Екатерина Лесина - Маска короля Страница 21

– А теперь слушай. – Егор Вениаминович перешел на шепот, словно опасаясь, что их могут подслушать. – То, что знаю, расскажу сейчас, в качестве аванса. За тебя поручались люди… Важные люди. Но я все равно навел справки. Я должен был знать, к кому обращаюсь. О тебе говорят много разного. Не буду врать, что только хорошее, но… Ты честен, если берешь аванс, никогда не отступаешь, буду честен и я. То, о чем ты меня попросил… Предполагаю, что стоит мне затребовать из архива то дело, как… В общем, либо дело исчезнет, либо я, что куда более вероятно. Я не боюсь, устал боятся за эти двадцать лет. Бояться и самого себя презирать. Когда я узнал, в кого превратилась моя дочь, я понял – это расплата за мои грехи. Но понять – не значит смириться. Так я нашел тебя… Ловец душ… Дурацкое прозвище… Ты прости, что я так сумбурно все излагаю. Тяжко мне – и рассказывать, и вспоминать. А ты и в самом деле можешь Юленьку вернуть?

– Могу. Я верну вашу дочь.

– Хорошо. Принеси мне воды, пожалуйста, что-то сердце пошаливать стало, – пожаловался Егор Вениаминович. – Вот так лучше, – по комнате разлился неприятный запах, старик поморщился и выпил растворенное в воде лекарство одним махом, как рюмку водки.

– Коньячку, оно, конечно, лучше было бы, да врач запретил. Много он знает, врач! Оно не оттого болит, что старый я, а оттого, что сволочь. Я – старая больная сволочь. Никишин… Николай Никишин… До самой смерти его не забуду. Кем я тогда был? Врачом. Обыкновенным врачом. Психиатром! – Он грозно потряс толстым пальцем. – Вот ты скажи мне, какой из меня психиатр, если я с собственной дочерью сладить не смог? Вот то-то же! Но работал в специализированной клинике. Думаю, объяснять не надо, кого и от чего я там лечил?

– Не надо. – Локи испытал почти непреодолимое желание и себе налить этого коричневого лекарства с дурным запахом: сердце словно съежилось, заболело.

– Не надо, – передразнил старик. – Думаешь, вру? Никишин ведь не в Алиеве лежал. Здесь таких заведений нету, зато есть в Гольцеве. А это ведь совсем рядом, какие-то пятьдесят километров. Единственное подобное заведение на всю округу. И я там работал, когда туда привезли Никишина. Маньяк. Психопат. Зверски убил четырех девочек. Невменяем. Диагноз у него стоял самый распространенный – шизофрения.

Егор Вениаминович грустно улыбнулся.

– В то время я еще не достиг особых высот. Так, зав. отделением. Однокомнатная квартира, где жили я, Анечка и теща моя, Анина мать, о машине лишь мечтал, об улучшении жилищных условий, впрочем, тоже. И вообще, мне казалось, что в жизни больше ничего не переменится. Тебе уже сорок, верхнего предела ты достиг, остается смириться и доживать отпущенный срок. Это я к тому, чтобы ты понял. Меня понял. Единственная радость – работа. Я ведь тогда хорошим специалистом был. Хорошим, да что толку, когда от теоретических знаний голова пухнет, а на практике – полный ноль, ну, или почти ноль. Какое раньше лечение было: аминазин и шокотерапия, лечили тело, мозг, а мне хотелось добраться до души. Когда появился Никишин, я не мог пройти мимо такого случая. Почти все пациенты с подобным диагнозом, точнее, преступники подобного рода попадали в Москву, а Никишин – к нам, не сломленный, не обколотый, вполне соображающий. Это было сродни чуду.

– Вы начали его лечить?

– Да, – у Егора Вениаминовича заблестели глаза. – Но не обычными методами, нет. Тогда я был полностью захвачен теорией психоанализа, которая, в отличие от уколов или тока, позволяла добраться до глубины души, понять, как устроен разум, что движет человеком, его поступки, стремления. Никто не знал о моем увлечении. Никто! Тогда это считалось ересью… Я разговаривал с Николаем, я вообще делал для него все, что было в моих силах. Нормальная палата, одиночный бокс, изолированный, но не камера, теплый. Регулярные прогулки, приличное питание. Поверьте, ТАМ это очень важно. А Николай рассказывал мне свои истории. Они были так похожи на сказки… Страшные сказки. Мастер, дьявол, душа… Зловещие маски, которые непременно нужно уничтожить. Проклятие, легшее на все потомство несчастного мастера… Разве ЭТО могло быть правдой? Мистика! Я тогда не слишком верил в мистику.

– А теперь?

– И теперь не верю. Мы часто возвращались к маскам. Я считал, что именно в этом образе и кроется корень его болезни. Маска забирает душу, точнее, изменяет ее под себя так, чтобы душа человека соответствовала маске.

– И к чему вы пришли?

– К тому, что никакого волшебства нет. Все мы, молодой человек, носим маски: хороший работник, примерная жена, весельчак, тихоня… Масок бесчисленное множество…

– Те маски – совершенно другие.

