Валерий Меньшиков - Цветы на асфальте Страница 20

— На банк.

Приняв две карты, осторожно раздвинул их пальцами. «Казна» — туз и шестерка. Посмотрел на банкомета, известного среди воров под кличкой «Медовый», карманника Веньку Сидорова.

— Пытай свое счастье, Медовый.

Венька скинул на лежащую перед ним карту еще две, резко перевернул их. С минуту пристально смотрел на Пашку.

— Двадцать. Ваши не пляшут.

Пашка небрежно, за уголок, вытянул из кармана пятидесятирублевую купюру, пришлепнул сверху банк.

— Еще желаешь?

И снова что-то ощутимо шевельнулось в Пашкиной груди.

— Мечи...

Он смотрел на нервные пальцы Медового: не передернул бы карту, он на таких делах зубы съел. А Пашка еще не той масти для старого вора, чтобы уличать его в нечестной игре.

Еще две зеленые бумажки легли на захламленный стол. Перебрал на этот раз Пашка, как говорят, «два туза и дамочка вразрез». Не стал в третий раз пытать судьбу, подошел к Лизке.

— Выпить хочется, посылай пацанов в магазин.

— Да ты никак разбогател, Пашенька. — Лизка опять прильнула к нему. — Наследство получил от какой-нибудь тетки?

— По случаю напрокат приобрел. — Пашка удовлетворенно заметил, как загорелись глаза у Лизки.

За столом азартнее пошла игра. Ванька Крупнов монотонно тянул свою бесконечную песню, пригрелась у него под боком Верка Кобра. А Пашке хотелось одного: напиться, припасть к гибкому Лизкиному телу и больше не возвращаться домой...

В СТАРОМ ПАРКЕ, У РЫНКА

Сквер был запущен, а потому первозданно красив. Густые ветви акаций нависали над облезлыми лавочками, сужали аллеи. Резко пахло полынью. Дурман, запах этой негородской травы всегда вызывал у Короткова острые воспоминания о деревне. Родившись и прожив на природе семнадцать лет, он до сих пор не потерял привязанности к доброму сельскому уюту. И вот уже несколько лет, если выпадало счастье летнего отпуска, проводил его в своем лесном углу, в ежедневной радостной суете, которую по-настоящему может вызвать только неповторимая ягодно-грибная пора.

Сейчас зелень уже поблекла, кусты и деревья заметно пожелтели. Осень. Для многих — прекрасное время. Для многих... Им же порой не до окружающей красоты...

Только что позвонил Канада (такая кличка шла по жизненной колее за Иваном Крупновым) и попросил о встрече, предупредив, что в райотдел заходить не намерен. Звонок для Алексея был неожиданным, но в их работе и самым необычным ситуациям удивляться не стоило. Потому Коротков ответил, что будет ждать его в старом парке, за рынком. Канада зря ноги маять не будет, тем более ходить за советами в уголовный розыск, — это Алексею было известно. Значит, отнестись к звонку следовало со всей серьезностью. Заменив пиджачную пару и галстук на короткую замшевую куртку и потертые джинсы, за пятнадцать минут до назначенной встречи Коротков уже был в парке, облюбовав одну из неприметных скамеек.

С Крупновым у них сложились особые отношения. В своей практической работе Алексей следовал твердому правилу: перед оформлением паспорта беседовать с каждым освободившимся из мест лишения свободы. Разговор чаще всего был непринужденный, о дальнейшем житье-бытье. А понять в таких случаях Алексей хотел одно: насколько испорчен человек, какие внутренние пружины сжаты в нем и что можно ожидать от него в будущем. Порой приходилось помогать с пропиской, устраивать в общежитие, на работу, а то и улаживать разбитые семейные отношения.

Знал Коротков, что не каждый, возвратившись «оттуда», несет с собой доброе настроение, твердую убежденность в необходимости честной жизни. Ведь справедливое наказание — все-таки наказание, карающий перст которого создает в человеке за годы отсидки оболочку отчужденности, заряжает его надолго обидой на все и всех, и, прежде всего, конечно, на административные органы. И преодолеть это отчуждение, уяснить, что виновником всех бед являешься ты сам, способен не каждый. Вот об этом-то и не забывал Алексей ни на минуту, приглядывался, выискивал всегда в сидящем напротив его человеке ростки доброты, которые надо не только выявить, но и дать им прорасти силой своего участия, доброты, а не мелкого и показного доброхотства. Об этом он постоянно твердил своим ребятам. Не просил, а требовал, чтобы изучали преступный мир, среди отбывших наказание искали людей, не растерявших человеческих качеств, помогали им встать на правильный путь. Алексей знал, как доверие окрыляет оступившегося человека, твердо верил, что без добрых отношений с людьми, хорошо знакомыми со своей средой, повадками, жаргоном, намного сужается поле деятельности, обедняется методика розыска. Но как вырвать человека из его прежнего мира, помочь ему очистить душевную накипь — этому не учил ни один институтский учебник. Это могла подсказать только жизнь.

