Алексей Макеев - Ищите девочку Страница 22

Ворона, отстреляв дуплетом, спрятался за магазином.

– Идиоты! – визжал Мазай, огрызаясь короткими очередями. – За девчонкой бегите!!!

Это верное решение. Девчонка важнее, чем какой-то одинокий стрелок-мазила. Максимов лег на скользкий настил, когда несколько пуль ударили по «голубятне». Шальные пули куда опаснее прицельных.

Стрельба оборвалась внезапно. Он поднял голову, припал к щели. Варюши след простыл. Лупатый и Ворона тоже испарились. Мазай лихорадочно пятился, прикрывая отход. Метнулся за кусты, пропал…

Забросив автомат за спину, Максимов кинулся к лестнице. Загремел по ступеням, спрыгнул с «антресолей». Надоела эта зоология – смертельно. Никогда не кончится. Бег по кругу. А в магазине, между прочим, осталось восемь патронов…

Он опять бежал в обход, лихорадочно соображая, в какие дали понесет Варюшу на этот раз. Фора незначительная, и вряд ли бандиты выпустят ее из поля зрения. Будут петлять, пока голова не закружится. Лично у него уже кружилась. Заурядное расследование выливалось в какую-то смертельную свистопляску, к которой он не был готов. Он пытался ускориться насколько возможно, обходя поселок с севера, бежал, тяжело подволакивая ноги, делал краткие передышки, запасался воздухом и рвался дальше через грязь. Без курьезов не обходилось даже в этом аду. Он миновал расшатанный мостик и столкнулся с глухим дачником, волокущим свое коромысло! Оба ахнули от страха. «Глухарь» попятился, затряс в ужасе головой. Вода плеснула из ведер.

– Дядя, мать твою… – свирепо зашипел Максимов. – Почему ты такой тормоз? Жить надоело?

Коромысло рухнуло с трясущихся плеч. Вода разлилась. Максимов схватил мужика за шиворот, поволок к ближайшему ложку, по уши заросшему каким-то молодняком, загрузил под обрыв.

– Сиди и не рыпайся, – погрозил кулаком. – Вот кончится кино, тогда и вылезешь, усек?

«Глухарь» активно кивал, как будто понимал каждое слово. А может, понимал? По губам читать умеет? А чего же в первую встречу не прочитал?

Он двигался дальше, все чаще хватаясь за заборы и делая вынужденные привалы. Отдых не пошел на пользу. Максимова лихорадило. Заборы плыли перед глазами, как лодки в штормовую погоду. Помощь не спешила – хотя с момента бегства Демидыча прошло не менее двух часов. А факт ли, что Демидыч, добежав до Павловки, тут же позвонил в милицию? – все чаще закрадывалась пакостная мысль. И добежал ли он до Павловки? Или утонул со страха в разлившейся за ночь протоке? А в деревне выстрелы не услышат – далеко. А услышат – на утиную охоту спишут. И народ не появится в этих краях – только дачные воры, да беглые зэки. Да чудаковатые глухонемые, возомнившие, что они под защитой собаки Баскервилей…

Крики смолкли. Над дачным поселком висела тишина, нарушаемая порывами ветра. Очевидно, зэки в качестве разнообразия поработали головами и избрали новую тактику – тихий обход. У Максимова же голова перестала работать. Надежды отыскать девчонку таяли. Переулки сливались в один. Он сбился с курса и однажды чуть опять не вышел к правлению. Контуры знакомого вагончика плясали перед глазами. Он сменил курс и остановился на каком-то перепутье, у раскисших песчаных горок. Замкнутый круг – садоводство «Тополек». Можно вырваться из лабиринта, но почему-то никто не хочет этого делать. Бродят, вылавливая друг дружку…

Двое как раз появились. Точно, парами ходят. Лупатый и Ворона – медленно вышли из-за поворота. У Лупатова – берданка, у Вороны – двустволка покойного сторожа. Роботы какие-то недоломанные, зомби. Брели, волоча ноги, и Максимова увидели не сразу. Глаза-то тусклые. И он не сразу сообразил, что хорошо бы спрятаться. Палец как-то лениво нащупывал курок, но он его не чувствовал! Лупатый испустил харкающий звук, поднял берданку. Максимов рухнул за горку с песком – одновременно с выстрелом. Пропело над головой. И тишина. Ворона не стрелял. Все понятно – держал на прицеле макушку песчаной горки и медленно приближался. А за спиной Лупатый вбивал в берданку свежий патрон…

Он завозил конечностями, разворачиваясь на сто восемьдесят. Палец все же обнаружил спусковой крючок, но едва ли это давало активное преимущество. Подниматься не хотелось. Он пополз к забору, где между землей и торцами штакетин виднелся просвет сантиметров в двадцать. Лег на спину, просунул голову и тяжело оттолкнулся пятками от подножия горки. Животом, слава богу, не обзавелся – пролез. Ворона словно чувствовал исчезновение «клиента» – шаги убыстрились, дыхание стало отчетливым, близким… Он выдернул ноги с той стороны проулка, когда ненавистная харя возникла над горкой. Максимов прокатился по увядшей свекольной ботве, нырнул за подвернувшуюся бочку – тут и грохнуло! Ворона грязно выругался. Еще один выстрел – пуля звонко пробила бочку! Пришлось кувыркнуться, катиться по шершавой доске и прыгнуть за фанерную сараюшку.