– Это вам только кажется, что они другие. Я же полагаю: если они существуют, – Егор Вениаминович смахнул капельки пота со лба, – так вот, если они существуют, то никакого отношения к человеческим слабостям не имеют. Люди привыкли вешать на других собственные грехи, вот и придумали отговорку. Но мы ушли в сторону. Николай… Я не знаю, был ли он убийцей, я не настолько самонадеян, чтобы подвергать сомнению приговор суда, но сумасшедшим он не был. Настолько сумасшедшим, как это было написано в сопровождающих документах. Никишин был человеком, заблудившимся в мире сказок. Мы с ним даже подружились… – Старик замолчал на минуту. – От этого мне вдвойне тяжелее. Однажды мне позвонили. Прошло около пяти месяцев с тех пор, как привезли Николая, он вполне освоился, стал мне доверять. Черт! Тот человек… он не представился, просто голос в трубке. Но какой голос! Холодный, уверенный, властный. Он осведомился, как поживает больной Никишин. Я ответил, что лечение идет своим чередом, но до полного выздоровления еще очень далеко. Стандартная отговорка для особо любопытных.

– Она не сработала?

– Боже мой, конечно, нет! Тот человек откуда-то знал, какими методами я лечу Никишина, и пообещал довести информацию до сведения главврача или еще повыше. Я испугался, у меня на руках была семья, люди, за которых я отвечал, о которых обязан был заботиться. А если бы кому-нибудь из начальства стало известно, чем я занимаюсь, меня бы уволили. Какие перспективы имеются у уволенного сорокалетнего психиатра? Никаких. Я согласен был на что угодно, и он предложил мне сделку. Очень мягкую сделку: с завтрашнего дня я начинаю лечить Никишина как положено, и моя маленькая тайна останется тайной. Более того, мне помогут с карьерой.

– Вы согласились…

– Согласился. А что еще я мог сделать?! Думаете, Николаю стало бы легче, если бы я с негодованием отверг это предложение? Нет, не стало бы! Меня бы уволили, а Никишиным занялся бы другой врач. Итак, считайте, что я подарил вашему родственнику почти полгода нормальной жизни.

– Спасибо, – совершенно серьезно ответил Локи.

– Да не за что, – язвительно ответил Егор Вениаминович. – Мне ведь тоже нелегко было наблюдать, как здоровый, добрый человек превращается в беспомощное запуганное существо. Николай должен был все забыть, такое условие поставил мне звонивший, и я его выполнил. В конце концов, Никишин даже меня перестал узнавать. А знаете, что было тяжелее всего? Его покорность! Он был как теленок, ни разу не сорвался, не упрекнул меня в предательстве, не обозвал сволочью, подонком… Он хорошо понимал, что я делаю. Понимал и не сопротивлялся. Блаженный! Наоборот, Никишин жалел меня. Меня! Своего палача! Палачами называют тех, кто отнимает жизнь, а я отнял разум. Выдавил по капельке. Выбил. Вылечил. А тело осталось. Жизнь осталась. Жизнь убогого существа, которое пускает слюни, хлебает суп прямо из миски и даже шнурки на ботинках завязать не может.

– Он потом научился.

– Чему научился?

– Есть с помощью ложки. И шнурки завязывать.

– Бывает иногда… Тот ублюдок, позвонивший мне, сдержал свое слово. Не знаю, кто из персонала писал ему доносы, но он точно знал дату, когда Никишин окончательно потерял человеческий облик. Снова он позвонил мне, поздравил с хорошей работой, сказал, чтобы я ждал перемен. Я и ждал. Чувствовал себя последней скотиной, но ждал, надеялся. Меня перевели в Алиев, тут моя карьера и началась. Если интересно, покопайся в газетах, там все подробно написано, где я работал, кем, как в политику пошел – все знают, черти! Знаешь, а мне самому порой бывает интересно: что из моей карьеры – моя собственная заслуга, а в чем он помог? И еще: кто он? Я ведь так и не узнал. Мне больше не звонили, а сам я лишних проблем на свою голову не искал. Вот такая история.

– Кроме голоса, вы можете еще что-нибудь сказать о том человеке?

– Ну… – Егор Вениаминович задумался. – Он привык приказывать. Вырос в хорошей семье, вероятно, богатой, такой, где мужчина, даже ребенок, находится в привилегированном положении. Если бы не Советский Союз, я бы решил, что он – наследник рода. Именно в детстве учатся ТАК командовать.

– ТАК – это как?

– Словно тебе самим фактом твоего появления на свет дана привилегия повелевать. Он из этого города, здесь у него связи, здесь у него возможности. Вероятно, он раньше служил в какой-нибудь силовой структуре, например, в КГБ. Сейчас – не знаю. Если он жив, а я почему-то в этом не сомневаюсь, то ему около пятидесяти-шестидесяти лет. Опасный противник, опытный, умный, еще сильный и физически, и морально. Никогда не проигрывал. Учтите, молодой человек, это – его самое слабое место. – Егор Вениаминович перевел дыхание. – Вы ведь найдете мою Юленьку? Несмотря на то, что я вам рассказал? Мне действительно жаль Николая, он был хорошим человеком. Вытащите мою девочку, ради него…