Коротков вспомнил первую встречу с Иваном Крупновым. Зашел тот, привычно втянув голову в плечи, руки на животе — придерживают полы незастегнутого пиджака.

— Здорово, начальник.

Блеснули во рту две желтые коронки. Во всем: походке, угловатых жестах, отрепетированной улыбке — чувствовалась добротная воровская школа. Что ж, прошел парень свою «академию» и теперь вот желает показать свое «я». Такие долго на воле не задерживаются, жди от них пакости.

Легла на стол длинная, как лента, справка о судимости. В коротких строчках перечень статей Уголовного кодекса.

Крутил Алексей ручку меж пальцев, медлил накладывать визу-разрешение на получение паспорта. И говорить вроде не хотелось. Долго смотрел на справку. Хотя, чего там разглядывать. Обычный послужной список вора. Крал у государства, не гнушался и личной собственностью граждан. А в сторону от этих статей — ни-ни. Профессия!

— Как жить, Крупнов, думаешь?

— Это моя печаль, начальник.

Запахнули ладони плотнее пиджак.

— Специальность есть?

— Хозяин добрый, приобрел с десяток.

Не клеился разговор, чересчур официальный, свернуть бы чуток в сторону.

— По какому адресу прописываться будешь?

— Найду где прислониться.

— А мне бы поконкретней.

— Это к чему же? — проявил некоторый интерес Круп-нов.

— Административный надзор оформить придется. Накрутил статей, как лапши на мясорубке.

— Под надзор? — погасли во рту коронки. — Что ж, воля твоя, начальник. Для меня небо всегда в клеточку.

Тогда и мелькнула у Алексея мысль: а если попробовать оторвать Какаду от его дружков? Не век же ему по колониям горе мыкать, расплачиваться за короткое мнимое воровское «счастье». Не все, поди, человеческое в нем угасло. Скажи он тогда прямо ему об этом, рассмеялся бы в ответ Крупнов: это его-то, на путь праведный. Но от предложения — помочь устроиться на работу — не отказался. Трудился он грузчиком на местном мясокомбинате. Работа для вора тем и прибыльная, что при случае можно утаить баранью тушу или вязку колбасы. На том и попался. Каких-то десяток килограммов потерялось при погрузке на складе, сумма мизерная, рублей на сорок, но для вора-рецидивиста и это страшно. И винить ни кого не будешь — сам себе на шею аркан накинул. А тут еще кладовщица шум до небес подняла. Много ли, мало ли, а кругленькая сумма — недостача на складе объявилась. Кто виноват — без сотрудников ОБХСС не разберешься, а под горячую руку все грехи на мышку свалили, какой Ванька Крупнов в сей момент оказался. На кого же еще, на кладовщиков да администрацию, что ли? Когда вот он, вор. И по бумагам, и по обличью, к тому же за руку пойманный.

Только Алексей не очень в то поверил. Ну, а с Крупновым, конечно, работать надо, раз кража в журнал заштампована. И снова встретились в кабинете. Какая-то ощутимая озлобленность распрямила фигуру Крупнова, жестче обозначила черты лица. Видать, смирился с тем, что срок предстоит немалый, какие тут разлюбезные разговоры. Спросил его прямо:

— Хочешь остаться на воле?

Усмехнулся Крупнов криво, не той стороной, где коронки впаяны.

— Моя воля, начальник, давно в клетку спрятана.

— Я спрашиваю, хочешь остаться на воле? — упрямо повторил Коротков.

— Что-то мне непонятна твоя милость, начальник. Если обогреть хочешь, так сразу скажи, ты — сам по себе, а я — тоже. Дороги у нас разные и никогда не сойдутся. Разве что вот так, дело на Канаду состряпаешь.

— Это не по моей части дела стряпать, да и не верю я откровенно в этот шум с обворованным складом, иначе бы разговор другой пошел.

И тут Крупнов, тертый калач, уловил какую-то свежую струю в разговоре, надежду что ли почувствовал, или просто человеческая душевность задела — никто верить до сих пор не желал, оно и понятно: от кого ярлык вора укроешь, что однажды к тебе был пришлепнут, а тут... Но этот человек из категории лиц, ненавистных Канаде, сказал ему, что не верит в эту колбасную историю.

Заерзал Крупнов на стуле, ожидая разъяснений.

— Скажи, Иван (Алексей впервые назвал Крупнова так, и это резануло того по ушам), только на откровенность, видишь, нет передо мной протокола, и я не ловлю тебя на слове... Так вот, скажи, Иван, эти десять кило триста сорок граммов единственные, что к твоим рукам прилипли? Или еще что было?