Лев Альтмарк - Я — стукач Страница 20

С задних рядов доносится знакомый голос Нинки Филимоновой:

— Галина Павловна, может, лучше мне выступить? Я же готовилась, вы меня просили…

Те несколько слов, которые я мучительно отыскивал, пробираясь к сцене, солёным комком застревают в горле. Горькие злые слёзы застревают в глазах.

— Что с тобой, Виктор? — встревожено спрашивает Галина Павловна. — Товарищи, ему же плохо! Помогите сойти со сцены.

— Не надо! Ничего мне от вас не надо! — Изо всей силы я бью кулаком по полированной стенке трибуны. Выпуклый край герба до крови рассекает пальцы, но боли я не чувствую. — Без вашей помощи обойдусь…

Галина Павловна с удивлением глядит на меня и удерживает за руку инструктора, который пытается встать со своего стула. А я уже сбегаю со ступенек и спешу к выходу. Ленка пытается догнать меня, но ей очень трудно пробираться сквозь плотную толпу в проходе.

А за спиной уже разносится чуть подрагивающий от волнения голос нашего парторга:

— Ничего страшного, товарищи! Обыкновенная истерика — с кем не случается? Просто молодой человек перенервничал. Успокойтесь, собрание продолжается… На трибуну приглашается кандидат в члены КПСС бригадир штукатуров Филимонова Нина…

Я сижу в комитете комсомола и курю одну сигарету за другой. Передо мной на столе чашка с остывшим кофе. В голове вакуум, ничем заниматься не хочется, наверное, впервые за время моего секретарства.

Хотя не мешало бы заняться приведением в порядок документации. На носу ещё одно комсомольское собрание — уже отчётно-выборное. По срокам до него ещё полгода, но Галина Павловна потребовала провести его сейчас. Она же предложила и новую кандидатуру вместо меня — конечно же, Нинку Филимонову. А я и не против. Мне уже всё равно…

Само собой разумеется, её исключение из комсомола райком не утвердил, потому что им оперативно позвонили с завода, и когда я привёз выписку из протокола собрания, мне устроили хорошую головомойку. К удивлению райкомовского начальства я не оправдывался и воспринимал всё предельно равнодушно. Ясно было, что секретарём заводского комитета комсомола мне больше не быть, да я этого уже и не хотел. А после «судилища» над Полынниковым лишний раз убедился, что иных вариантов для меня нет.

После того, как я выбежал с «судилища», то сразу бросился к себе в комитет комсомола и стал рвать на мелкие клочки все эти протоколы и отчёты, но подоспела Ленка и отняла у меня бумаги. Потом мы долго сидели с ней в разных углах и не смотрели друг на друга. Мы слышали, как закончилось собрание, и люди потянулись к выходу. К нам несколько раз стучали, но ни я, ни Ленка даже не пошевелились. Потом, когда все разошлись, старушка-уборщица своим ключом открыла дверь и попросила нас освободить помещение. Наверняка она решила, что мы остались тут, чтобы заняться чем-то постыдным, но, увидав наши лица, обомлела и долго глядела нам вслед, пока мы шли по коридору к выходу.

Вопреки ожиданиям, никаких особых перемен после «судилища» на заводе не произошло. Полынников по-прежнему работает в кузнице в своём ремонтно-механическом цеху, лишь на доске объявлений появился приказ о лишении его квартальной премии. Но к деньгам — и все это знали — он относится с полным безразличием, так что такая мелка кара его никак не задела. Главный инженер довольно потирает руки, потому что ценный работник для производства сохранён, а квартальную премию — какая мелочь! — он найдёт способ как-нибудь возместить.

Галина Павловна с Ромашкиным меня теперь не замечают вовсе. Я для них больше не существую. За компанию со мной в опалу попала и Ленка. Да оно и понятно: заведовать сектором учёта и быть замом нового комсорга она не собиралась ни под каким соусом. Теперь мы с ней вернулись в родное конструкторское бюро за кульманы. Благо, держать карандаш ещё не разучились…

Я отхлёбываю кофе из чашки и неспеша достаю свой комсомольский билет. Зелёная дерматиновая корка, в которую вложена красная книжица, от постоянного ношения в кармане немного истрепалась, но сам билет как новенький, будто его выдали только вчера. Открываю первый разворот, и с фотографии на меня глядит четырнадцатилетний мальчишка с копной непослушных волос в белой рубашке без галстука.

Ох, как я мечтал когда-то об этом билете! Нас принимали в комсомол в восьмом классе, и мне было до слёз обидно, что я не оказался в числе первых, потому что всем уже стукнуло по четырнадцать, а мне надо было ждать ещё целых полгода. Я даже раздобыл себе комсомольский значок, но носил его в кармане, доставал и примерял на лацкан пиджака, пока никто не видел. Мне казалось, что этот значок с ленинским силуэтом излучает какую-то энергию и согревает ладонь. Как это было здорово тогда!

Тот ли это комсомол, о котором я мечтал? Неужели я обманывал себя все эти годы? Я не хотел верить, что миф, который я сам и создал, с каждым днём разрушается всё больше и больше. Мне казалось, что я сумею его сберечь в своём небольшом окружении, если буду его искренне любить и лелеять. И когда мне предложили стать комсоргом нашего небольшого заводика, я решил, что это закономерное развитии моей преданности и любви…

Все мы обманывали себя, выдавая желаемое за действительное. Я и представить не мог, что когда-то наступит время, и эта маленькая красная книжица в зелёной дерматиновой корке больше не будет лежать в моём кармане. Как можно обходиться без неё?!

И вдруг мне в голову приходит сумасшедшая мысль. Такая сумасшедшая, что я даже не сразу её осознаю. Рука слегка подрагивает, но я беру зажигалку и долго смотрю то на неё, то на комсомольский билет. Какой-то пьянящий азарт овладевает мной: ну-ка сыграем в чёт-нечёт, орла и решку — что выпадет? Но нет под рукой ничего подходящего…

А если я включу своего давнего недруга — репродуктор — и загадаю: если будет дикторская речь или классическая музыка, то прячу зажигалку в карман, а если какой-нибудь очередной марш…

Глубоко вздохнув, поднимаюсь из-за стола, последний раз оглядываю комитет комсомола, куда больше уже не вернусь, и протягиваю руку к репродуктору. Перехватывает дыхание, на мгновение я замираю, но какая-то ледяная иголка настойчиво покалывает слева в груди.

Ручка громкости слегка поскрипывает. Секунда — и раздадутся звуки.

Я тяжело дышу и вслушиваюсь, вслушиваюсь, вслушиваюсь…