Эмиль Габорио - Преступление в Орсивале Страница 21

- Три жалких клочка земли, - отмахнулся он.

- Ну нет, участки недурны. И потом, разве вы не приобрели кое-что на распродаже имущества шахтовладельцев Перонов?

- Там и всего-то ничего земли.

- Верно, но заплатили вы наличными. Согласитесь, ремесло лекаря без диплома не так уж невыгодно.

Мэтр Робло, против которого уже не раз выдвигалось обвинение в незаконной медицинской практике, счел за благо запротестовать.

- Если я лечу людей, - заявил он, - то платы не беру.

- Значит, это торговля лекарственными травами приносит вам такие барыши?

Беседа все более начинала походить на допрос, и костоправ насторожился.

- Да, я неплохо зарабатываю на травах, - ответил он.

- А так как человек вы бережливый и предусмотрительный, то прикупаете землю.

- Я еще скотину лечу, - поспешно подхватил Робло, - это тоже приносит немалые деньги. Ко мне люди за три лье едут. Я лечу лошадей, коров, овец.

- Тоже без диплома?

Костоправ напустил на себя высокомерный вид.

- Сам по себе кусок пергамента еще не делает человека ученым, - изрек он. - Я дипломированных ветеринаров не боюсь. Животных я изучаю на пастбищах и в хлеву. Ежели надо вскрыть нарыв, вылечить овцу от вертячки или от овечьей оспы, то тут мне равных нет.

Голос мирового судьи становился между тем все благожелательнее.

- Знаю, - продолжал папаша Планта, - вы человек искусный и с большим опытом. Да вот совсем недавно доктор Жандрон, у которого вы служили, расхваливал мне вашу сообразительность.

Костоправ нервно вздрогнул, что не укрылось от папаши Планта, продолжавшего как ни в чем не бывало:

- Кстати, наш дорогой доктор уверял меня, что никогда ему не попадался столь понятливый помощник, как вы. «Робло, - говорил он, - обнаружил такие способности и такую склонность к химии, что не хуже моего может произвести многие труднейшие реакции».

- А чего ж! Мне хорошо платили, вот я и старался, а к образованию я всегда тянулся.

- И у господина Жандрона вы прошли хорошую школу, мэтр Робло: он занимается интереснейшими исследованиями. Особенно примечательны его исследования ядов и опыты с ними.

Костоправ уже не в силах был скрыть тревогу и старательно прятал глаза.

- Да, - ответил он, чтобы что-нибудь сказать, - мне приходилось наблюдать весьма занятные опыты.

- Ну что ж, - заметил папаша Планта, - вам с вашей любовью к образованию и с вашей любознательностью посчастливилось: в ближайшее время доктору предстоит весьма занимательное исследование, и можно не сомневаться, что он привлечет вас в качестве помощника.

Мэтр Робло был достаточно хитер и уже несколько минут назад догадался, что этот разговор, вернее, допрос, затеян неспроста. Но зачем? Чего добивается мировой судья? Костоправ терялся в догадках, чувствуя, как им невольно овладевает страх. При мысли о том, на сколько невинных с виду вопросов он уже ответил и к чему они клонились, он задрожал.

Он решил схитрить и перевести разговор в другое русло, объявив:

- Я всегда готов услужить своему бывшему хозяину, если у него есть во мне нужда.

- Нужда будет, не сомневайтесь, - отвечал папаша Планта и небрежным топом, странно противоречащим колючему взору, которым он сверлил орсивальского костоправа, добавил: - Дело будет интереснейшее, зато и трудное. Предстоит эксгумация тела господина Соврези.

Робло был готов услыхать нечто ужасное и призвал на помощь все свое мужество. И все же имя Соврези прозвучало для него как удар грома; сдавленным голосом он пролепетал:

- Соврези!

Панаша Планта отвернулся от него и, не глядя, продолжал рассеянным голосом, каким говорят о погоде:

- Да, придется эксгумировать Соврези. У полиции появились подозрения - вечно она что-нибудь подозревает, - что он умер не совсем естественной смертью.

Костоправ прислонился к стене, чтобы не упасть.

- С этим делом, - говорил между тем судья, - обратились к доктору Жандрону. Вы знаете, он нашел реактив, позволяющий обнаружить присутствие любого алкалоида в исследуемых тканях. Я слышал от него о какой-то чувствительной бумаге…

Робло делал героические усилия, пытаясь оправиться от удара и обрести прежнюю уверенность.

- Методы доктора Жандрона мне известны, - пробормотал он, - но я не могу взять в толк, на кого падают подозрения, о которых упомянул господин мировой судья.

Теперь у папаши Планта уже не оставалось сомнений.

