быть совпадением.

– Да, – кивнул Антон. – Но это же… – Он замялся.

– Бред? – проницательно сощурился прокурор.

– Честно говоря, другое просто не приходит в голову.

– Как только пресса узнает об убийстве Бородина… – начал Игнатов, но не закончил фразу и только безнадежно махнул рукой. – Что там по поводу машины, которая якобы преследует эту даму?

– Я запросил данные из базы, – ответил Антон. Залез в другой карман и достал мятую распечатку, всю испещренную какими-то пометками. – И нашел одно любопытное совпадение. – Он протянул распечатку прокурору и указал пальцем строку, обведенную ручкой несколько раз.

Игнатов прочитал, и брови его поползли вверх.

– Ну-ну, – несколько растерянно молвил он. – Ты уверен?

– Марка автомобиля тоже сходится. Это точно машина из его гаража.

– И зачем он это делает? – мрачно спросил прокурор.

Антон пожал плечами.

– Можно у него спросить.

Тут Игнатов поглядел на следака, прямо скажем, весьма иронически.

– Тебе что, очень хочется неприятностей?

– Нет, – спокойно ответил Помогай, – но по закону я имею право его допросить.

Игнатов раздраженно задвигался в кресле. Судя по его лицу, он как раз собирался объяснить молодому и перспективному следователю кое-что о том, что законы в благословенной России имеют разные сферы применения, и вообще, это страна, которую аршином общим не измерить, равно как и ее граждан… Но тут за окном что-то ярко полыхнуло и дробно застучал по подоконнику мелкий град. Прокурор охнул, страдальчески скривился, поднес руку к виску и обмяк в кресле.

– Слушай, – наконец проговорил он, потирая ноющий висок, – поверь моему опыту: не надо с ним связываться, не стоит! В конце концов, мы же не ищем того, кто преследует пишущую даму, верно? Мы ищем неизвестного или неизвестную, в общем, того, кто убил уже трех человек. Что?

– Совсем недавно, – тихо напомнил Антон, – вы говорили, что это могут быть и два разных дела.

– Нет, – насупился прокурор, – думаю, это все-таки одно дело. Убийца четко следует сюжету романа. Кого там убивают по плану четвертым, а?

Антон поморщился.

– Кажется, – сказал он, – это мужчина, которого должны повесить.

Прокурор поперхнулся.

– Черт бы побрал этих писателей… – Игнатов выразился куда более заковыристо и крепко, но смысл был тот же самый. Очевидно, это дошло даже до собаки, потому что она проснулась и удивленно подняла голову. – В общем, Антон, ты должен понимать: число жертв должно остановиться на трех. Поэтому постарайся найти хоть какие-то концы. Прежде всего поищи, не было ли между жертвами чего-то общего. Забудь про книгу, забудь про внешние обстоятельства, ищи мотив, из-за которого всех их могли ухлопать. Мало ли что, вдруг они были связаны общим бизнесом, к примеру… Ведь двое из убитых – бизнесмены, а третья жертва – жена бизнесмена. Да что я тебя учу, в самом деле… – Игнатов безнадежно махнул рукой. – Ты ведь умный парень. Кроме машины, тебе пока ничего не удалось найти?

– Нет, – ответил Антон с сожалением. – Я хотел вечером в монастырь съездить.

– Что еще за монастырь?

– В нем находится один из бывших одноклассников, Дмитрий Шульгин. Сейчас он монах. Его не было на вечере встречи, но он хорошо знал первую жертву и был одно время с ней связан. Кроме того, некоторые считают, что именно он послужил прототипом главного героя романа, хотя автор это отрицает. Может быть, Шульгину что-нибудь известно?

– Думаешь, это нам что-то даст? – безнадежно спросил прокурор.

– Попытка не пытка, Андрей Сидорович.

– Ладно, действуй, – вздохнул Игнатов и встал из кресла. – Ты где есть будешь, дома? Черт, я забыл, что у тебя нет семьи… Пошли борщец поедим. Только за столом – ни слова о делах, понял? Супруга моя страсть как этого не любит, еще с тех пор, как меня инфаркт хватанул.

