Александр Смирнов - Чернокнижник Страница 21

Поздно вечером, уложив детей спать, родители доставали «Спидолу» или «VEF» и долго крутили ручку, пока из динамика не доносилось: «говорит радиостанция Свобода» или «Вы слушаете голос Америки из Вашингтона». Тут же раздавался шипение, свист или завывание, это ГБшники пытались заглушить вражеские радиостанции. Однако если наши умели глушить радиоволны, то американцы умели пробиваться через КГБшные глушилки. Волна уходила немного в сторону и свист прекращался. Правда для этого надо было всё время держать ручку приёмника и постоянно подстраивать его, но это было оправдано, потому, что вскоре раздавалось:

— Сегодня мы продолжаем читать роман Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ».

Большим разнообразием эти радиостанции похвастаться не могли, но и этого было достаточно, чтобы привлечь к себе большую часть советских граждан.

Можно себе представить, когда вместо уже порядком поднадоевшего Солженицына из приёмников донеслось:

— Сегодня мы начинаем читать роман неизвестного советского писателя Петра Сапожникова — «Трупопровод».

Глава 8

Гараж, который ещё помнил запах бензина, который ещё недавно являлся крышей для «Явы» и «Москвича», сегодня выглядел роскошным кабинетом маститого писателя. Его стены были обтянуты гобеленом, подвесной потолок освещался тёплым светом, а вентилятор бесшумно обдувал свежим воздухом. Напротив большого письменного стола стоял кожаный диван и журнальный столик. На диване лежала Катя и с удивлением смотрела, как Везунчик что-то пишет.

— Неужто и ты стал писать? — спросила она.

— Считаю сколько мы получили денег за этот год.

— И сколько получается?

Пётр провёл ладонью поверх головы, что означало не просто много, а безумно много.

— И поэтому мы должны сидеть здесь в гараже, подальше от посторонних глаз. Вообще то гаражи делают, чтобы хранить в них машины.

— Кстати, а где ты свою машину держишь?

— На открытой стоянке.

— Я тоже.

— У тебя «Жигуль» на кого оформлен? — грустно спросила Катя.

— На дедушку.

— А у меня на бабушку. У неё склероз. Она оформила машину, написала доверенность и сразу забыла об этом. В этой стране вся жизнь пройдёт по доверенности. Даже деньги, которые у нас есть нельзя потратить, чтобы не привлечь к себе внимание. За границу хочу. Хочу туда, где не надо ни от кого прятаться, где можно быть самим собой.

— А здесь ты не сама собой?

— Здесь я проститутка.

Пётр достал из стола стопку чистых листов бумаги, положил на неё ручку и подвинул на край стола.

— На, возьми.

— Что это? — не поняла девушка.

— Напиши что-нибудь. Трупопровод, например.

Катя состроила недовольную гримасу.

— Хорошо, не нравится Трупопровод, раскрой образ Онегина, попробуй раскритиковать самого Пушкина. Что, тоже не можешь?

Катя ничего не ответила.

— Так что, дорогая, никто тебя за границей не ждёт. Там свои проститутки есть.

Катино лицо стало злым и надменным.

— А ты кто?

— Я вор. Самый настоящий вор, который обворовывает гения.

— И тебе не противно этим заниматься?

— А тебе? Мы же с тобой делаем одно дело.

— Если бы ты только знал, как противно. Если бы я только могла, я бы этого…

— Если бы я только мог, я бы этого Чернокнижника собственными руками задушил.

Пётр поднял руки и стал сдавливать ими горло воображаемому противнику.

— И сразу же лишился бы денег, — испортила виртуальную расправу Катя.

— Только потому и не делаю этого, — зло сказал Пётр.

— За что ты так его ненавидишь? Разве он тебе сделал что-нибудь плохое?

— Он обокрал меня.

— Он, тебя!? Ты же только что сказал, что это ты его обворовываешь.

— Ты хоть знаешь, кем он был в школе!? — Везунчик перешёл на крик. — Троечник. В каждом предложении по пять ошибок. Без роду, без племени, одним словом — плебей. У него даже кличка была соответствующая — Чернокнижник. А я?

— А ты? — испугано повторила Катя.

— Я был круглый отличник, меня ставили всем в пример, мной все гордились! Не было ни одной олимпиады, куда бы меня не направляли. Я заканчиваю литературный институт и уверен, что диплом у меня будет красный. Я научился красиво складывать предложения…

На глазах у Петра навернулись слёзы, Ладони сжались в кулаки с такой силой, что ногти впились в кожу и прорезали её до крови.

— А причём тут он? — не понимала Катя.

