Лариса Капелле - Священный Грааль отступников Страница 21

Кася взяла следующее письмо Муромского.

«Дорогая Юля, твоим триптихом заинтересовался мой хороший знакомый, владелец модной галереи в Лондоне Питер Стоунбрук. Он просит о возможности просто выставить картину в его галерее, даже если ты не хочешь ее продавать. Но думаю, для твоего имени это будет очень удачной рекламой. Тем более легенды о катарах до сих пор волнуют воображение. И да, кстати, извини, но я не смог отказать себе в удовольствии и рассказал твоему и моему «большому другу», нашему декану Маргарите Степановне, что ты назвала в честь нее свою… козу!!!»

Кася расхохоталась, мысленно представив гнев почтенной дамы. Олеся встревоженно взглянула на старшую подругу.

– Не беспокойся, я просто узнала, почему вашу козу зовут Маргаритой Степановной, – успокоила девочку Кася.

Но в этом письме было кое-что важное. Теперь она знала: темой картин были легенды о катарах. Более чем странный выбор для молодой художницы из небольшого и хорошо запрятанного на просторах России Белозерска. Вот откуда взялись все эти странные мотивы… Такого она не ожидала.

Вечером, ближе к полуночи, как всегда вышел на связь Кирилл. Он выслушал внимательно ее рассказ. Правда, Кася не упомянула то, что сегодня они с Олесей остались ночевать в доме Стрельцовых. Возвращаться к Петуховым было уже поздно, поэтому, задвинув все засовы, закрыв все ставни и загнав Стельку для верности внутрь, Кася с Олесей решили остаться.

– Я, честно говоря, и сам подумал о катарах.

– Мне нужна информация. Найди все, что можешь, и сбрось на мой мобильник.

– Хорошо, сейчас же займусь этим.

– Ты свободен?

– Освобожусь, не переживай. В любом случае я сказал, что в офисе не появлюсь раньше двенадцати. Так что времени у меня еще достаточно. А теперь, моя дорогая, утро вечера мудренее. Оставь эту работу мне, а сама отправляйся спать.

– Да я вроде не хочу, – сказала Кася и зевнула.

– Как ты не хочешь, я даже по телефону слышу…

Кася, побродив еще по дому минут десять, решила, что и на самом деле – утро вечера мудренее. В любом случае ничего умного в ее голову не приходило. В этот момент она услышала неясный шум за стеной, словно кто-то осторожно обходил дом. Стелька навострила уши и тихонько гавкнула, посмотрев на Касю. Та ринулась в мастерскую и только успела увидеть, как за стеклом метнулась в ночь чья-то неясная тень…

Фуа, Наварра, 22 августа 1321 года.

Монах-францисканец поднял закрывающий глаза капюшон и внимательно посмотрел на Клааса. Взгляд небольших черных глаз был доброжелательным, хотя и чувствовалось, что их обладатель не доверяет до конца своему собеседнику.

– Меня предупредили о твоем визите, сын мой. Итак, тебя послал…

– Паоло, – склонившись в поклоне, произнес Клаас.

– Он жив, мой дорогой Паоло, как я рад получить от него весточку! Я почти не надеялся услышать про него! – Глаза монаха увлажнились.

Клаасу не было стыдно за свой обман. Он лишь обрадовался, что предположения Трэве оказались верными и Белибаст удивительно легко клюнул на такую простую наживку.

– Да, он мне сказал, что только рядом с вами я найду то, что ищу.

Клаас старался говорить проникновенно и без лишней пафосности.

– Ты уверен, что я могу показать истинный путь?! – в раздумье произнес Белибаст. – Идем, ты расскажешь мне о Паоло.

Клаас, порадовавшись подробной информации, которой снабдил его Трэве, начал свой рассказ. Так они дошли до убежища Белибаста. Как и предполагал Трэве, Гийома приютил у себя один из местных ремесленников-ткачей. Белибаст провел Клааса в небольшую комнатку под крышей сарая. Всю обстановку составлял лежак, набитый соломой, и стол с двумя табуретами в центре. Клаас осмотрелся, насколько это было возможно при колеблющемся пламени единственной свечи. Однако, несмотря на скромность, из комнатушки было три выхода. Первый вел вниз, в сарай, второй – в соседний с сараем хлев, а третий – на крыши соседних домов, по которым вполне можно было пробраться на другой конец города и легко ускользнуть от погони. Преследуемые инквизицией катары так легко в руки не давались. Клаас улыбнулся про себя. Ему даже в определенный момент стало жалко симпатичного еретика. Но он не дал себе расслабиться.

– Ты голоден?

– Немного, – с наигранным смущением признался Клаас. Не мог же он сказать, что два часа назад купил у разносчика сочный мясной пирог и добавил к нему солидную кружку пива.

– Садись, разделишь мой ужин.

Клаас не заставил себя упрашивать. В конце концов, было бы странно, если бы человек, за которого он себя выдавал, мог себе позволить каждый день даже самую скромную пищу.

– Ты хочешь быть посвященным в тайну, но готов ли ты к ней? – тем временем спросил Гийом.

– Не знаю, но Паоло мне сказал, что вам решать.

