Войтек Стеклач - Современный чехословацкий детектив Страница 20

— Чего это тебя занесло сюда сегодня? — поинтересовался я вместо приветствия.

— Салют! — Бридлер широко улыбнулся. Все внесценическое поведение и облик этого обладающего необычайным носом, большеротого и бледного человека казались частью то ли задуманного, то ли исполняемого этюда. — В девять я тут выступаю.

— Как это? — изумился я. — Мне казалось, сегодня дискотека.

— Да, — сказал Бридлер, — но с двадцатиминутной порцией культуры.

— А-а, — протянул я. Вот ведь что выдумали, ловкачи! Яд культуры, вливаемый по каплям, должен исподволь подорвать всеобщее обожание однообразного, доводящего до идиотизма хаоса децибелов.

— Нам бы еще внутрь попасть, — кивнул я на запертую входную дверь с табличкой «Билеты проданы».

— Разрешите. — Бридлер прокладывал путь среди покуривающих подростков, которые как будто ожидали, что произойдет чудо и они окажутся внутри, а я шел за ним.

Бух, бух! Звонка не было, так что Бридлер стучал кулаком, а подростки смотрели на него полными надежды глазами. По ступеням шумно поднялся собрат Бубеничека Саша Лютых, один из первых горячих популяризаторов каратэ в Чехии. Комментариев это, очевидно, не требует. Узнав нас, он помахал, развел руками и потопал по лестнице вниз.

— Забыл ключи, — коротко перевел мне мим на язык слов жестикуляцию вышибалы.

— Возьмите меня с собой… — попросила Бридлера озябшая девчушка лет шестнадцати в мини-юбке и с густо накрашенными губками — настоящее яичко к Пасхе.

— А что скажут папа с мамой? — ласково осадил ее мим. Губки ответили грубостью, и девица исчезла в толпе позади нас.

Лютых повернул ключ, приоткрыл дверь, и мы проскользнули в щель. Старания нескольких акселератов проникнуть вслед за нами были наперед обречены на неудачу. Мастер каратэ Саша Лютых знал свое дело.

— Что, Колда здесь? — спросил я, пока мы спускались по винтовой лестнице. На стене, которая в прежние времена, насколько мне помнилось, была декорирована конвертами от пластинок, теперь красовались рисунки какого-то молодого художника.

— Здесь, — кивнул Саша, — в кабинете у шефа. Шефом в «Букашке» был Вашек Крапива. Если к подвальчику начала потихоньку возвращаться память о его лучших днях, то это во многом было заслугой Вашека. Перед директорским кабинетом мы разошлись. Бридлер направился в гримерную, а Саша в бар, где, впрочем, в отличие от «Ротонды», подавали только безалкогольные напитки. Я постучал и открыл дверь. Крапива и Колда были в кабинете не одни. Возле низкого столика сидел на ящике еще один мой знакомый — Добеш.

— Привет.

Все трое смотрели на меня как на привидение. Первым опомнился Крапива.

— Как, ты еще жив?

— А ты меня похоронил?

— Ребята сказали мне, — Крапива мотнул головой в сторону Добеша и Колды, — что тебя замели.

— То же самое Добеш говорил мне вчера о Колде, — усмехнулся я.

Добеш расхохотался:

— Эх вы, душегубы, хоть бы руки друг другу подали!

— Дурацкая шутка, — запротестовал Колда.

— Я того же мнения, — согласился я. — Бонди не придет?

— А что? — забавлялся Добеш. — Настал его черед?

— В каком смысле?

— Я про ваш гангстерский синдикат.

Черный юмор Добеша заметно нервировал Богоуша.

— Ты надолго?

Я кивнул:

— Да, побуду… Так что Бонди?

— Не знаю, — пожал Колда плечами, — может, посидим в баре? — предложил он как бы невзначай.

— Ладно, — сказал я, а Добеш крикнул нам вслед, когда мы выходили из кабинета:

— Смотрите там поосторожнее с певицами, не то я останусь без ансамбля.

В углу бара стояли три столика для исполнителей. Я сел за один из них, а через минуту ко мне присоединился Колда с двумя стаканами лимонада. Я ждал, когда он начнет.

— Злишься на меня? — осторожно спросил он. — Мы с тобой никогда не говорили об этом, но…

— Погоди, — сказал я, — из-за чего мне злиться? Из-за твоих показаний?

— Нет, потому что я увел у тебя Зузану.

— Распространяться об этом не имеет смысла, — я глотнул лимонада, — про все это сейчас можно смело забыть.

— Ладно… — с заметным облегчением отозвался Колда.

— Принимаю просто как факт. Ведь мы все равно разошлись с Зузаной, уже полгода тому назад, ты же знаешь. Но, так сказать, остались друзьями.

— А я с ней… встречался… три месяца.

— То-то и оно. Ты, конечно, думал, что я с ней разделался из ревности?

Богоуш кивнул:

— Кто же еще мог ее убить?

