Начальник райотдела - Галия Сергеевна Мавлютова Страница 20

На крыльце отдела ее встретил Виктор Дмитриевич: «А я вас заждался», — он широко развел руки в стороны, будто хотел ее обнять. Юмашева, стиснув зубы, медленно обошла Коваленко, как обходят случайное препятствие на пути.

— Кабинеты готовы, — лебезил он, угодливо открывая перед ней дверь, — вас стажеры ждут.

— М-м, — промычала Гюзель Аркадьевна, она точно знала, если заговорит, то сорвется на крик, мат, нецензурную брань, непротокольную форму беседы, — м-м-м.

— Зубы болят? — склонился над ней Виктор Дмитриевич.

Юмашева, сведя скулы до зубовного скрежета, прикрыв глаза, шагнула за порог, мысленно давая себе слово, что сдержится, не сорвется, не допустит ошибки. Она знала, что Виктор Дмитриевич ждет от нее неверного шага.

— Зубы болят, я спрашиваю? — крикнул ей в спину Коваленко, вконец разозлившийся от ее молчания.

— Все в порядке, спасибо за заботу, — ответила Юмашева, вкладывая в простые слова как можно больше вежливости и приторности, будто некая интеллигентная дамочка из светского общества забрела в отдел по нелепой случайности.

Коваленко молчал ей в спину. Его молчание привело Юмашеву в состояние эйфории: «Все-таки в этом жестоком поединке победила я, оказалась сильнее обстоятельств и мужского неудовлетворенного самолюбия. Вот сейчас можно строго спросить с Коваленко за разгильдяйство. К примеру, почему он не принял участия в рейде?»

— Я был в Главке, — первым заговорил Коваленко. Он резко бросал слова, стараясь задеть ее, всем своим видом намекая на будущие неприятности, угрожавшие ей в случае неповиновения. — Мы вместе с Лесиным, с Фимой Лесиным — главным инспектором, обсуждали проблемы отдела.

— Вдоволь наговорились? — поднимая кверху краешки губ, спросила Юмашева, повернувшись на каблуках. Она чувствовала в себе силы, пришедшие к ней после внутренней борьбы: «Главное, победить себя, заставить гордыню жить по правилам. Если ты этого добился, значит, ты — победитель в этой жизни», — думала она, глядя, как гнев изнутри изводит Виктора Дмитриевича. В нем кипела ярость, переливавшаяся через край в виде злобно блестящих маленьких глазок, крупной складки возле носа, искорежившей пухлое лицо Коваленко. — Все проблемы обсудили? Ничего не оставили на завтра?

Виктор Дмитриевич смотрел на нее ненавидящим взглядом. Вместе с желваками у него вдруг заходили уши вперед-назад, он молча повернулся и выскочил за дверь.

«Вот и хорошо. Поговорили. Проверили, кто крут, а кто не крут», — засмеялась Юмашева, проходя в дежурную часть.

— Вася, — продолжая источать приторность в голосе, обратилась она к дежурному по отделу, — готовь «обезьянник». Мы с Резником задержанных привезли. Все должны сидеть отдельно. Хозяина квартиры оформишь и сразу ко мне в кабинет. Его Леней зовут. Он самый грязный из задержанных. — Юмашева направилась к лестнице.

— Гюзель Аркадьевна, к вам опять эта бабка приходила, — сказал дежурный, выходя из-за барьера.

— Какая еще бабка? Кто такая? Много их ходит, — Юмашева задержалась у двери, взявшись за притолоку.

— Карпова Анна Семеновна. Она уже третий день пороги обивает. Все вас спрашивает, — дежурный виновато улыбнулся. — Мне ничего не рассказывает, только вас требует.

— Я же просила Коваленко разобраться. Хорошо, завтра пусть приходит в десять утра. Позвони ей, предупреди заранее.

— А как же рейд? Вы же до утра будете в отделе, — крикнул ей дежурный.

Юмашева уже поднималась по лестнице, и ей пришлось тоже прокричать ему в ответ.

