Мария Спасская - Безумный поклонник Бодлера Страница 21

Мы затормозили на стоянке, и я, первой выбравшись из машины, непроизвольно стала ждать Вовку. Я вдруг подумала, что ни за что не сделала бы этого раньше. Я сильная и не должна показывать, что мне необходимы чье-то расположение и поддержка. Повернувшись на каблуках, торопливо пошла, почти побежала к служебной сторожке. Влетела по ступенькам и распахнула дверь в помещения. Миновала темную прихожую и шагнула в комнату. Богатырский храп доносился с нижнего яруса двухуровневой кровати. Я кинула сумку на раскладушку и, включив ночник, распаковала чемодан, вытащила несессер с умывальными принадлежностями. Когда я закончила умываться, Лев все еще не пришел, и я заволновалась. Поднялась с раскладушки и шагнула в прихожую, когда дверь вдруг распахнулась и в сторожку ввалился Вовка. В руках у него был аптечный пакет. Заметив немой вопрос в моих глазах, Левченко улыбнулся и пояснил:

– В аптеку заскочил. Бинт эластичный купил. И перекись водорода.

Я сделала вид, что мне все равно, что он там купил, и, скептически дернув уголком рта, направилась к раскладушке. Лев должен знать, что я сильная и мне никто не нужен.

– Мадам, извольте объясниться! – кипя от бешенства, выкрикнул Шарль, врываясь в квартиру матери.

Бодлер намеренно именовал мать на «вы», желая сделать ей больно. Пока ехал к ее дому, раздражение Шарля нарастало. Подумать только! Каролина посмела назначить над ним опекунский совет! И это его мать! Нежная, кроткая, хрупкая Каролина. Ангел во плоти. Та, кого он боготворил все эти годы. Именно она подала прошение в суд, требуя лишить сына возможности пользоваться собственными деньгами и запретить ему брать у кого-либо в долг. Теперь, когда Шарль только-только познал вкус финансовой независимости, его вернули в состояние подростка. Какая неслыханная наглость! Шарль, безусловно, видел в родителях верховных судей, которые по определению выше его, но ограничение в правах распоряжаться своими деньгами воспринял как предательство. Поэт был так возмущен вероломством матери, что тут же отправился к предательнице, чтобы высказать Каролине все, что думает по этому поводу.

Вообще-то Шарль старался без крайней нужды не переступать порога родительского дома, где все казалось ему нарочитым, показушным и выспренним. Но сегодня, когда коридорный принес в гостиничный номер бумаги, доставленные из суда, с уведомлением о принятом относительно его решении, Шарль тут же кинулся к ней. И ему было все равно, дома ее муж или нет. Теперь, после стольких унижений и придирок, Шарль давно уже перестал называть Опика «папа», а величал не иначе, как «муж моей матери». Опик также ничего, кроме неприязни, к пасынку не испытывал, и Каролина металась между мужем и сыном, словно меж двух огней. Она повернула к Шарлю еще красивое бледное лицо с залегшими под глазами тенями и устало проговорила:

– Но, Шарль, иначе поступить было нельзя. Это для твоего же блага. Иногда приходится сделать малышу больно, чтобы вытащить занозу. Дети часто этого не понимают. Совсем, как ты, мой родной. За два года ты истратил половину отцовского состояния. От тысячи восьмисот франков осталась лишь половина.

– Ты что же думаешь, я не смогу – стоит мне захотеть – разорить тебя дотла, обречь на нищенскую старость? – вкрадчивым голосом святоши проговорил Бодлер. – Ты разве не знаешь, что у меня достанет для этого и хитрости, и красноречия? Просто пока что я не даю себе воли…

Закусив губу, Каролина с тревогой смотрела на сына. Она давно привыкла к его манере сладким голосом говорить гадости, но никак не могла взять в толк, отчего он не хочет замечать очевидных вещей? Будучи распорядителем его средств, мать почти каждый день получала от Шарля письма с требованием выдать ему денег то на портного, то на прислугу, то на покрытие счета в магазинчике колониальных товаров, где он купил потрясающий туземный барабан. Но больше всего средств он тратил на эту ужасную Жанну, хотя и говорил, что порвал с ней отношения.

– О господи, Шарль! – всхлипнула Каролина. – Я думала, ты возьмешься за ум, женишься, подаришь мне внуков!

Шарля передернуло. Мысль о беременности, родах и детях не вызывала в нем ничего, кроме гадливости.

