Лев Гурский - Никто, кроме президента Страница 22

– Назови свое мирское имя.

С этого приказа я стартую и им же ограничиваю официоз. Фамилия адепта, его прописка и воинский учет богу без надобности. По окончании обряда всем, конечно, придется заполнить подробную анкету, однако бумажками у нас ведают Марта с Марией. Сам Нектарий выше бюрократии. Выше и чище. Сизым орлом он парит над бренностью. Но, в отличие от птичек, ни на кого не гадит сверху.

– Ярослав, мой боже.

– Скажи, о Ярослав, от какого мрака ты желаешь очистить душу?

За основу тренинга я беру элементарную практику штатовских первичных групп психологической поддержки. Чем больше всякой дряни человек выпустит из себя, тем больше освободится места внутри него. Это место – уже ваше. Теперь адепта можно нашпиговать Добром, Любовью и Светом, словно утку – яблоками.

– Грешен, мой боже! Я изнурял плоть дурной травой и белым прахом. Нет мне прощения.

Так, марихуана и кокаин. Еще один кающийся нарк на мою голову. Среди козлищ у меня таких около трети, и за ними нужен суровый пригляд. Если этот явился толкать травку моей пастве, то очень скоро он получит сильнейший пинок под зад. А если он и впрямь идет к завязке, то для борьбы с Минюстом такие – наиболее ценный капитал. Живое доказательство пользы моей методики. Сравните: уральский гуру Эдик Лилиеншвагер сажает нарков на цепь, а Нектарий врачует словом. Одну дурь в башке заменяет другой.

– Есть тебе прощение, Ярослав! – возвестил я. – Свет уже проник в твою душу, я наблюдаю первые отблески. Ступай же изучи первую главу «Нектария Оздоровителя», а после явишься ко мне на собеседование… Следующий!

С другим новичком, лопоухим носатым Игорем, оказалось еще легче. Он покаялся в двух мелких кражах из супермаркета и юношеском онанизме, после чего был милостиво прощен и отправлен зубрить первую главу «Нектария Указующего».

Из двух сегодняшних телок первая, Варвара, лет сорока на вид, задала мне задачку. Она с таким жаром обзывала себя самкой волка и так яростно твердила о презрении, которая она к самой себе за это испытывает, что я заподозрил, будто у нее довольно редкая и трудноизлечимая мания – ликантропия. Но после наводящих вопросов я въехал: речь идет о банальной супружеской измене. Оказалось, она сбежала к любовнику-инженеру от мужа-философа, а тот в отчаянии поджег свой дом.

– И сам он тоже сгорел? – сурово спросил я. На тех, кто прямо или косвенно был повинен в смерти, мною налагалась добавочная епитимья вместе с еженедельным нарядом по уборке келий.

Выяснилось, однако, что муж целехонек. Он даже спас от огня постельное белье и часть домашней библиотеки.

– Есть тебе прощение! – С этой присказкой я выпроводил Варвару читать первую главу «Нектария Безгрешного».

Осталась последняя адептша – очень молоденькая и даже довольно миленькая, несмотря на уродскую современную стрижку. Но вся она при этом выглядела какой-то поникшей и прибитой. Словно бы пожар, устроенный Варвариным мужем, затем перекинулся и на ее кукольный домик, спалив там все дотла. Включая домашнюю скотину, чад, домочадцев и телевизор.

– Как тебя зовут, о дитя? – осведомился я у вероятной жертвы огненной стихии.

– Ада…

Что-то необычное в ее тоне заставило меня переспросить:

– А полное имя?

– Адажио.

Вот оно в чем дело, подумал я, мигом проникаясь сочувствием к бедняжке. Это нам знакомо: детские стрессы, школьные дразнилки, понимающие рожи педагогов. Мне ли, Фердинанду Изюмову, не знать, как могут отравить жизнь предки-фантазеры? Сам я обязан именем пьесе «Коварство и любовь», которую моя чокнутая маман обожала. Но в младших классах детей не знакомят с классикой немецкой драматургии. Зато они читают польскую сказку «Фердинанд Великолепный», где моим именем зовут пса. В ожидании Шиллера мне пришлось о-о-очень долго от всех отгавкиваться.

– Музыкальная мама? Да? – предположил я.

Только музыкантам-профи может забрести в башку идея такого издевательства над чадом. Адажио! А почему не назвать ее Аллегро-Модерато? Одна американская mother даже додумалась до имени Кондолиза. Так бедняжка до сих пор не замужем.

– Нет. Отец…

В сказанном слове «отец» вновь проскользнула какая-то обреченная нотка. Я, большой знаток перверсий, сразу обо всем догадался. Тест на инцест, дело ясное.

