Владимир Кашин - Тайна забытого дела Страница 22

Гости сидели в креслах и разговаривали негромко, но как люди, которые чувствуют себя дома в любой обстановке и только не считают нужным афишировать это.

Хозяин, на ногах которого были мягкие туфли, похаживал по комнате, и его силуэт то появлялся у окна, то возникал рядом с кем-нибудь из гостей.

— Как известно, — говорил он, — при переходе к нэпу денежная система была полностью разрушена. В условиях обесцененной валюты и постоянных эмиссий стабилизировать курс рубля невозможно. Но год назад большевики создали свой Госбанк. А в нынешнем году выпустили деньги нового образца, надеясь укрепить свой рубль.

— Господин Апостолов! — послышался резкий голос человека, который сидел у окна. — Оставьте свои панегирики. Мы пришли по делу, а не для того, чтобы слушать то, что нам самим хорошо известно.

— Понимаю, — отозвался хозяин. — И не стану вас задерживать. Хочу только обратить ваше внимание на обстановку и напомнить, что новая власть, учитывая тяжелое положение с финансами, идет на поклон к ею же проклятому частному капиталу. А это очень важно. В Одессе, например, губплан уже дал разрешение на открытие коммунального банка при условии максимального участия частных акционеров и минимуме государственного взноса. Совнарком разрешил открывать ломбарды и ссудные кассы для населения, по существу частные, хотя и под эгидою государства. И, главное, месяц назад объявлен декрет о свободном обращении благородных металлов и драгоценностей. Это вам, по всей вероятности, тоже известно.

— Уповаете, что вам вернут бумаги, золото, бриллианты, вот этот ваш банк?

Апостолов, остановившись у стола, замер в безмолвии.

— Они затем и взяли вас на службу, чтобы вы не теряли надежды, — сказал один из гостей. — Назначили управляющим. Будто бы ничего и не изменилось. И действительно… Ценности лежат там же, где лежали, в ваших сейфах, — как вы их только уберегли при всех сменах власти! И вы, так сказать, при них, вроде бы на старом месте. Но ценности не ваши, — сделав ударение на двух последних словах, заключил гость. — Теперь вы клюете на новую приманку, — видите ли, коммунисты возвращают хозяевам мелкие предприятия, дают в аренду, разрешают обращение золота и драгоценностей. Ничего вам не вернут, уважаемый. Что заграбастали, того из рук не выпустят.

Произнесший эти слова, наверно, и сам не догадывался, что задел в душе Апостолова самые чувствительные струны. Бывший банкир мог жить только рядом со своими ценностями. Собственно говоря, и раньше не все ему здесь принадлежало, а по большей части было положено на сохранение или под залог: и фамильные драгоценности — бриллианты, золотые украшения, и акции, и другие бумаги, часть которых уже обесценилась, и слитки золота, золотые монеты и иностранная валюта. Но он привык видеть все это в своих сейфах, распоряжаться этими сокровищами, и, когда буря революции смела хозяев, он, как это ни странно, уверовал, что все отныне принадлежит ему.

И в самом деле, внешне ничего не изменилось: Апостолов по-прежнему жил с семьею в том же особняке, работал в своем кабинете; внизу, в хранилище, в тех же сейфах, покоились драгоценности. Он сохранял эти богатства, лавируя между калифами на час. Так было и с гетмановцами, и с петлюровцами, и с деникинцами. И даже теперь, когда власть красных стала государственной, Апостолов надеялся на перемены. Пока он возле денег и деньги возле него, не все потеряно. Правда, опускаясь в подвал в сопровождении комиссара — молчаливого чахоточного наборщика, присланного из губисполкома, — он растерянно останавливался у входной двери, ожидая, пока тот откроет ее своим контрольным ключом…

— А нэп — это всего только тактический ход, — продолжал все тот же гость. — Никто этого и не скрывает. Ленин сказал, что отступают для того, чтобы разогнаться и прыгнуть вперед. Хозяин потом и капиталом своим вдохнет жизнь в мертвые машины, и Советы заберут себе тогда уже действующие фабрики. Политика простая. И даже весьма. Только недальновидные люди могут клюнуть на этот крючок. Экспроприация, собственно, уже началась.

— Сколько у вас активов? В наличности? — спросил глуховатый голос из глубины комнаты.

— Около четырехсот тысяч золотых рублей, если считать весь запас. Или двадцать четыре тысячи червонцев.

— Уточните.

Апостолов подумал и ответил:

— Золотой российской монеты — на двести тысяч рублей, золота в слитках — на сто шестьдесят, иностранной монеты — на двадцать три, банкнот английского банка — на двести тысяч фунтов.