– Но ты живешь с чернокожей актриской, вульгарной и необразованной, – не заметив гримасы отвращения, промелькнувшей на лице сына, продолжала Каролина. – Она хуже последней кухарки! С ней стыдно переступить порог приличного дома!

Мать была права. Они жили вместе. Шарль и сам не понял, как в его жизнь снова вошла Жанна. Он был уверен, что, выставив подружку за дверь, расстался с ней навсегда, как расставался с другими девицами подобного сорта. Однако на следующий день после разлада мадемуазель Дюваль постучала к нему в номер и попросила всего лишь об одном одолжении – сделать ей прощальный подарок на память о прекрасных днях, а особенно о ночах, которые они провели вместе. Широкая натура Шарля горячо поддержала это пожелание, и он вместе с Жанной спустился в антикварный магазин господина Аронделя. Старый плут тут же вытащил из-под прилавка кожаный футляр, раскрыл его и сухонькими ручками, похожими на птичьи лапки, протянул Шарлю. Бодлер без особого интереса взглянул на содержимое коробки и оторопел. Надо признать, вкус у Жанны оказался отменный. Шарль никак не ожидал от уличной девчонки, рожденной от беженки с Гаити, такого утонченного выбора. Бодлер презирал природу, видя в ней вульгарную примитивность, и преклонялся перед всем, что создано руками человека. И в стальном браслете, самом блестящем и твердом из металлов, Бодлер вдруг узрел олицетворение своих мыслей. Шарль неизменно держал дистанцию с друзьями, был с ними церемонен и подчеркнуто вежлив. Он переносил на окружающих холод, в который был погружен сам. И вот Верховный Судья, перед которым он внутренне трепетал, наконец-то обратил на него взгляд Медузы, от которого Шарль застыл. Несомненно, над браслетом поработал сам бог. Ну, если не бог, то величайший виртуоз своего дела. Лица Медузы были так тонко выполнены, и волосы-змеи так затейливо переплетались между собой, что хотелось взять вещицу в руки и долго-долго смотреть, не отрываясь и разглядывая каждый штрих этого удивительного украшения. Шарль так и сделал. Он стоял у прилавка, потеряв счет времени, и вглядывался в искаженные мукой лица горгоны, точно и впрямь ее взгляд превратил Шарля в камень.

– Господин Бодлер? – словно издалека донесся до поэта голос антиквара. – Господин Бодлер!

Шарль встрепенулся и вскинул на старика непонимающий взгляд.

– Вы покупаете браслет?

Шарль торопливо кивнул, точно боялся, что старик передумает продавать украшение.

– Соблаговолите оплатить покупку.

– Ах да, конечно. – Он даже не поинтересовался стоимостью браслета, настолько Шарлю захотелось надеть эту блестящую вещицу из стали на черную руку бывшей подружки.

А после того, как надел, Бодлер больше уже не вспоминал, что подружка бывшая. Жанна опять поселилась в его сердце и завладела всеми его думами. И снова были странные ночи на шелковых простынях, и стихи, стихи, стихи, рождавшиеся во имя Жанны, будто сами собой.

Как эта женственная кожаВ смуглых отливахНа матовый муар похожаДля глаз пытливых.

Я в запахе прически душнойЧую жемчужныйПриморский берег, бриз воздушныйВ гавани южной,

И расстаюсь с моей печальюВ томленье странном,И, словно парусник, отчалюК далеким странам.

В твоих глазах ни тени чувства,Ни тьмы, ни света —Лишь ювелирное искусство,Блеск самоцвета.

Ты, как змея, качнула станом,Зла и бездушна.И вьешься в танце непрестанном,Жезлу послушна.

И эта детская головкаВ кудрях склоненныхЛишь балансирует неловко,Словно слоненок.

А тело тянется, – как будтоВ тумане рея,Шаланда в зыбь недвижной бухтыРоняет реи.

Не половодье нарастаетИ льды сдвигает, —То зубы белые блистают,Слюна сбегает.

Какой напиток в терпкой пенеЯ залпом выпьюКакие звезды упоеньяВ туман просыплю! [4]

Как он мог не баловать свою девочку? Ведь Жанна так любила расточительные походы по магазинам, и даже новая квартира, снятая специально для Жанны и ее матушки, была обставлена все той же непомерно дорогой мебелью из антикварной лавки господина Аронделя. Тех денег, что выдавала на расходы мать, катастрофически не хватало, и Шарль все глубже и глубже увязал в долгах. Но это исключительно от жадности Каролины. От жадности и желания его унизить. Новая волна обиды захлестнула сердитого на мать сына, и Шарль надменно заметил: