Владимир Соловьев - Матрешка Страница 20

Лена была дома. На выяснение отношений сил у меня не было — отложил до лучших времен. Странное было ощущение, что она сама порывается мне что-то сказать, но я разделся, лег и мгновенно заснул. Спал, как ни странно, хорошо — первая за последние недели ночь без кошмаров. Больше меня не расстреливали во сне как наяву. Реальность превзошла все гипотезы и фантазии, воображение бездействовало, я успокоился. Во многом знании много печали, но не тревоги. Бестревожное знание — это покорность судьбе.

Лена разбудила меня в пять утра:

— Только не спорь и не спрашивай. Я уже собрала все вещи. Танюша готова. Позавтракаешь в пути. Все «хвосты» — по телефону.

Спросонья я ничего не понимал.

— К чему такая спешка?

— Потом будет поздно. Они уже все знают. Высчитать тебя как моего мужа смог бы даже еж, а у них госбезопасность поставлена, как когда-то в стране, откуда они родом.

— Бандерша?

— Бандерша — подставное лицо. Как раз она не в курсе. Ей просто отстегивают приварок. Настоящий padrone — Тарзан.

— Тарзан?

— Ну да. Это его кликуха. Когда на него находит, он становится дикий, как Тарзан. В темных очках. Тот человек, что привез тебя к нам.

Меня резануло это «к нам».

— Не привез, а привел. Я его заставил. Твой Тарзан— мой бывший студент.

— Знаю.

— Откуда?

— Тарзан мне сказал.

— Он знает, что я твой муж?

— Конечно. Потому и привел. Любит пикантные ситуации. Тут только до меня дошло, что в Саг-Харборе он ломал со мной комедию.

— Ты с ним спала?

— Какое это имеет значение?

— Для тебя — никакого! — рассердился я. В самом деле, почему он меня должен интересовать больше, чем другие ее клиенты?

— Спала. Больше никем Тарзан не интересуется. — И усмехнулась: — Однолюб. Прикипел душой и телом.

— Я так понял, что он женат.

— Номинально. Семья у него в Ницце. К жене относится как к матери своих сыновей.

— А как он относится к тому, что ты спишь с кем попадя?

— Плохо. Предлагал развестись с тобой, уйти из «Матрешек» и стать его личной гёрл.

— А ты?

— Дала ему отлуп.

Как ни странно, эта извращенная форма верности мужу меня немного успокоила.

— Ты вчера сбежала?

— Сбежать от них невозможно. Такое только в детстве возможно — убежала однажды от приемных родителей, после того как «папаша» стал подваливать. А вчера просто отпросилась у бандерши, сказавшись больной: клиент, мол, попался чересчур активный, настоящий садюга. Это про тебя.

— Ты уверена, что они догадались?

— Знаю точно.

— И тем не менее Отпустили?

—Да.

Не стал больше пытать про Тарзана, да и так ясно: их связывают особые отношения, добром он ее не отпустит.

К вечеру, отмахав с полтысячи миль, мы уже были в Фанди. Поставили палатку, небо в алмазах, океан в ушах и ноздрях, Танюша на седьмом небе, заснула мгновенно.

Погони не заметил, хоть и поколесил по городу, прежде чем выкатил на хайвэй. Время от времени поглядывал в зеркальце, не сели ли нам на «хвост».

В первую же ночь моя матрешка раскололась, и одновременно с другими чувствами я испытал облегчение — конец проклятой неизвестности. На следующий день Лена исчезла.

9

Господи, какая выдалась ночь! Небо вызвездило, высыпав всю свою млечную наличность, ничего не оставив про запас. Внизу бесшумно катились волны, заливая каменистое дно, по которому мы успели пройтись посуху час всего назад — прилив, который в любую минуту грозил превратиться в потоп, а мы обозревали ночное буйство природы с высокого берега, из безопасного далека. Пьянили ночные запахи, тайные шорохи понуждали к изучению еще одного языка — природы. Дневные тревоги отступили на задний план, будто не вчера это с нами стряслось, а миллион лет назад, в доисторической тьме. Голова кружилась от легкости, свободы и фантазии. Но я уже знал, что за это безусловное, абсолютное счастье нам еще придется расплачиваться наличными. Вот-вот.

Уложив довольную Танюшу, мы бродили по береговой крутизне залива Фанди и, вместо того чтобы выяснять отношения, упорно, словно сговорившись, молчали, боясь потревожить эту божественную ночь, нарушить волшебство дышащей нам в затылок природы. В конце концов, не обменявшись ни словом, мы отправились восвояси и, глянув на свернувшуюся калачиком, посапывающую, кулачок во рту, Танюшу (только ночь возвращала это единственное разумное в нашей семье существо детству), мгновенно уснули обнявшись — так ухайдакал нас целый день драйва. Лена вздрагивала во сне, я прижимал ее крепче, она снова засыпала.

