ПЬЕР - Герман Мелвилл Страница 22

Да, Пьер, теперь действительно искусно нанесенная тебе рана никогда не будет полностью излечена, кроме как на небесах; для тебя, встретившегося с подозрительной моралью, красота мира исчезнет навсегда; для тебя твой священный отец больше не святой; вся яркость пошла от ваших холмов и весь мир от ваших равнин; и теперь, теперь, впервые, Пьер, Правда катит черной лавиной через твою душу! Ах ты, несчастный, чью Правду, в её первых потоках, никто, кроме медведей не способен одолеть!

Различимые формы вещей, оформленные мысли, биение жизни, медленно, но возвращались к Пьеру. И как моряк, потерпевший кораблекрушение и выбравшийся на пляж, в большой суматохе стремится избежать отката волны, что выбросила его; поэтому Пьер все силился и силился избежать обратного удара того мучения, которое выбило его из себя и швырнуло на обморочный берег.

Но человек не поддался горечи Зла. Молодость не опытна и сражается понапрасну. Ошеломленный Пьер встал; его большие глаза застыли, и вся его фигура дрожала.

«По крайней мере, я сам остался», – пробормотал он медленно, и наполовину задохнувшись. «Я сам встану перед тобой! Отпустите меня, все страхи, и отпустите меня все чары! Впредь я буду знать только Правду; счастливую Правду или печальную Правду; я буду знать, что к чему, и сделаю то, что предписал мой самый проникновенный ангел. – письмо! – Изабель, – сестра, – брат, – я, мне – мой священный отец! – Это мечта попала в точку! – нет, но эта бумага подделана, – основательная и злонамеренная подделка, я клянусь, – ты хорошо поступил, скрыв свое лицо от меня, ты, мерзкий посыльный с фонарем, который действительно обратился ко мне на пороге Радости, с этим лежащим здесь свидетельством Зла! Разве Правда не приходит в темноте, и не овладевает нами, и впоследствии не грабит нас, а затем не бежит ли, оставаясь глухой ко всем последующим мольбам? Судьба, разве этой ночью, которая теперь обволакивает мою душу точно так, как теперь окружает эту половину мира, я могу выбрать ссору с тобой? Ты искусна в уловках и обмане; ты выманиваешь меня из-за веселых садов к заливу. О! Меня, ложно ведомого в дни моей Радости, теперь действительно ведут этой ночью моего горя? – Я буду энтузиастом, и никто не остановит меня! Я подниму руку в ярости, разве я не поражен? Мне будет горько дышать, разве тут не было чаши с желчью? Ты – Черный рыцарь, который с опущенным забралом противостоит мне и удерживает меня; Ло! Я разобью твой шлем, и увижу твое лицо, даже если это лицо Горгоны! – Позволь мне уйти, ты, основа переживаний; все благочестие оставило меня; – я буду нечестив из-за благочестия, манипулировавшего мной и учившего меня уважать то, что я должен был отвергнуть. Со всех идолов я сорву все завесы; впредь я увижу скрытое и переживу его прямо в внутри самого себя! – Теперь я чувствую, что только Правда может сдвинуть меня. Это письмо не подделка. О! Изабель, ты моя воплощенная сестра, и я буду любить тебя и защищать тебя, да, и пронесу тебя через все. Ах! простите мне, вы, небеса, мой нечестивый бред и примите эту мою клятву. – Здесь я клянусь самой Изабель. О! Ты бедная брошенная девочка, которая в одиночестве и мучении долго вдыхала тот же самый воздух, который я вдыхал только с восхищением; ты, кто должна даже сейчас рыдать и плакать, брось в океан неуверенность относительно своей судьбы, которую небеса вложили в мои руки; милая Изабель! Разве я стал бы крепче, чем медь, и тяжелее, и холоднее, чем лед, если бы смог остаться бесчувственным к твоим просьбам? Ты движешься передо мной в радужных лентах своих слез! Я вижу твой долгий плач, и Бог требует от меня для тебя утешения; и утешит себя, и поддержит тебя и сражаться за тебя будет твой внезапно признанный брат, которого твой собственный отец назвал Пьером!»