Писатель Изюмов – дока в извращенцах с во-от такими маниями, фобиями и филиями. Однажды я чуть было дуриком не покорил Голливуд, двинув туда сценарий картины «Братья Садомазовы». Братья у меня стреляли из луков по лягушкам, чтобы после их, полудохлых, оттрахать. А затем продать французам – на мясо. Все уж было схвачено, сам Твентино почти повелся, но затем один местный мозгоправ перебил мне малину. Подсунул мэтру свой сценарий, «Большие греческие похороны». Типа реального случая из практики. Про то, как в городе Афины, штат Огайо, чувак пришил папу и поимел маму. И жил с ней долго-счастливо, пока один спец по мозгам случайно не докопался до истины и чувак в тоске не перерезал полгорода… Знаете, отчего в Штатах так мало нас, богов? Потому что там переизбыток психоаналитиков, которые жрут наши нектар и амброзию.

– Папа делал с тобой что-то… нехорошее? – осторожно спросил я, готовый к мрачной истории в духе романа «Отцы и бесы».

– Нехорошее, – слабо кивнула девушка. – Делал… и продолжает делать. Но только не…

Дверь в комнату громко скрипнула. Адептша Ада испуганно умолкла. На самом, блин, важном месте!

Я был лично готов дать пенделя дурехе Марте, не вовремя влезшей с прессой. Из всех газет я читаю одну «Свободную», где есть полоса «Религия» и где дважды писали про меня. Потому я и велел приносить свежий номер «СГ» в назначенный час. Но разве трудно обождать, когда видишь, что Учитель занят? Вдруг он на связи с астралом? Или прыщ на носу давит?

Вырвав газету у Марты из рук, я нетерпеливым жестом прогнал ее за дверь и заново настроил себя на волну милосердия.

– Что «только не»? Продолжай, бог тебя внимательно слуша…

Окончание застряло у меня где-то в дыхательном горле. Потому что я машинально глянул на первую страницу и уже ни хрена не слушал.

С газетной полосы на меня таращились трое знакомых ублюдков. Слишком знакомых. А заголовок не оставлял даже слабого шанса, что ублюдки – просто похожие. Нет. Те. Бывшие мои ученички опять напомнили о себе. Аттракцион прежний: «Нацвозрождение победит, или Летающие яйца Фердинанда Изюмова». Но раньше их скандальчики замыкались во внутреннем круге, а теперь гады вышли на уровень международного скандалища. Генсек ООН – не какой-то министр труда или даже местный поп-идол. За шишку такого ранга вставят конкретно. И, как вы думаете, кому первому?

Ада-Адажио продолжала что-то говорить, но я понял, что сейчас не в состоянии уразуметь ни слова.

– Э-э… – сказал я. – Мы продолжим обряд обращения попозже. А пока мне срочно нужно… подпитаться энергией от Мирового Света… Иди пока, изучи первую главу «Нектария Хранителя». А по пути передай строгий наказ Марте с Марией: кто бы сегодня ни звонил, всем отвечать, что меня нет.

Девушка вышла, а я прочел заметку и сосредоточенно изорвал газету в мелкие клочья. Дубины. Кретины. Гидроцефалы. Из всех моих премудростей они выучили лишь одну, факультативную – теорию прицельного яйцеметания. И теперь возрождают Россию только таким способом. Поди докажи властям, что у бога другие интересы и что он уж давно не танцует ab ovo! В любую минуту ко мне войдут внимательные люди из ФСБ…

– О Нектарий Светоносный! – раздался шепот.

В полуоткрытую дверь комнаты просунулись две женские головы с почтительно вытаращенными глазами. Опять сестричка Марта, а с нею – сестричка Мария. Видимо, добить меня сегодня хотят.

– Что вам еще, о тупицы?

Оказалось, меня к телефону. Свой аппарат я отключил, но параллельный остался на линии. И дурынды не смогли справиться с наказом давать от ворот поворот всем звонящим. Для этой парочки соврать, что их бога нет, – кощунство запредельное!

– Федеральная Служба Безопасности, капитан Лаптев Максим Анатольевич, – представился мужской голос в трубке. – Вы позволите мне сейчас зайти к вам?

– Зайти? Да, конечно, – наидружелюбнейшим тоном сказал я.

Хотел бы я взглянуть на того камикадзе, который ответит: «Не позволю»!

17. ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ

После завтрака ко мне опять пожаловал Фокин, собачий воевода.

– Здравствуй, Паша, – сказал он. – Как спалось?

– Привет, – ответил я, зевая в ладонь. – Нормально.

С некоторых пор Собаковод брал пример с Винни-Пуха и шастал в гости по утрам. Причем каждый визит его был расписан по одной схеме. Сперва приоткрывалась дверь моей комнаты, и туда осторожно заглядывал один из дежурных конвоиров. Проверял, не сижу ли я в засаде, не собираюсь ли я метнуть гостю в башку предмет потяжелей – вроде чугунного блина от штанги. Полностью верить картинке на мониторе эти болваны опасались: а ну как я обдурил камеру слежения? Только убедившись, что видимой опасности нет и я всего лишь читаю книгу (или мучаю гитару, или рисую человечков на бумаге, или просто валяюсь на койке, глядя в потолок), они запускали в комнату двух собак. Те усаживались по обе стороны от пустого стула и таращились на меня в четыре глаза. После чего, наконец, являлся Фокин собственной персоной.