Проснулся среди ночи и в неверном свете луны долго смотрел на милых моих дочурок — Лену и Таню, пока не захлюпал от умиления и горя. Сон наяву, явь во сне, будто вижу их первый и последний раз. Никого из своих жен и детей не любил, как вот этих.

Окончательно пробудился, почувствовав на своем лице ее пальцы. Лена водила ими по руслу моих слез, и я заревел еще сильнее — вроде бы уже наяву. «Бедный мой, бедный», — шептала моя любимая родная шлюшка. А каково ей? Ее предутренний рассказ — шепотом, чтобы не разбудить Танюшу, по-русски, чтобы Танюша не поняла, если проснется, — был сух, как статистический отчет, мелькали города и годы, никаких эмоций, которые, так я понял, были растрачены, как и слезы, значительно раньше. Что меня удивило — рассказывая, Лена не грызла ногти. Подробности меня не интересовали, я слушал, словно речь шла не о моей девочке, но о чужом, незнакомом человеке — либо я все еще не проснулся и меня мучили кошмары. Реальность — если только это была реальность, а не сон — превосходила все страхи и подозрения.

— Ты должна была сказать мне это раньше! — крикнул я, не выдержав.

—Я пыталась, но ты как-то не внял, а исповедаться с разъяснениями невозможно.

И тут я вспомнил, как в очередной скандал из-за ее трат она мне врезала, что лучше быть проституткой, чем выслушивать мои мелочные попреки, и что нет разницы между браком и притоном: «Хочешь знать, я — настоящая шлюха. В самом что ни на есть прямом смысле. Предпочитаю в таком случае притон». Но я принял тогда за фигуру речи. У себя в Иркутске она действительно была подающей надежды танцовщицей, и если бы не спеклась вэлферная империя, которая, помимо зла, источала на своих подданных также дозированное добро и, в частности, пестовала юные дарования, Лену, кто знает, ждала бы, вероятно, видная балетная карьера. Однако с крушением социализма хореографическое училище в Иркутске лишилось государственных субсидий, спонсора из числа новых русских не нашлось, зато открылась граница, а заодно и новые горизонты: попасть в Джульярд-скул в Нью-Йорке представлялось теперь не более сложным, чем в Вагановское училище в Санкт-Петербурге. Брат, поставщик в зарубежные притоны молодых дарований, пусть совсем иного рода, предложил помощь и разработал сложный план, а чтобы не было накладки, решил подстраховаться и лично сопровождал девичий десант за океан. В Нью-Йорке, предупрежденный заранее, их должен был встретить Володин напарник-соделец, который к тому времени досрочно вышел из тюрьмы и тут же — за старое, возобновив деятельность в невиданном прежде масштабе ввиду фактической безнаказанности любого криминала в новой России. К тому же у них была крыша, что означает на российской тарабарщине тайных и влиятельных покровителей во властных структурах (не задаром, конечно). Но даже если б замели, всегда можно откупиться: у них там все прихвачены. А в России теперь продается все, включая атомные боеголовки и пост президента страны. Главное — знать точную цену.

Пока рассказ Лены совпадал в общих чертах с тем, что я узнал от Бориса Павловича. Это был первый вояж Володи за пределы бывшего СССР, а в русской диаспоре еще более волчьи нравы, чем в волчьих стаях Сибири, хотя вроде бы дальше некуда. Волк Володя оказался провинциалом и наив-няком против зарубежных русских волков. Так по крайней мере выходило со слов Лены, которые, когда она говорила, я принимал на веру, а потом стал сомневаться.

Сколько раз она меня надувала! Засомневавшись, вспомнил почему-то никогда не существовавшую школьную карусель, а скорее всего это был банальный инцест: у таких вот детских грешков самые длинные тени. Потому, может, и небылица про изнасилование в школе, чтобы скрыть куда более стыдное? Все, что связано с ее братаном-любовником, хоть и вызывало отвращение, но одновременно подстегивало любопытство. А сомневался я даже в том, что видел собственными глазами в «Матрешках». Мне легче было представить мою жену еб…ся с братом, чем с кем попало, по нескольку партнеров в день, но все они были безымянны, на одно лицо, в то время как ее любимого брата я имел честь знать лично. Тут до меня наконец задним числом дошло, что собачья свадьба в школе — это эвфемизм детской проституции в Нью-Йорке, куда Лена попала в школьном возрасте. Но это было маргинальное, излишнее, не нужное уже мне открытие.