Айра Левин - Дочери Медного короля Страница 22

— Спасибо, — сказал Гант. — Очень утешительно такое услышать. Бесконечно вам благодарен…

— Садитесь наконец, — вздохнул Чесер. — Мы ничего пока не можем сделать. Только ждать.

Гант опустился в кресло, провел тыльной стороной ладони по лбу.

— Эта девушка ваша возлюбленная? — спросил наблюдавший за ним Чесер.

— Нет. У нее, должно быть, кто-то есть… В Висконсине, — ответил Гант, вспомнив о письме, которое он прочел в номере Эллен.

Машина неслась по асфальтированным волнам шоссе, которые сообщали ей свой монотонный ритм. Светящаяся стрелка счетчика не покидала отметки 90, а нога водителя не отрывалась от акселератора.

Он правил левой рукой, время от времени слегка поворачивая руль, чтобы нарушить сонное однообразие прямой дороги. Эллен, забившись насколько возможно дальше от него в угол машины, неотрывно смотрела на свой промокший насквозь платочек, теребя его пальцами. Его правая рука в перчатке, напоминавшая Эллен какое-то отвратительное пресмыкающееся, прижимала к ее боку дуло револьвера.

Она долго плакала, всхлипывая, как раненое животное, и дрожа всем телом.

Бад все ей рассказал, то и дело бросая взгляд на ее лицо, слабо освещенное отблесками щитка. Рассказал о таблетках, о сцене на крыше, о смерти Дороти, о своем переводе в Колдуэлл. Объяснил, почему ему показалось логичным завязать с ней знакомство: ведь ее вкусы были ему известны из разговоров с Дороти. Он говорил обо всем этом раздраженно, с презрением, беззастенчиво раскрывая правду перед несчастной, которая слушала его с расширенными глазами, зажав рот рукой.

Она слушала. Револьвер, впившийся ей в бок, сперва причинял боль, потом вызвал во всем теле оцепенение, как будто смерть должна была наступить не от пули, а от какого-то излучения, медленно распространяемого оружием. Она слушала, отупев от ужаса, ни на что не способная, кроме рыданий.

— Я советовал тебе не ввязываться в это дело, — снова заговорил он раздраженным тоном. — Умолял тебя остаться в Колдуэлле. Как же! Мисс захотелось разыграть из себя детектива! Если бы ты только знала, что я пережил за эти дни!

Она глухо прошептала что-то.

— Что ты сказала? — переспросил он.

— Тебя найдут.

— А знаешь ты, сколько преступлений остается безнаказанными? Как минимум пятьдесят процентов… И потом, как меня могут найти? Ни малейших отпечатков… Никаких свидетелей… О моих мотивах никто не догадывается. Что касается револьвера, то я брошу его в Миссисипи, как только вернусь в Колдуэлл. Машину поставлю на то же место, где взял ее, и полиция решит, что это проделки студентов… Как я ждал твоего первого письма! Сначала мне показалось, что опасаться нечего: ты расспрашивала о парне, посещавшем лекции по английской литературе, а я познакомился с Дороти, когда мы проходили курс философии. Потом я понял, что тип, которого ты разыскивала, был моим предшественником и что он встречал меня с Дороти. Может быть, он знал и как меня зовут… Если бы ему удалось убедить тебя, что он невиновен в смерти Дороти, если бы он назвал тебе мое имя…

Он неожиданно резко затормозил, остановил Машину, изменил скорость и двинулся задним ходом. В центре пустого автомобильного парка смутно чернело низкое строение. Фары осветили вывеску с многообещающей надписью: «Лилли и Доун, превосходные бифштексы», а пониже, мелкими буквами: «Ресторан снова откроется 15 апреля». Он нажал на клаксон, и вой сирены разорвал ночную тишину. Он подождал немного, потом снова нажал. Ничто не шелохнулось вокруг, ни одно окно не осветилось.

— Здесь, видимо, никого нет, — сказал он и погасил фары.

— Нет!.. — в ужасе закричала Эллен. — О, нет!..

Он объехал вокруг дома, заезжая иногда на луг, тянувшийся под черным небом насколько хватало глаз, и вернулся на прежнее место.

Не выключая мотора, он нажал ручной тормоз.

— Нет!.. — молила она.

Он посмотрел на нее.

— Ты думаешь, наверно, что мне это доставляет удовольствие? Что поступая так, я ничего не чувствую? Ведь мы уже были почти помолвлены! Но ты захотела быть умнее всех…

Он вышел из машины, не переставая целиться в нее.

— Выйди, — сказал он. — С этой стороны.

— Нет!