Он не мог оставаться в своей комнате: дом вокруг него съежился до размеров ореховой скорлупы; его лоб бился о стены; без шапки он сорвался с места и только в бесконечном воздухе нашел свободу для безграничного пространства своей жизни.

Книга IV

Ретроспектива

I

По жизни, в своей точной последовательности и тонкой причинной связи самые сильные и пламенные эмоции бросают вызов всякому аналитическому восприятию. Мы видим облако и чувствуем грохот; но метеорология лишь лениво проводит критическое расследование того, как это облако стало заряженным, и почему этот грохот так ошеломляет. Писатели-метафизики признаются, что самое впечатляющее, внезапное, и подавляющее событие, равно как и мельчайшее, является всего лишь продуктом бесконечной череды бесконечно запутанных и не отслеженных предшествующих случайностей. Именно так обстоят дела и с каждым движением сердца. Почему эти щеки пылают благородным восторгом, почему эта губа презрительно загибается; эти вещи не вполне правильно приписывать очевидной причине, которая является только одним звеном в цепи; но в длинной цепи зависимостей её дальнейшее участие теряется где-то в глубине пространств, заполненных неощутимым воздухом.

И теперь бессмысленно будет пытаться каким-либо извилистым путем проникнуть в сердце, память, сокровенную жизнь и натуру Пьера, чтобы узнать, почему все так произошло. И если показать на примере интеллекта, как при естественном ходе вещей многие любезные господа, и молодые, и старые, познают и воспринимают что-то с мгновенным чувством удивления, а затем проявляют некоторое любопытство, чтобы узнать больше, то тогда, наконец, со всей беззаботностью надо попытаться показать, что именно скатилось на душу Пьера, как расплавленная лава, и оставило настолько глубокое опустошение, что все его последующие усилия так и не вернули первоначальные храмы земле и не восстановили полностью весь цвет его похороненной культуры.

Но некоторых случайных намеков может быть достаточно, чтобы немного поубавить такие странности, как бурный настрой, в который его бросило столь малое письмо.

Вот так долго держалась святыня в обрамленном вечнозеленой листвой сердце Пьера, к которой он поднимался, оставив множество памяток на каждом шагу, и вокруг которых он ежегодно развешивал свежие венки сладкой и святой привязанности. Созданная в прошлом одной такой зеленой беседкой, столь последовательно исполненная согласно жертвенному обету его существа, эта святыня и казалась, и действительно была местом для празднования радостного события, а не для каких-либо печальных обрядов. Но даже у укутанной и увитой венками, у этой святыни имелся мраморный столб, который считался твердым и вечным, и с чей вершины ниспадали неисчислимые рельефные свитки и ветви, которые держались на всем этом одноколонном храме его праведной жизни подобно тому, как в некоторых красивых готических молельнях один центральный столб, словно ствол, поддерживает крышу. В этой святыне, в нише этого столба стояла прекрасная мраморная фигура его покойного отца – незапятнанная, безоблачная, белоснежная и безмятежная, столь любимое Пьером воплощение совершеннейшего, достойнейшего и прекраснейшего человека. Перед этой святыней Пьер обильно изливал большую часть всех почтительных мыслей и верований молодой жизни. Едва ли не к Богу в сердце входил тогда Пьер, поднимаясь по ступеням этой святыни и таким образом создавая преддверие своей малопонятной религии.

После князя Мавсола пусть будет благословен и прославлен в свой могиле тот смертный родитель, который после благородного, чистого жизненного курса умер и был похоронен, словно в избранном источнике, на сыновней груди добросердечного и рассудительного благодарного потомка. Поскольку в тот период идеи Соломона еще не влились своими мощными притоками в незамутненное течение детской жизни, то у этих небесных вод тоже имелось редкое оберегающее достоинство. Все брошенные в этот фонтан сладкие воспоминания превращаются в мрамор, да так, что все недолговечное