Сергей Трахименок - Игры капризной дамы Страница 20

— Понял, понял, — сморщился Хуснутдинов, и Федя не стал продолжать, хотя сделать это стоило бы.

В октябре прошлого года в СМУ пять дней не выдавали зарплату: в банке не было денег. Потом какую-то сумму нашли, и главбух, чтобы не очень утруждать своих работников перерасчетами, решил выдать не всем по ползарплаты, а полностью, но выборочно. И, конечно, первыми ее получили конторские и постоянный состав. Командированным и спецконтингенту денег не хватило, а им, если верить их лидерам, деньги были нужнее, чем кому-либо.

Возник конфликт, который можно было мирно разрешить, но пришедшие к главбуху представители командировочных и «условников» не были им приняты. Все это закончилось дракой, переросшей в массовые беспорядки, в ходе которых были разгромлены контора и общежитие спецкомендатуры. Стройка остановилась на три дня. Главбух срочно лег в больницу. Хуснутдинов потребовал наряд милиции для охраны собственной персоны, а с его водителя на несколько дней слетела маска обычной наглости.

Федя знал о зреющих беспорядках и просил Хуснутдинова либо вообще не выдавать зарплату, либо выдать всем по половине. Но Хозяин так не сделал и был наказан, и с той поры, как всякий неглупый человек, стал прислушиваться к намекам Внучека: какой же начальник откажется от собственной выгоды.

— Я позвоню? — спросил Федя.

Хуснутдинов с готовностью кивнул: ему не хотелось развивать тему прошлогодних беспорядков.

Федя позвонил в отделение и попросил шефа прислать за ним машину.

— Возьми мою, — сказал Хуснутдинов, одним ухом слушавший его.

— Нет, — ответил Внучек, — мне еще в одно место заехать надо…

— А-а, тогда, конечно, — произнес Хозяин и уткнулся в бумаги.

Федя, однако, хитрил, некуда ему было заезжать. И от машины Хуснутдинова он отказался вовсе не из-за неприязни к его водителю. Федя решил использовать время, пока будет ждать машину, для визуального контакта с Кондратьевым.

Почти одновременно с отделенческим «уазиком» на дороге показались трое. Шеф назвал бы их маленькими начальниками. К таковым он относил инженеров, пребывающих на рядовых должностях, не имеющих своих машин, вкалывающих день и ночь на участках и даже в конторе появляющихся только ради планерок и получения зарплаты. Одним из троих был Кондратьев. Он, конечно, заметил спичку в зубах у капитана, — визуальный контакт состоялся.

3

— Ну как, рука супостата не просматривается? — спросил шеф, когда Федя появился в отделении.

— Просматривается, — ответил Федя. — Один у нас супостат — мы сами.

— Да, — многозначительно подтвердил шеф, — в этой стране главный супостат — раздолбайство, а раздолбай — враг номер один.

— И долбалоб тоже, — добавил Федя, имея в виду совсем не то, что имел в виду шеф, и думая, что почти все перестали говорить «у нас», «в нашей стране», а модно стало говорить «в этой стране».

— Однако с этим супостатом мы справиться не можем: раздолбайство в этой стране вечно, — сказал шеф и, помолчав, добавил фразу Шелленберга из «Семнадцати мгновений весны», которую повторял по три раза на дню: — Оно бессмертно, как бессмертен в этом мире сыск…

Шеф еще о чем-то говорил. Он был в прекрасном настроении, видимо, успел доложить в управление о происшествии первым…

Федя слушал его вполуха, так как боялся прозевать звонок в своем кабинете. Он специально оставил там дверь открытой, а дверь кабинета шефа не закрыл. Дверь кабинета секретарши также была открыта, и оттуда доносились обрывки разговора Раисы Михайловны с одной из многочисленных подруг. Вообще-то раньше подруг было еще больше, но времена изменились, и уже не престижно дружить с сотрудниками КГБ.

Звонок Федя все же прозевал, в кабинете было тепло, не дуло, и он закемарил после полубессонной ночи.

— Федор Степанович, — раздался над ухом ехидный голос шефа, — спать будете дома… У вас телефончик…

Внучек бросился в свой кабинет и снял трубку, но это был не Кондратьев — это звонила жена.

— Почему не выключил ночник в коридоре? — спросила она вместо приветствия. — А счетчик, между прочим, крутится, как карусель.

— Разве? — только и нашелся наш герой.

— «Разве, разве», — передразнила жена. — Выключать надо. — И положила трубку.

Федя тоже опустил трубку на рычаг, уселся за стол и решил к шефу не возвращаться: с минуты на минуту должен был позвонить Кондратьев. Телефон вновь зазвонил, Федя снял трубку и опять услышал голос жены.

