Карло Шефер - В неверном свете Страница 20

Действительно, в упаковке оказался ключ.

— От моей квартиры, — сказала Ильдирим. — Теперь тебе больше не нужно звонить в мою дверь. Никогда.

Всю обратную дорогу Бабетта была радостной и оживленной, какой Ильдирим еще никогда не видела девчушку. Вероятно, из-за того, что они вместе, и из-за подарка. Прокурор даже порозовела при мысли, что кто-то может так сильно ее любить. Малышка беспрестанно болтала про бессонные ночи в приюте, про бешеных девчонок, из которых, впрочем, некоторые были и хорошие. Одна воспитательница так много курила, что у нее губы были синие, но она хорошая.

— Теперь я много всего вспомнила про Старый мост. Помнишь, я еще получила плохую оценку за реферат… В воротах моста раньше была тюрьма, наверху для людей, которые не смогли отдать свои долги, а внизу, где темнота, для настоящих преступников. Ты ведь ловишь преступников, это же интересно.

Ильдирим кивнула и с серьезным видом подтвердила, что ей очень интересно. Сама-то она знала все это с собственных школьных лет и тотчас представила себе Ратцера. В башне, в ее нижней части.

Он сидит напротив идиота. Наблюдает, как глупость сочится из каждой поры на рыхлом носу картошкой. И с трудом себя сдерживает, чтобы не схватить его за этот толстый нос.

— Нет, господин доктор Дункан, тут я не могу вам помочь. Не исключено, что мы займемся этим делом, если появятся достаточно веские подозрения. Но, честно признаться, мне даже не приходило в голову, что та находка может породить какие-либо сомнения. Таких случаев у нас еще не было… В Штутгарте есть свое отделение нашей местной полиции; вероятно, они бы сообщили, если бы там появилось что-то подозрительное. Да, действительно, друг мой, меня удивляет, что вы знаете об этом…

— Подобные случаи — мой конек… У каждого свои увлечения. А Интернет… — Он разочарован. Он ожидал большего от этого провинциального болвана. Не слишком многого, но все же больше, чем он получает. Разочарование — серый купол в большом пустом зале неудач. Но одновременно он испытывает и радость. О, еще многому можно научиться, очень многому, и можно делать это все лучше и лучше, и он будет это делать все лучше и лучше.

— Интернет, тут вы правы… Глобализм, а-а, глобализация. Это мой конек. Мои любимые случаи…

Неужели этот идиот-прокурор не замечает, насколько он сейчас жалок? Перед ним сидит первый в его скудной карьере более-менее глобально действующий преступник, а он ради дешевого отпуска готов целовать ему ботинки.

— …впрочем, встречаются у нас не слишком часто.

— Ну, доктор Вернц, может, вы позволите мне немного познакомиться с этим делом? Я уже сказал, это у меня вроде хобби, и, может, я продвинусь немного дальше благодаря наработкам прокуратуры…

Идиот думает. Видно, как он это делает, словно у него в черепной коробке находится логарифмическая линейка, очень тугая. Зашевелятся ли у него подозрения, удивят ли его весьма специфические интересы чужеземца, который еще только собирается изучать немецкую правовую систему? Он уверен, что этого не случится. Если бы люди умели думать правильно, мир выглядел бы совсем по-другому. Его ненадолго огорчает мысль: мир умных никогда не станет его миром, — ведь только глупость способна привести его в бешенство. Он — это он, пока движим ненавистью. Но затем к нему возвращается оранжевая радость: мир — это то, чего ты хочешь, а не то, что есть. То, что есть, лишь инструмент.

— Ваш философ Хайдеггер был великим мыслителем.

Идиот озадаченно таращит глаза.

— О да, он писал чудесные книги… Подождите-ка, как бы мне немного утолить вашу страсть? Как частное лицо… — Идиот размышляет, насколько он может пойти ему навстречу, чтобы не нарушить какой-нибудь параграф. — Да, это я могу сделать. Я прикажу выдать вам документ, что вы официальный гость гейдельбергской прокуратуры. Возможно, это откроет для вас некоторые двери в учреждениях. Устроит вас?

Признательность, улыбки, рукопожатия. Он насвистывает, напевает. Рассказывает о завтрашней встрече с турецкой мочалкой, человечно и с благодарностью.

— Бедная фрау Ильдирим уже немного оправилась от шока и на этот раз вспомнит о вашем уговоре, я в этом уверен. Вы уж простите бедняжке ее промах, ведь она сидела напротив настоящего убийцы… Впрочем, ладно, господин Дункан. Вы сами разберетесь.

Ну конечно, он разберется. И добьется того, чего хочет.

Тойер и его подчиненные ломали голову. Ничего не скажешь: Зельтманн, возможно, был прав.