— При том, что всё досталось ему. Это его произведения читают радиостанции, это ему платят баснословные гонорары. А я если что умею, так это украсть их. Я ничего не способен написать вразумительного. Я научился только пересказывать чужие мысли. Всё досталось ему. Разве это справедливо?

— Ну, не так уж и всё, — улыбнулась Катя. — Денежки то приходят к нам, а не к нему.

— Ты же понимаешь, что так бесконечно продолжаться не может.

— Да, в конечном итоге Жу-жу потеряет свою силу и тогда…

— При чём тут Жу-жу?

— А что ты имеешь в виду?

— Эти идиоты во всеуслышание называют его имя и фамилию, хотя я просил этого не делать.

— А нам то что до этого?

— А то что в КГБ зря зарплату не платят. Ты забыла какая у меня фамилия и какое имя?

— Господи, — Катя в страхе схватилась за голову. — Я даже не подумала об этом.

— У тебя дома ничего нет?

— Боже упаси! Всё, как ты сказал: или у него, или здесь в гараже.

— Ты с ума сошла! Неужели ты думаешь, что наш кабинет они не вычислят?

— Да здесь только одно сочинение про Евгения Онегина. Трупопроводом эдесь даже и не пахнет.

Словно в подтверждение слов Петра, ворота гаража резко отворились, и в глаза ударил резкий свет фар.

— Господа писатели в собственном кабинете, пишут очередную клевету на советскую власть! — раздался громкий неизвестный голос.

Поздно вечером в комнате Наташи послышался характерный свист и вой. Но вот вой немного, затих и послышался мягкий голос диктора:

— Вы слушаете голос Америки из Вашингтона. Мы продолжаем читать главы из романа Петра Сапожникова Трупопровод.

Пётр сидел рядом с Наташей на диване и с глазами полными ужаса слушал своё собственное произведение.

— Но я никому его не давал! — не выдержал он.

— Но это ты написал? — спросила Наташа.

— Да.

— А для чего?

— Меня попросили и я написал.

— Кто попросил? Американцы? — допытывалась Наташа.

— Да какие американцы? Катерина с нашей группы. Ей нравится, как я пишу, вот она и попросила.

— Катерина? — Наташа недовольно сощурила глаза. — А у вас с ней кроме чтения ещё что-нибудь было?

— А причём тут это?

— Если спрашиваю, значит причём.

— Ну, было.

На глазах у Девушки навернулись слёзы.

— Ты любишь её?

— Это не любовь, просто мне необходимо, чтобы меня читали.

— А в кровать ложиться тоже необходимо?

Пётр опустил глаза.

— Что ты молчишь? Отвечай.

— Я не девушка, обещаний никому не давал. Это для вас целомудрие что-то значит, а для меня…

— А что для тебя?

— Почему я должен отказываться, если мне предлагают?

— Вот значит на чём они тебя взяли?

— Кто они?

— Помнишь, на пикнике я рассказывала историю про фонарик?

— Да, ты тогда хорошо придумала.

— Я вовсе ничего не придумала, я просто рассказала то, что со мной случилось.

— А причём тут та история и Трупопровод?

— Дело в том, что я не рассказала её до конца.

Пётр выключил приёмник, повернулся в сторону Наташи и приготовился слушать.

— Тот парень, который укрыл меня своим зонтиком говорил мне о тебе.

— Обо мне?

— Я тогда не знала, кто ты такой, он назвал только твою фамилию, — продолжала Наташа, но то, что произошло потом, привело меня в ярость.

— Что же произошло потом?

— Потом он предложил мне лечь под тебя.

— Что? — не поверил своим ушам Пётр. — Зачем?

— Для того, чтобы заставлять тебя писать.

— Меня?

— Ты бы только слышал, какие он деньги за это обещал!

— А кто это был? Он имя своё назвал?

— Не успел. Я обозвала его падоноком и убежала.

— Странно. Не понимаю, причём тут я?

— Дело в том, что три дня назад я видела Катерину вместе с этим парнем. Он был на «Жигулях». Я выходила из магазина, а Катерина в это время садилась к нему в машину.

— Даже не знаю на кого подумать, — задумчиво сказал Пётр.

— Катерина говорила ему про какую-то Жу-жу. Тебе это о чём-то говорит?

— Говорит, — печально сказал Пётр. — Вот они меня на эту Жу-жу и взяли.

Навернувшиеся слезинки не выдержали, сорвались с глаз и потекли по щекам.

— Петенька, дорогой мой, что же теперь с нами будет!? — запричитала Наташа.

— Во всяком случае ничего хорошего не предвидится. Только не с нами, а со мной. Слава богу, ты в этой грязи не испачкалась.