— Наталья, — сказал он, разозлившись, — ты занимаешь линию, я жду звонка…

— Вот и дождался, — сказала Наталья. — Звонка он ждет… Пинаете там с Карнауховым воздух, и только. Он хоть на базу ездит, а ты вообще неизвестно чем занимаешься…

— Наталья, — заорал Федя, — мне позвонить должны. Если тебе нечего сказать, положи трубку!

— Как же, разбежалась. Ты там своими агентами командуй, понял? Недаром о вас в газетах такое пишут…

— А ты их читаешь?

— Читаю.

— Я рад…

Федя не бросил трубку только потому, что Наталье нужно было дать выговориться. Если же разговор прервать, то она будет звонить, пока ей не надоест, и Кондратьеву пробиться к нему будет невозможно. Он молчал, а Наталья, видя, что он перестал сопротивляться, быстро выдохлась и сказала:

— Мне работу предлагают… в кооперативе.

— В «Погребке», что ли? — спросил Федя и понял, что проговорился.

— Почему в «Погребке»? — слишком уж поспешно отозвалась Наталья. — Не в «Погребке».

— А где?

— Нигде, вечером поговорим.

«Что ж, вечером так вечером». — Федю не особенно расстроил конец разговора с женой. Он был всплеском вчерашней бури, которая может повториться и сегодня, когда Наталья в очередной раз будет выговаривать ему «за квартиру», а крыть будет нечем…

— Федор Степанович, — раздался голос шефа, и тут зазвонил телефон.

— Привет, — сказал Кондратьев, — как дела? Прекрасно… за исключением… Из автомата звонишь?

— Из конторы, — был ответ, который предполагал меньшую откровенность при ведении разговора.

— У вас что-то случилось? Лифт, что ли, оборвался?

— Это не у нас, у субчиков.

— Ну ясно, и Бог с ним, с лифтом, он меня не интересует (фраза как раз предполагала обратное). С ребятами виделся?

— Нет, а надо?

— Конечно… Завтра после смены сможешь? Часов в семь? — сказал Федя и, придерживая одной рукой трубку, достал другой записную книжку, но в календарике посмотрел не завтрашнюю, а сегодняшнюю клетку — она была свободной.

— Лады, — усмехнувшись, сказал Кондратьев. Договорившись о встрече, Федя пошел к начальнику.

Тот, закрыв двери, сказал почти торжественно:

— Из управления только что звонили. Просили принять самое деятельное участие в расследовании этого ЧП…

— Что мы и делаем, — ответил Федя, мельком заметив, что фраза понравилась шефу. «Мы» — всегда приятней, совсем не то, что — «я».

В обед Федя почувствовал озноб и вспомнил сквозняк в трубе. Но делать было нечего, он доработал до вечера, встретился с Кондратьевым и в восемь часов направился домой.

По лестнице он поднимался уже с сильным насморком, предчувствуя, что это будет еще одним раздражителем для и без того раздраженной в последнее время Натальи.

«Эх, Натка, Натка, — думал Федя, — шесть лет назад, когда мы только поженились, ты со мной на край света готова была пойти и в шалаше жить. А сейчас тебя то квартира не устраивает, то моя работа, то вообще непонятно что… Хотя почему же непонятно… Понятно».

Наталья ехала в Каминск с надеждой на лучшую жизнь. А как же иначе? Мужа-то переводят на вышестоящую должность, так ей сказали в управлении. А раз так, то всё, что они имели в Н-ске, в сравнение не должно идти с тем, что они будут иметь в Каминске.

Но Каминск встретил их равнодушно. С жильем здесь было так же плохо, как и в Н-ске. Кроме того, для исполкома было слишком накладно выделить приезжим специалистам сразу две квартиры. Исполком, спустя год, выделил одну, которая, разумеется, досталась шефу. А тот, до получения ее дневавший в жилотделе, перестал там появляться вообще. А под лежачий камень, как известно, вода не течет…

И с работой у Натальи не получилось. Первое время она устроилась было на «ящик», но там не прижилась и ушла в торговлю. Хотя ушла — неточно сказано. В торговлю ее переманила заведующая универмагом Баклавская. Она была баба хитрющая и заполучить себе в магазин жену сотрудника КГБ считала большой удачей. В жизни завмага всякое может случиться — где милиция прижмет, где сам во что-нибудь влипнешь, — и чем больше будет рядом с тобой людей близких к тем, кто может насолить или помочь, тем лучше.

В последнее время Наталья сильно изменилась. Она потеряла интерес к дому, и квартира без женской руки вмиг превратилась в берлогу. Реже, чем раньше, стала пилить Федю, посылать его к начальнику и в исполком требовать квартиру, но если уж посылала, а он упорствовал, то доходила до истерики. А потом вдруг впадала в состояние прострации, а после опять начинала плакать и злиться, кляня на чем свет стоит Федю, за то, что он согласился ехать в Каминск, а уж если согласился, то должен жить так, как живут все каминцы. А каминцы, по ее мнению, хватают все, что плохо лежит, живут в свое удовольствие и совсем не работают, а уж если и работают, то получают не то что он…