— Не поеду домой. В отделе жить буду.

В кабинете было прохладно. Она прошла к окну и закрыла форточку. Выглянув в окно, некоторое время наблюдала, как выводят из патрульных машин задержанных. Гуськом прошли бывшие зэки, пестрой гурьбой, разухабистой походкой, как цыгане, проскакали наркоманы. «Видимо, ломка начинается, — догадалась Юмашева, — это хорошо, в таком состоянии их легко разговорить». Резник, стоя на крыльце отдела, как военачальник раздавал команды. Он взмахнул рукой, и патрульные машины, одна за другой замерли в одной шеренге. «Его даже машины слушаются», — усмехнулась Юмашева и подошла к столу. «Сейчас начнется — допросы, беседы, ночные чаепития… Где-то сейчас Андрей? — и тут же вздрогнула от телефонного звонка, — совсем нервы расшатались, от любого звука вздрагиваю», — подумала она, осторожно беря трубку двумя пальчиками, будто боялась раздавить червяка.

— Где ты, любовь моя? — спросил Андрей.

Она молчала. Хотелось отключить телефон, не слышать его, никогда. Почему появилось это желание, Гюзель не могла себе объяснить. Да и кто из женщин в состоянии объяснить свои поступки, продиктованные любовью.

— Ты молчишь? Я сейчас приеду, — один миг и связь исчезнет. Андрея не станет. Он словно почувствовал ее тайное желание и опередил необъяснимый изгиб загадочной женской души.

— Не надо. Я сама. Приеду. Как только освобожусь, — она первой нажала «отбой».

Юмашева посмотрела на часы и, следя за стрелкой, ровно две минуты думала об Андрее. Вспоминала его объятия, ласковое прикосновение к щеке, легкий поцелуй в висок. От этих воспоминаний все внутри вздрагивало, будто ее организм пронизывал телефонный звонок, неожиданно прозвучавший изнутри. Когда стрелка пересекла положенное отведенное время, она поправила манжету пиджака и нажала кнопку селектора.

— Василий, приведи хозяина квартиры. И пусть Резник зайдет.

Разложив на столе чистые бланки, бумагу, ручки, карандаши, на всякий случай (вдруг срочно что-то понадобится, не нужно тратить время на поиски), Гюзель Аркадьевна включила чайник, достала две чашки, немного подумала и вытащила из тумбочки третью чашку, затем стеклянную сахарницу, ложки, печенье, коробку конфет и маленькую бутылочку коньяка.

— Мать, хочешь нарушить сухой закон? — Слава неслышно подкрался сзади и выхватил из ее рук коньяк.

— Слава, напугал меня, — она сердито передернула плечами, — хочу нарушить закон. Только нарушать мы будем вместе. Будешь? По двадцать пять граммов?

— Нет. Новое поколение — новые песни, — засмеялся Резник.

Он поставил бутылочку на тумбочку и положил чайный пакетик в чашку.

— И все песни о главном. Скучное оно, это ваше поколение. Умеешь, ты, Слава, вовремя напомнить о моих славно прожитых годах, — упрекнула его Юмашева.

— Тебя не касаются проблемы отцов и детей. Ты вне времени и возраста. И вообще ты существуешь независимо от количества прожитых лет, — он залил пакетик кипятком и открыл коробку конфет. — Вот сладкое я съем. Люблю вкусные конфеты.

— Не так уж и много лет. Я даже до сорока не дотягиваю, — обиделась Гюзель Аркадьевна и отвернулась от Резника.

— Не обижайся. Ты навсегда останешься для меня старшим товарищем по окопам, — Резник чмокнул ее в щеку, — не время дуться друг на друга. Сейчас приведут Леню Силкина. Вот и обижайся на него, сколько твоей душеньке угодно.

— Уже лет десять я ни на кого не обижаюсь. И знаешь, почему? На обиженных воду возят. К тому же полковники вообще не обижаются. Не боярское это дело. По званию не