— А выходит, мы с тобой в одинаковом положении, — сказал я. — Да, я смирился с тем, что потерял Зузану. Но что привело меня в бешенство, так это как ты подставил меня, бессовестно наврав, будто Зузана меня боялась.

Колда обиженно завертел головой:

— Нет, не наврал, спроси у Бонди.

— Похоже, вы с Бонди сговорились вырыть мне яму!

— Да точно она так сказала, — настаивал Колда.

— Тогда будь любезен передать все дословно.

— Я стоял в дверях, когда об этом зашел разговор. То есть… надо было забрать из машины пакет с нотами. Зузана его там забыла.

— Почему же не пошел Бонди? — подозрительно спросил я. — Ведь это его машина.

— Ты же знаешь, у него одышка от подъема по лестнице!

— Понятно.

— А Зузана и говорит: в восемь придет Бичовский. Взять свои вещи и поболтать. Ты останешься, Богоуш? Я ей сказал, что не могу, что в семь меня ждут.

— А Зузана?

— Разозлилась. Что, мол, я буду делать одна с этим психом, — Колда, извиняясь, пожал плечами, — боюсь оставаться с ним с глазу на глаз.

— Так в точности и сказала?

— Так и сказала. А я ей — ну ладно, я тебе звякну и, если он вздумает приставать к тебе, приду и хорошенько врежу ему… А потом я спустился к машине Бонди, она напротив дома была, на другой стороне, там, где разрешена стоянка.

— А когда вернулся?

— О тебе мы больше не говорили. Бонди наигрывал на фоно ту твою песню, а Зузана пела.

— И они записали ее на магнитофон.

— Может быть, — сказал Колда, — я не знаю, я читал. Но очень может быть, потому что еще в «Беседе» Бонди обещал Добешу, что он это потом сможет послушать.

— Но запись оставил у Зузаны, — отметил я вскользь, скорее для себя. — А дальше?

— Ну, Бонди ушел, а я…

— А вы с Зузаной занялись любовью, — помог я Колде выйти из затруднения.

— Верно, — целомудренно опустил глаза Богоуш. -

Потом я тоже ушел.

— А пока ты был у Зузаны, не звонила она кому-нибудь? Понимаешь, Богоуш, я вот что подумал: раз она меня боялась и не хотела остаться со мной наедине, может, позвала кого-то еще?

— Нет, не звонила она, — покачал головой Колда, — пока я там был — не звонила.

— А не вышло ли у нее с кем-нибудь в последнее время ссоры или, скажем, скандала? Ведь у того, кто это сделал, должна же быть, черт побери, причина!

— Не знаю, — Колда выглядел потерянным, — насколько мне известно — нет.

Внезапно его осенило:

— А знаешь, Честмир, кажется, нам так все время и придется ходить в подозреваемых!

— Ясное дело, — сказал я скептически. — У тебя хоть есть твердое алиби на время после семи вечера.

— Это верно, — покраснел Богоуш.

— Слушай, а что это за алиби?

— А разве тебе капитан не сказал? — Лоб Богоуша покрылся капельками пота.

— Не-ет.

— Ну, я это… Зузане сказал, что буду в «Ротонде», и если что, так она туда может позвонить… но в «Ротонде» не был… я… нет, капитан тебе и впрямь не говорил?

— Да нет же, он сказал только, что твое алиби подтвердили трое. И что это алиби — с семи до полуночи.

— Я был у Пилата, — выдавливал из себя Колда, — мы договорились… устроить вечеринку…

До меня понемногу стало доходить. О бурной личной жизни Милоня Пилата ходило множество темных легенд.

— А ваши… гм… дамы — кто они?

— Одну ты должен знать. Это Богунка.

— Славикова?!

— Мне… — Богоуш сглотнул, — мне очень стыдно, поверь, Честмир!

— Знаешь, что я о тебе думаю?

То-то бы ликовал сейчас Томаш Гертнер! Гнусный тип. Таков был его диагноз.

— Честмир! — взмолился Богоуш.

— Ладно, — устало сказал я, — а о Зузанином заграничном контракте ты ничего не знаешь?

— Ничего, — воспрянул Колда, обрадованный переменой темы. — А что такое?

Он явно не притворялся. А я с огорчением подумал, что и сам мало что знаю. И забыл спросить у Геды — может, она что выведала?

— Да так, ничего.

— Ну, Честмир, твою руку в знак того, что ты больше не злишься!

Но рука Колды повисла в воздухе, в полосе отчуждения, отделявшей меня от него. Это было выше моих сил.

22

— С тех пор как у вас на шее оказалось это убийство, вы что-то приуныли, мальчики, — цинично подкалывал нас Добеш.

Мы сидели в зале, где еще не отзвучали аплодисменты в адрес завершившего свое выступление Бридлера. Сигаретный дым в снопах света, заливавшего подмостки, создавал душную фиолетовую завесу. За этой завесой кланялся мим. Рядом с нами остановился Крапива.