– Ушел, гадина! – в сердцах выплюнул Лупатый. – Прикрой-ка, Ворона…

– Оставь, Лупатый, – буркнул «сторож». – Далеко не уйдет, девчонка важнее… У этого фраера дешевого, зуб даю, патроны кончились, для блезира автомат тискает…

Желание опровергнуть неверную гипотезу было жгучим, как крапива. Но он не стал горячиться. Попасть проблематично, а патроны вот-вот кончатся. Он добежал до пушистого кедра, шмыгнул в густую хвою и просидел, не шевелясь, пару минут. Тишина висела над поселком. Он выполз, прижимаясь к земле, дополз до разобранного парника и поднял голову. Над забором промелькнули две макушки и спрятались. И что бы это значило? Под оградой сидят, на понт берут? Или уходят, пригнувшись? Пришлось сидеть за парником, наблюдая, как с соседней сосны на ограду слетела сорока, уселась в двух шагах от горки и, склонив головку, вылупилась на парник. Не самое, конечно, мозговитое существо – сорока, но на головы страшенным мужикам вряд ли сядет. Нет под ней никого. Он пополз по узеньким дорожкам между перекопанными грядками…

Такое ощущение, что ноги уже отнимались. Мересьев, блин. С трудом перетащив себя через разделительную трубу, пополз дальше. Теплица прикрыла справа. Взгромоздившись на ноги, он пошел, низко согнувшись. Сколько участков миновал, трудно сказать. Не меньше десяти. А на одиннадцатом неожиданно заметил в покосившейся дощатой дачке приоткрытую дверь…

Пустая собачья будка с цепью. Под навесом на крыльце – брезентовое тряпье. Как бы сохнет. Из дома – ни звука. Что за черт?

Он перебежал до загородки с дровами, присел. Еще одна пробежка – встал под окна, приготовился стрелять. На цыпочках дотянулся носом до окна: пустой номер – «иллюминаторы» плотно задраены. Трудно предположить, что таким вот интересным образом зэки собираются заманить его в засаду. Максимов оторвался от стены, осторожно поднялся на крыльцо и проник в дом.

Действительно, чертовщина. Голова решительно бастовала, не желая докапываться до сути вещей. Здесь было сухо и тепло. Голову вскружило – дотащился до лавки, сел. Никого в доме, всего одна комната и крохотная веранда, совмещенная с сенями. Стены аккуратно побелены. Топчан, покрытый шерстяным пледом. На столе – стакан с засушенным пучком мятлика. Печка не горит, но тепло от нее исходит – топили недавно. На столе – чугун со вчерашней картошкой, сухари в коробке от «Доширака»… Он почувствовал звериный голод – никогда такого не чувствовал, подобрался к чугуну, принялся запихивать картошку в рот – жадно глотая, не жуя. Сухарями хрустел – на улице было слышно. В бадье на самом дне обнаружил остатки воды. Черпак корябал стенки, пришлось поднять бадью и давиться просто так, из «горлышка», тряся руками и проливая ценную влагу. Спохватившись, выдернул газету из пожелтевшей стопки («Известия» за 1984 год! – вот уж точно ни одной плохой новости!), завернул в нее три картофелины (для того «парня»), запихнул в карман, другой набил сухарями. Взгляд упал на полку для обуви, где стояли немного рваные, но вполне сносные кирзовые сапоги! Он семнадцать лет не носил этой прелести – как в последний раз перешел КПП воинской части и менял в кустах военку на гражданку, а опостылевшие кирзачи забросил далеко в кусты! В милиции носил невесомые, яловые – и те редко… А сейчас схватил с радостью, а когда приложил к своему истерзанному ботинку и удостоверился в схожести размеров, прямо осветился от счастья. Вырвал из тряпья в углу грязные портянки (главное – сухие!), принялся торопливо переобуваться, словно опасаясь, что с минуты на минуту возвратится хозяин и запретит. Испытывая необычайную легкость в ногах, потоптался по полу, забрал со скамьи автомат и отправился на поиски дальнейших неприятностей.

Выходя из калитки, он остолбенел. Качнулись ветки рябины, усыпанные сочными гроздьями, и появился согбенный хозяин дома с полными ведрами на коромысле! Глухой дачник! Весь покрытый зеленью, извазюканный, с каким-то гербарием на голове. Ну, наконец-то, в третий раз, ему удалось набрать воды!