— Предположим, он невиновен… — некурящий Штерн тер себе виски.

Хафнер прикуривал вторую сигарету, хотя первая еще прыгала между его бессмысленно чмокавшими губами.

— …тогда хотелось бы знать, что его заставляет портить себе жизнь и сажать себя в дерьмо. Он нарушил закон, еще когда ворвался к Ильдирим, а теперь вообще исчез.

— Мы должны это выяснить. — Тойер вдруг подумал, что часто повторяется. — Возможно, есть радость и в падении. — Если она, радость, вообще существует на свете, добавил он мысленно. — Возможно, он не убивал Вилли, но вся эта история позволяет ему теперь подвести черту под неудавшейся жизнью. Так или иначе, но его жизнь уже никогда не будет такой, как прежде.

— Итак, допустим, — тут же встрял в разговор Хафнер, — кто-то укокошит мать Лейдига, просто так…

— Просто так, — язвительно повторил Лейдиг. Остальные молчали, пораженные бестактностью Хафнера.

Но Тойер поспешил вмешаться, чтобы тупой комиссар не придумал чего-нибудь и похлеще, и стал довольно сумбурно рассуждать вслух.

— Кто был Вилли? Что нам известно про него? Почти ничего. Если принять версию о Ратцере как подозреваемом, у нас появляется возможный мотив. Студент-лодырь, да еще явно с легкой придурью, был недоволен — Вилли в чем-то его надул. Поэтому Ратцер его и убил. Но попробуйте себе это представить конкретно! Он столкнул его в воду либо со Старого моста, либо с плотины, что напротив Карлсторского вокзала. Столкнул, несмотря на реальную опасность, что его кто-нибудь увидит. Есть ли в этом смысл? Если да, то не относится ли этот случай к разряду тех, когда преступники немедленно во всем признаются. Но, возможно также, что Вилли сделал нечто противоположное для кого-то другого…

— Что? — озадаченно спросил Лейдиг. — Отказался писать за него реферат?

— Нет, нет… — Тойер нервно замахал рукой. — Я имею в виду, что, возможно, наоборот, написал слишком хорошо. Ведь если я закажу какую-нибудь научную работу, для меня одинаково плохи оба варианта — если ее забракуют профессора либо если я с помощью этой фальшивки выскочу в число лучших студентов. Понимаете?

Все задумались над таким вариантом: не исключено, что кто-нибудь прославился благодаря работе, написанной Вилли, а тот начал его шантажировать. Или он просто не хотел рисковать, опасаясь шантажа с его стороны.

— Из-за этого я скорее мог бы кого-нибудь прикончить, — сумрачно согласился Хафнер. — Вообще-то я и хотел сказать именно об этом, то есть о другой стороне медали… — Он просто запутался, взяв для примера мать Лейдига, он хотел сказать, что в таких случаях не рассуждают про точку Омеги и не употребляют иностранных имен. Никто ничего не понял из его слов, а Тойер уловил слабый запах ацетона, исходивший от Хафнера. Неряшливый сотрудник вряд ли удалял с ногтей остатки лака, так что запах означал лишь одно — он снова пытался замаскировать запах шнапса. Неужели он пил на работе и с утра? Прятал бутылку в сортире? Ну и что, пусть пьет, раз все так и так не ладится. Ведь он, Тойер, и сам часто сбегает в страну медведей. Или все-таки поднять скандал и взяться за плетку?

Тут заговорил Штерн:

— Давайте подумаем теперь про подозрения Ратцера. По каким-то своим причинам он навел нас на след некоего Фаунса. Возможно, он просто нес чепуху. Ведь существует бесчисленное множество мотивов, по которым Вилли могли прикончить.

— Их я вообще предпочел бы не касаться. — Тойер снова взял себя в руки и вернулся к действительности. — Даже если бы нам официально позволили вести расследование. Вся наша громоздкая машина не поймает этого Ратцера, хотя тех, кто его ловит, не интересуют его странные заявления: Фаунс, точка Ипсилон…

— Точка Омеги, — робко поправил его Лейдиг.

— Да, — кивнул Тойер, — абсолютно верно… Зельтманн просто не считает их достойными внимания. И мы обречены копать дальше… — Гаупткомиссар устало хлопнул себя по ляжкам. — Остается род смерти! Ведь, опасаясь шантажа либо того, что Вилли испортит ему хорошую репутацию, человек не станет спихивать его в воду в центре города. Остается то, что мы не знаем, кто он такой и где жил, остается, что, возможно, он — тут Штерн прав — прыгнул сам или его столкнул какой-то идиот за две с полтиной марки — ну да, ведь у него были при себе деньги… И откуда он упал — со Старого моста или с плотины? Или еще откуда-то? Нам нужно время, однако у нас даже нет права действовать по своему усмотрению. Дерьмовая ситуация.