Элла Никольская - Русский десант на Майорку (Русский десант на Майорку - 3) Страница 21

- Все у рыжего получилось, как по-писанному. Теперь слух пойдет о его безвременной кончине, дружки искать перестанут, милиция - тем более, а он на белом коне. На свободе и при деньгах. Небольших, но все же...

Коньков не согласился, головой покачал:

- Не знаю, не знаю. С Лизаветой трудно тебе придется, это правда. Она девка бескомпромиссная...

Определение - точнее некуда. Именно бескомпромиссная, потому и коротает Павел первую ночь по приезде в обществе старика Конькова. Побаивается, что греха таить, встречи с подругой. Пусть она хоть выспится, отдохнет малость, трезво посмотрит на вчерашнее. Ну что можно было предпринять? Да, он полагал, что Горгулов позвонит в Москву, даст своему сообщнику задание - встретить Нелю и заставить её молчать. Но не обязательно же убить. Хотя следовало ожидать, риск был.

Риск был и для того кто взялся бы её защищать - а Павел не готов был. И девчонка сострадания не вызывала. О том, что она - убийца, он давно догадался, как тлолько рассыпалось её шаткое алиби. Больше некому было - не попадись дурачок Антонио в руки охранника, её бы вычислили сразу. Для неё и её дружка арест Антонио - подарок, нечаянная радость. Удалось благодаря ему выиграть немного времени, "Мингрел" успел покинуть Майорку без всяких помех, наверняка был в запасе ещё один паспорт, на какое имя - неизвестно. Не Горгулов и не Райков. Митрохин? Тоже не факт. С испанским у него порядок - в институте учился... Подался, наверно, сначала на "полуостров" - так на Майорке называют всю остальную Испанию... "Нет ничего тайного, что не стало бы явным" частенько повторяет Коньков. А вот Павел в этом не уверен...

Любимое изречение собеседника напомнило о других событиях, которые как раз блистательно подтверждали правоту старого сыщика: встречу с фрау Дизенхоф, с Маргаритой, Гретой-Винегретой.

"А Конькову передай привет от Винегреты. Я его боялась, как огня опасный человек, злой..."

Павел глянул на Конькова искоса, будто со стороны, чужими глазами, попытался представить, каким двадцать с лишним лет назад видела его вышеупомянутая особа - кстати, спросить его надо будет, откуда взялось такое диковинное имячко...

Коньков перехватил его взгляд, истолковал по-своему:

- Я тебя не сужу, Севыч. Не ввязался - и правильно. Ты в отпуске. Небось, и удостоверения-то при себе не было.

- Не было. Потому я в аэропорту к милиционерам не пошел. Пока объяснишь, что к чему... А тут Лиза - о ней тоже надо было позаботиться, она в шоке... Дурак я, посадил её в самолете рядышком с той, они всю дорогу ля-ля. И вдруг - на тебе, только что подружились, и вдруг - кровь, мертвое тело...

- Ладно, нас и по телефону отлично поняли. А с Лизой - случай тяжелый, но не смертельный, поймет же она в конце концов...

- Твоими бы устами да мед пить, Шерлок Холмс...

- Не спишь?

- Проснулась только что. Сколько времени?

- Утро скоро. Пять. Зря ты с нами не посидела.

Лиза не ответила, отвернулась, сделала вид, будто спать собирается. Павел положил ей руку на бедро, она дернулась недовольно, попробовал обнять покрепче - какое там!

- Ты бы ещё дольше с Коньковым трепался. Все успел рассказать или чего забыл?

- О чем ты?

- Ни о чем!

Проснулся Павел около десяти, за окном светлым-светло. Половина одиннадцатого, надо же. Вторая половина кровати пуста, доносится слабый запах кофе.

В кухне Лизы тоже не оказалось. Сидели над остатками завтрака разогретыми вчерашними пельменями оба старика, и вид у них странный.

- Уехала Лиза, - немедленно доложил Коньков, - Сказала, что домой.

- Не сказала, когда вернется?

Они же вместе собирались сегодня в Удельную, к Лизиной матери. Заночевали бы там, Павлу на работу только в понедельник...

- Приказала обратно не ждать, - сказал Коньков, - И чемодан взяла.

Отец отвел глаза. Павел обозлился: вот даже как - не ждать! Развод, горшок об горшок, ах ты, черт, хоть бы стариков-то не вмешивала...

Он круто развернулся, пошел обратно в комнату - так и есть, ещё с вечера вещи разложила, все его - на стуле, свое в чемодане увезла. Ушла, не простившись, - ну и скатертью дорога...

Дверь отворилась, в комнату просочился Коньков.

- Я Палыча после её ухода валерианкой отпаивал. Вернее сказать, валидолом...

- Так расстроился? Ему бы радоваться - он же её на дух не переносит.

- Она тут наплела с три короба. Насчет Винегреты, про девчонку какую-то. Неужто правда, что ты её встретил - Грету с муженьком и с дочкой?