— А что по-твоему я должен сделать, Эллен? Могу я оставить тебя в живых? Я предложил тебе вернуться в Колдуэлл и ничего не говорить, не так ли? Выходи!

Она вышла, прижимая сумку к груди.

Он заставил ее идти перед собой, пока они не очутились позади дома. Эллен стояла спиной к лугу, дуло револьвера было по-прежнему направлено на нее.

— Нет!.. — простонала она, подняв сумку и защищая ею лицо беспомощным детским движением. — Нет!..

Прошлой ночью какой-то неизвестный совершил в течение двух часов два страшных убийства. Его жертвами стали Элен Кингшип, молодая девушка двадцати одного года из Нью-Йорка, и Дуайт Пауэлл, двадцатитрехлетний студент третьего курса университета Стоддард, родом из Чикаго.

Пауэлл был убит около десяти часов вечера в квартире, которую он снимал у миссис Элизабет Хониг на Тридцать пятой улице, Запад, 1520. Как нам сообщила полиция, Пауэлл прибыл туда с мисс Кингшип незадолго до десяти. Он поднялся в свою спальню на втором этаже и очутился лицом к лицу с вооруженным взломщиком, который проник в дом с черного хода, разбив дверное стекло.

По определению судебно-медицинского эксперта смерть мисс Кингшип наступила приблизительно в полночь. Ее тело было обнаружено сегодня в 7 часов 20 минут утра Виллардом Герне, мальчиком одиннадцати лет, в то время как он пересекал луг за рестораном Лилли и Доуна… Гордон Гант, диктор местного радиоцентра, знакомый жертвы, сообщил полиции, что она была сестрой Дороти Кингшип, которая покончила с собой, бросившись с крыши городской ратуши Блю-Ривера в апреле прошлого года.

Отец жертвы, мистер Лео Кингшип, президент известной медеплавильной компании, прибудет в Блю-Ривер сегодня днем в сопровождении своей третьей дочери Мэрион Кингшип.

Отстраняя Гордона Ганта от должности в радиоцентре, дирекция радиовещательной компании Блю-Ривер подчеркивала, что, «несмотря на многократные предупреждения, Гордон Гант продолжал злоупотреблять своей популярностью в роли комментатора, используя эфир для критики департамента полиции и доходя при этом почти до клеветы». Имеются в виду действия полиции при рассмотрении двойного убийства Кингшип-Пауэлл, которые вызвали у мистера Ганта повышенный и недоброжелательный интерес. Его критика полиции выражалась, мягко говоря, в нелестной форме, но, принимая во внимание, что для раскрытия двойного преступления до сих пор ничего не сделано, ей нельзя отказать, если не в уместности, то, по крайней мере, в обоснованности.

По окончании семестра Бад вернулся в Менасет. Он находился в состоянии полной депрессии. Его мать пыталась бороться с этим мрачным настроением, но вскоре сама поддалась ему. Их взаимное раздражение все возрастало, как пламя, передающееся от одной головни к другой.

Как-то в июльский день он достал из шкафа металлическую шкатулку и вынул из нее газетные вырезки, относящиеся к смерти Дороти. Он разорвал их на мелкие клочки и бросил в корзинку для бумаг. Подобным же образом он поступил с газетами, где описывалось убийство Эллен и Пауэлла. Потом стал перелистывать брошюры фирмы Кингшип, которые снова попросил выслать после своего знакомства с Эллен. Он собирался и их разорвать, но тут ему в голову пришла мысль, заставившая его улыбнуться. Дороти, Эллен…

«Вера, Надежда, и Милосердие», — подсказала ему память.

Дороти, Эллен и… Мэрион.

Он долго разглаживал слежавшиеся страницы брошюр, прежде чем вернуть их в шкатулку.

Присев у письменного стола, он взял листок бумаги и разделил его на две колонки. Первую из них он озаглавил За, вторую Против.

В первой он записал все, что ему говорила Дороти, а потом и Эллен о характере, вкусах и взглядах Мэрион, о том, как сложилась ее жизнь. Несмотря на то, что он не был знаком с Мэрион, он мог читать в ней, как в открытой книге. Она представлялась ему ожесточенной, одинокой и страдающей от своего одиночества…

Для второй колонки он так ничего и не нашел.

В этот же вечер он разорвал листок и, взяв другой, записал там все, что он знал о Мэрион Кингшип. В течение последующих недель он постепенно дополнил этот список, припоминая свои разговоры с Дороти и Эллен в ресторанах, на переменах, во время прогулок или на танцах. Из глубин его памяти всплывали все новые слова, а то и целые фразы.