— А бриллианты и прочие камешки? — донимал Апостолова все тот же голос.

— Немного, — ответил Апостолов после короткой паузы. — До тысячи каратов. Я их в расчет не принимаю.

— Почему?

Апостолов не ответил.

— Хочу, Павел Амвросиевич, чтобы вы правильно нас поняли. Ценности как таковые нам не нужны. Мы плюем на золото и бриллианты — это продукт развращенного буржуазного общества. У нас к ним интерес сугубо политический. — Человек у окна на мгновение умолк, словно соображая, как лучше растолковать свою мысль. — Вы вчерашние «Известия» видели? Я принес. Жаль, что нельзя зажечь свет. Оставлю вам. Почитайте. Вскоре состоится Всеукраинский съезд Советов. Будут голосовать за создание Союза республик. Понятно? Мы знали, что это готовится. В течение всей осени проходили собрания и митинги, местные съезды Советов. Но мы надеялись, что большевики перегрызутся между собой. К сожалению, пока этого не случилось. Стало быть, нам надо немедленно переходить от слов к делу, действовать надо, Павел Амвросиевич!

— Я вас не понимаю. При чем тут я? Как это связано с банком?

— Прямо и непосредственно. Нам нужно, чтобы крестьяне поверили, что Россия экспроприирует у Украины ее хлеб, ископаемые богатства, банки. И поэтому мы обращаемся к вам, Павел Амвросиевич. Это также и в ваших интересах. Думаете, большевики надолго оставят вас здесь хранителем у вас же награбленного добра?! Так вот: вы передаете нам ценности из хранилищ банка. Спокойно, без шума. Мы их перепрячем. А тем временем пустим слух, что отсюда вывозят ценности. Интеллигенция первой поднимет голос протеста.

— Но это же, простите, провокация! — нервно возразил Апостолов.

— Возможно. Но известно ли вам, что произошло в московском хранилище ценностей, которое на их варварском языке именуется Госхраном? Некий Шелехес с компанией тайно отправил за рубеж несметное количество бриллиантов. В Петрограде Чека раскрыла такое же дело Названова. Начались массовые аресты. Заинтересовалась мировая общественность. Месяц назад Ленин дал интервью корреспонденту английских газет и заявил, что арестовывают в России не просто торговцев, а преступников и контрабандистов, которые вывозят платину, золото и камешки за границу. Таким образом, потери ценностей в России сейчас колоссальные. И это при крайней нищете, при экономической разрухе. Вы знаете, что шахтерам Донбасса нечем заплатить за уголь, бакинцам — за нефть и нынешней зимой страна может замерзнуть. И тогда первой жертвой будет ваш банк, Павел Амвросиевич, поскольку он сейчас не проводит операций, находится в резерве и является, так сказать, всего лишь навсего островом сокровищ.

Человек у окна дал Апостолову возможность осмыслить услышанное. Затем продолжал:

— Они, конечно, могут взять то, что им нужно, и из другого банка. И у нас нет возможности спасти всех. Но банк, возглавляемый вами… Это, разумеется, мера временная. Перепрячем, а когда все успокоится, возвратим.

Голос умолк.

Дико завыл ветер, который не утихал, а крепчал и, швыряя в окна то снег, то град, словно напоминал собравшимся у Апостолова господам, что за толстыми стенами особняка бушует буря и окрыленный революцией трудовой народ не на жизнь, а на смерть борется за свое будущее с теми, кто испокон веков жили за его счет.

— У нас уже печатается листовка о предстоящем вывозе в Москву капиталов вашего банка.

— У кого это «у нас», если не секрет?

— Для вас не секрет. Листовка будет подписана левобережным бюро партии социалистов-революционеров.

— Позвольте, — удивился Апостолов, — эсеры как партия, по-моему, больше не существуют.

— В конце концов, это не имеет значения, — парировал человек у окна, по тону которого чувствовалось, что он — главное действующее лицо.

— Я, грешным делом, подумал сперва, что петлюровцы…

Человек у окна вскочил:

— Знаете что, мальчик с бородой! Не будьте чересчур любопытны! Если уж на то пошло, то сегодня все мы — и эсеры, и анархисты, и даже петлюровцы — на одном вокзале и садимся в один и тот же поезд. Не мешкайте же и вы, Павел Амвросиевич, смотрите, как бы не опоздать к третьему звонку! А коли вы такой уж педант, то считайте, что имеете дело с народно-революционной организацией под романтическим названием «Комитет «Не горюй!».