– Но я должен сегодня еще к тете заехать… – начал Антон в смущении.

– Ни-ни, – объявил прокурор, – отказы не принимаются. Идем!

И, хлопнув его по плечу, двинулся к двери, а следом за ним затрусила преданная собака.

Глава 19

Что-то не так.

Она проснулась утром с этим смутным ощущением, и оно не давало ей покоя. Чем больше Виктория думала о вечере встречи, с которого, собственно, все началось, тем неотвязнее становилось чувство, что именно там от ее внимания ускользнуло нечто странное… или фальшивое… или подозрительное… И теперь писательница мучилась, пытаясь определить, что же именно это было и почему она не обратила на произошедшее тогда должного внимания.

Может быть, что-то не так было с женой Сергея? С Верой, которая удержала Викторию на лестнице и просила у нее прощения за то, что когда-то разбила ей жизнь? Ну разбила, но мы давно склеили осколки и пошли дальше… и вообще в конце концов пришли к выводу, что, по сути, не о чем было и жалеть. Да и склеенное из осколков получилось не хуже прежнего целого, если уж на то пошло.

«Нет, – мысленно сказала себе Виктория, – это была не Вера».

Тогда, может быть, Вероника? Узколобая, самодовольная Вероника, с которой так быстро слетела маска… ревнивая, ранимая женщина.

Виктория поглядела на Никиту, который все еще спал, уткнувшись лицом в подушку. На плече у него и ниже, на спине, если присмотреться, можно было заметить следы старой операции. Когда его вытаскивали из потерпевшей крушение машины, у него были сломаны кости и комбинезон уже начал гореть. Никита потерял сознание еще до того, как его переложили на носилки… а вокруг суетились операторы и снимали, снимали, снимали.

Такая у них работа, понимаете? Потому что любая катастрофа повышает рейтинг гонок.

…После той аварии, которая поставила крест на его гоночной карьере, характер Никиты изменился. И Виктория, хотя они были вместе не так уж долго, уже успела заметить в нем некоторые черты, которые ей не нравились.

У него случались перепады настроения, которые не то чтобы пугали ее, но озадачивали и настораживали. Он мог смеяться, дурачиться, быть веселым и добродушным, самым милым человеком на свете, а в следующее мгновение угрюмо замыкался в себе, и из него нельзя было вытянуть ни слова. Иногда Виктория ловила на себе его взгляд, пристальный, настороженный, – взгляд человека, который ждет нападения, ждет, что его попытаются ударить, не физически, а морально. Но она никогда не говорила ему обидных вещей, не роняла многозначительные намеки на его блестящее прошлое, обернувшееся скучным настоящим, и ни разу не заговаривала с ним о гонках.

Как-то он захотел поджарить хлеб в тостере, и хлеб по непонятной причине загорелся. Никита попятился и потерял сознание. Потом он объяснил, что языки пламени напомнили ему, как он горел в машине и его не сразу смогли вытащить. Тогда он был почти уверен, что сгорит заживо. Как сгорел Уильямсон в недоброй памяти 1973 году.

Но Виктория только поцеловала гонщика, сказала, что она всегда терпеть не могла жареный хлеб, и выбросила тостер. Больше они на эту тему не разговаривали.

Не говорили они и о Веронике, с которой он по-прежнему встречался. Конечно, Виктория могла бы устроить (как и большинство женщин) полномасштабное выяснение отношений на тему «я или она», потребовать ясности и для убедительности разбить о пол что-нибудь хрупкое. Однако она с детства ненавидела любые скандалы. Ей претило все, что заставляет человека терять достоинство, унижаться, требовать что-то, вне зависимости от того, с какой целью это делалось. Кроме того, она терпеть не могла просить кого бы то ни было о чем бы то ни было.

Нет, она вовсе не верила в знаменитую фразу: «Ничего ни у кого не просите; сами придут и все дадут». Напротив, Виктория считала, что автор забыл написать самую важную, заключительную часть этой фразы: «…когда вам уже ничего не будет нужно».