– Хорошо, а теперь давай поедим, да у меня есть только хлеб и немного сыра.

– Спасибо, буду рад.

– Почему ты встал на этот путь? Что тебя привело к нам? – задал тем временем следующий вопрос Белибаст.

– В один момент я почувствовал себя путником на неизвестной ему дороге. Мне стало страшно, и я впервые стал задавать себе вопросы: почему я здесь, что я ищу, куда иду, но никто не мог ответить. Я потерял покой и сон, когда обратился к нашему падре, он мне сказал, что я должен всего лишь следовать уже начертанным рукой Господа путем. Но покой в мою душу не возвращался, и однажды я встретил Паоло…

– Ты хорошо говоришь, – покачал головой Гийом, – ты хочешь утолить свою жажду, но к тому ли источнику ты пришел?

– Я уверен, что к тому! – с неожиданной уверенностью произнес Клаас, которому внезапно стало казаться сущей правдой все только что выдуманное и рассказанное.

И самое странное, он действительно поверил в этот момент, что нашел единственный на свете источник, способный утолить его жажду. Все, что говорил Гийом, было простым и понятным. Он вспомнил часы, проведенные во время скучных и серых проповедей, когда единственным ярким впечатлением были расписываемые картины ада. С Гийомом все представлялось проще и интереснее.

– Мир вокруг нас – не истинный мир, – говорил Гийом. – Когда вы страдаете, когда ваше тело разрывает боль, когда ваши дети приходят в мир, корчась от боли, когда в один миг судьба может отнять все, созданное за целую жизнь, вы не будете утверждать, что этот мир совершенен и добр!

На глазах Эльке показались слезы. Словно Гийом видел его собственную жизнь и чувствовал, что он чувствовал. Слова проникали в самое нутро и оставались где-то глубоко в сердце. Иногда ему казалось, что он уже не испытанный жизнью старый волк, а молодой мальчишка, открывающий каждое утро глаза с надеждой, что новый день будет лучше предыдущего. Но теперь он твердо знал, что новый день приносит всего лишь новые испытания. Если бы он встретил Гийома раньше, то, может быть, и не цеплялся бы с отчаянием за столь тяжелую и безрадостную жизнь.

– Бог не мстителен и не ревнив. Он любит вас, и не его вина в том, что сатана соблазнил некоторых из ангелов и обманом заманил светлые души в тела из грязи. Но Бог не забыл о падших. Он послал им слово и любви и надежды. Ты задавал себе вопрос, почему люди верят?

– Боятся возмездия и ада?

– И они не знают, что они уже в аду. Ад – здесь, на земле!

И Клаас верил ему, вспоминая измученную нищетой мать, умершую при очередных, никто уже не помнил, каких по счету, родах, состарившегося раньше времени, сгорбленного отца, хватающегося за любую работу, умиравших один за другим братьев и сестер. В голове всплывали сцены, одна ужаснее другой, и самое главное, пережитое возвращалось тяжелым зловонием заполненных нечистотами улиц, на которых он рос, пробирающими до костей холодом и сыростью, давно урчащим от голода пустым желудком, мучающими маленькое тело ссадинами и рубцами… Клаас поморщился, усилием воли отгоняя непрошеные видения.

– Ты боишься смерти, почему? – неожиданно спросил Гийом.

– Странный вопрос, – изумился Эльке и впервые подумал: «Почему?»

Гийом терпеливо ждал. Клаас молчал и пытался понять, осмыслить свой страх смерти. Он привык считать, что это нормально. Но что на самом деле удерживало его в жизни? Иногда он думал, что просто-напросто устал бороться. Раньше жить ему было интереснее. Интриги, вино, женщины волновали больше. Но с возрастом он пресытился. Ему стало горько, как в тот момент, когда он впервые услышал известного гасконского трубадура. Тот пел нежную песню о любви, радости встречи, страдании разлуки. Он воспевал красоту любимой, ее нежность, наслаждение просто быть с ней рядом. Тогда Клаас попытался вспомнить, чувствовал ли он когда-либо подобное. Нет, никогда… Всю его жизнь и душу заняла одна страсть: выжить вопреки всему!

– Ты не можешь ответить, – констатировал Гийом, – мы любим одну сказку о пастухе-чародее. И чтобы ты лучше понял мою мысль, я тебе расскажу ее, слушай внимательно… Жил когда-то пастух. Но был он не простым пастухом, а пастухом-волшебником. У него было много баранов. Но каждый день перед заходом солнца вместо того, чтобы собираться в стадо, бараны разбегались. Мучился с ними пастух-чародей, мучился, и, наконец, решил понять, почему они разбегаются. Оказалось, что бараны боялись, что в один не очень прекрасный день их зарежут. Поэтому и спасались, каждый как мог. Стал думать пастух, как с этим справиться. Но ведь он был не простым пастухом, а волшебником. Поэтому он собрал баранов и объяснил им, что смерти бояться не надо, ибо душа их бессмертна, а когда они умрут, то одни станут орлами, другие – львами, третьи – людьми, а некоторые – даже чародеями. И что в любом случае их участь будет более завидна, нежели участь баранов. С тех пор все стадо всегда оставалось в сборе.