Павел похолодел. Вот чего не ожидал от Елизаветы - это подлости. Взбалмошная девка, неуправляемая - но чтобы так... На старике злобу выместила, не пожалела, не подумала, что он сердечник.

Отец по-прежнему сидел в кухне, прихлебывал остывший чай, к кофе давно уже не притрагивается.

- Пап, не принимай близко к сердцу, хорошо? Не знаю уж, что тебе рассказали, на самом деле - ничего страшного.

- А кто говорит, что страшно? Неожиданно - вот это да, кто бы мог подумать? Гизела всегда боялась, что ты узнаешь правду. Я с ней не соглашался, если бы не этот её вечный страх, давно бы сам рассказал...

Правда это или нет? Павел бы не поручился, что правда. Но так или иначе - отец знает, что он случайно познакомился с родной матерью. И захочет узнать подробности.

- Как она теперь выглядит? Постарела?

- Красивая, моложавая. Похожа на маму.

Сказал - и осекся. Всеволод Павлович понял.

- Гизела и была тебе матерью. А эта - кукушка. Тебя бросила, дочку тоже. Я нисколько не удивлен.

Вот как он воспринял рассказанное Лизой. Пусть так - раз ему так легче. По сути, так оно и есть - Ингрид выросла у чужой женщины...

- Если бы Гизела была жива... - с этими словами Всеволод Павлович поднялся, направился к себе. Павел и Коньков переглянулись.

- Чего она тут наболтала, а, дядя Митя?

- Много чего. Я только не понял, с какого боку она этим новым русским? Неужели к убийству причастна?

- О Господи, дядя Митя, давай кофе пить. Все я тебе объясню, это долгий разговор. А Елизавете не прощу - не в свои дела полезла, кто её просил?

- Не зарекайся, Севыч, не говори "гоп"...

Коньков достал жестянку с молотым кофе и щедро заправил кофеварку.

Глава

За неделю до нового года, к католическому рождеству, пришла смешная, ничего не значащая открытка из Дюссельдорфа: Санта-Клаус в пухлом красном тулупе, зверюшки какие-то. Казенные, золотого тиснения наилучшие пожелания на четырех языках. Неказенного, живого только подпись: Ihre Ingrid. Ваша, стало быть, Ингрид. Обратного адреса на открытке не значилось - может, простая небрежность.

Совсем уж неожиданно прилетела весточка с Майорки - тоже открытка, от Антонио, а ведь этому Павел адреса своего не оставлял. Узнал, должно быть, у Ингрид - больше неоткуда. Значит, дружбе их ещё не конец? Радоваться за сестренку или не стоит? "Senorita Eliza et Senor Pablo". И несколько непонятных испанских слов. А на другой стороне морской пейзаж: на крутых скалах террасами лепятся белые, с плоскими крышами дома. Различимы даже гроздья алых цветов на стенах и на изгородях - он его помнит, это несокрушимое красное воинство... На открытке значится Estallench, и на почтовом штемпеле тоже. Ах ты, жиголо-бедолага, зимой, видать, на твои услуги спрос невелик, пришлось вернуться в свою деревеньку и помагать родителям в магазине. Бог помощь!

Маргарита не пожелала напомнить о себе - а жаль. Обиду затаила или просто - привыкла за много лет обходиться без "милого Паульхена" и дальше намерена, да он ей и неинтересен... Хотелось бы Павлу это понять...

Не было вестей и от Лизы, а Новый год приближается. Прихватив обе открытки - хоть какой-то предлог, - Павел в последнюю праздничную субботу отправился в Удельную. Пока дрог в промерзлой электричке, рисовал себе встречу и так, и эдак: помирятся, обнимутся, уедут вместе. Или уж рассорятся вдрызг - любой вариант казался ему лучше, чем чертова неопределенность. Хотя, если честно, какая там неопределенность? Чисто по старому анекдоту... Ясно же - есть у неё кто-то, иначе за два месяца объявилась бы. Она не злопамятная, да и что, собственно, произошло? Ссорились и раньше, но не так подолгу.

...Знакомый дом выглядел заброшенным, даже одичалым. Покосившуюся приоткрытую калитку замело снегом до половины и ни перед ней, ни за ней видно через штакетник - никаких следов... У соседей над крышами дымки, а тут ничего, упирается в пустое небо жестяная труба. Вот к этому он не готов! Господи, что случилось? Лишь бы жива...

Пока бежал в больницу - тревога и страх гнали его со спринтерской скоростью, воображал всякие ужасы.

Когда-то Лиза показала ему обшарпанное двухэтажное здание, выстроенное неким богатеем ещё до революции специально под больницу. С тех пор богатеево детище только разваливалось - ни денег на ремонт, ни другого помещения для больницы у народных заботников за восемьдесят лет советской власти так и не нашлось.

В субботний день народ с хозяйственными сумками и пакетами сновал туда-сюда: навестить своих больных, подкормить, утешить. Прямо в приемном покое Павел, к огромному своему облегчению, увидел Марью Антиповну - Лизину мать. Почему-то она всегда пугалась при виде его - милиции, что ли, боится, или от природы такая робкая?