- Насколько я понимаю, это не просто подозрения, - отвечал он. - Как вы знаете, госпожа де Треморель была убита; разбирая ее бумаги, полиция обнаружила письма, более чем убедительное признание, расписки и многое другое…

Костоправу было уже все ясно; однако у него еще хватило духу заметить:

- Ну и ну! Будем надеяться, что служители правосудия заблуждаются.

И столько силы было в этом человеке, что, хотя он весь дрожал от нервного возбуждения, как осиновый лист, он добавил, растянув свои тонкие губы в некое подобие улыбки:

- Госпожа Куртуа не идет, а меня ждут дома. Я зайду завтра. Мое почтение господину мировому судье и всей честной компании.

Он вышел, и вскоре песок во дворе заскрипел под его подошвами. Робло шел, спотыкаясь, как пьяный.

Едва костоправ удалился, г-н Лекок бросился к папаше Планта и снял перед ним шляпу.

- Сдаюсь, сударь, - сказал он, - и склоняюсь перед вами; вы сравнялись с моим наставником, великим Табаре.

Сыщик был окончательно покорен. В нем проснулся артист: перед ним было настоящее, громкое преступление, одно из тех, что утраивают тираж «Газетт де трибюно». Разумеется, Лекоку недоставало многих деталей, он не нашел еще отправной точки, но в общих чертах дело было ему уже ясно.

Уловив метод мирового судьи, он шаг за шагом проследил работу мысли этого столь изощренного наблюдателя и обнаружил в деле, которое представлялось г-ну Домини столь простым, множество осложнений. Его тонкий ум, привыкший распутывать клубок умозаключений, увязывал воедино все обстоятельства, обнаруженные днем, и, надо сказать, сыщик от души восхищался папашей Планта.

Глядя на портрет, он думал: «Вдвоем с этим хитрецом мы сумеем объяснить все». Однако и ему не хотелось ударить в грязь лицом.

- Сударь, - сказал он, - пока вы допрашивали этого прохвоста, который еще понадобится нам в дальнейшем, я тоже не терял времени зря. Я заглянул во все углы и нашел вот этот клочок бумаги.

- Ну?

- Это конверт от письма мадемуазель Лоранс. Вам известно, где живет тетка, к которой она поехала погостить?

- По-моему, в Фонтенбло.

- Ну вот, а на конверте парижский штемпель, почтовое отделение на улице Сен-Лазар; разумеется, штемпель еще ничего не доказывает…

- Тем не менее это какой-то след.

- Это еще не все. Я позволил себе прочесть письмо мадемуазель Лоранс - оно лежало на столе.

Папаша Планта невольно насупился.

- Да, - продолжал Лекок, - быть может, это было не совсем деликатно с моей стороны, но в конце концов цель оправдывает средства. Так вот, сударь, вы тоже читали это письмо и, вероятно, размышляли над ним, изучали почерк, вчитывались в каждое слово, исследовали построение фраз…

- А! - вскричал судья. - Значит, я не ошибся: вам пришла в голову та же мысль, что мне!

И, окрыленный надеждой, он схватил обе руки полицейского и сжал их, словно встретил старого друга.

Но тут послышались шаги на лестнице, и разговор их прервался. В дверях стоял доктор Жандрон.

- Куртуа засыпает, - сообщил он, - ему уже лучше. Надеюсь, все обойдется.

- Тогда мы здесь больше не нужны, - сказал мировой судья. - Пойдемте. Господин Лекок, должно быть, умирает от голода.

Он отдал кое-какие распоряжения слугам, ждавшим в вестибюле, и вышел, увлекая за собой обоих спутников.

Сыщик успел сунуть в карман письмо несчастной Лоранс и конверт от письма.

X

Дом орсивальского мирового судьи невелик и тесен - это дом мудреца.

Три просторные комнаты на первом этаже, четыре на втором, чердак и мансарды для слуг - только и всего. Все говорит о непритязательности человека, который, удалившись от житейских бурь, ушел в себя и давно уже нерестал придавать какое бы то ни было значение окружающим его вещам. Некогда красивая мебель постепенно обветшала, протерлась и так и не была обновлена. Со шкафов отвалились резные украшения, часы остановились, сквозь продранную обшивку кресел лезет конский волос, гардины пятнами выцвели на солнце.

Только библиотека свидетельствует о каждодневных заботах ее хозяина. На прочных полках книжных шкафов из резного дуба стоят рядами тома, демонстрируя шагреневые корешки с золотым тиснением. На откидной доске у камина лежат любимые книги папаши Планта, молчаливые друзья его одиночества.

Единственная роскошь, которую позволил себе мировой судья, - это оранжерея, огромная, поистине королевcкая оранжерея, оснащенная всеми современными усовершенствованиями, какие только можно себе представить.