Пристрастие к смерти - Джеймс Филлис Дороти Страница 22

Массингем слишком долго прослужил в полиции, чтобы предаваться сантиментам. Некоторые правонарушения — жестокое обращение с детьми или животными, насилие над немощным стариком — могли вызвать впечатляющую вспышку его знаменитого фамильного темперамента, который не одного его предка довел до дуэли или трибунала. Но даже такие вспышки он со временем научился контролировать. Однако теперь, сердито оглядывая эту детскую комнату с ее убогим уютом и порядком, свидетельствующим о потугах на ребячью самостоятельность, видя эту жалкую банку с цветами, которые, как догадался Массингем, мальчик поставил сам, он испытал прилив бессильной ярости против пьяной шлюхи, дрыхнущей в соседней комнате.

— Ты украл все эти вещи, Даррен? — спросил он.

Даррен не ответил, лишь молча кивнул.

— Да, приятель, похоже, у тебя неприятности.

Мальчик присел на край кровати. Две слезинки скатились по его щекам, он захлюпал носом, хилая грудь судорожно задергалась. И вдруг он закричал:

— Не пойду я в ихний поганый дом, не пойду! Не пойду!

— Перестань кричать, — строго сказал Массингем, который терпеть не мог слез. Ему захотелось немедленно уйти. Господи Иисусе, ну зачем Дэлглиш втравил его в это дело? Он ему что, нянька? Раздираемый жалостью, гневом и желанием поскорее вернуться к своим прямым обязанностям, он сказал еще строже: — Прекрати плакать!

Вероятно, было в его голосе нечто исключающее возможность неповиновения. Всхлипывания немедленно прекратились, хотя слезы продолжали бежать по щекам. Массингем смягчился.

— Разве я что-нибудь говорил о детском доме? Послушай, я позвоню в комиссию по делам несовершеннолетних. Они пришлют кого-нибудь присмотреть за тобой. Возможно, это будет женщина-полицейский, она тебе понравится.

На лице Даррена появилось выражение крайнего скептицизма, которое в других обстоятельствах позабавило бы Массингема. Мальчик поднял голову и произнес:

— А нельзя мне пойти к мисс Уортон?

Почему бы и нет, подумал Массингем. Этот маленький шельмец, кажется, привязан к ней. Два неприкаянных существа, поддерживающие друг друга.

— Не думаю, что это возможно. Жди здесь, я вернусь.

Он посмотрел на часы. Надо бы, конечно, дождаться представительницу комиссии, но она не задержится, а Дэлглиш по крайней мере получит ответ на свой вопрос. Массингем знал теперь, чего боялся Даррен, что скрывал. Хоть одна маленькая тайна раскрылась. Дэлглиш сможет расслабиться и продолжить расследование. А с Божьей помощью и он, Массингем, тоже.

11

Даже предшественник отца Барнса, отец Кендрик, не сумел ничего сделать с пасторским домом церкви Святого Матфея. Тот занимал угол одноименной площади — непримечательное трехэтажное жилое здание, краснокирпичный куб, тыльной стороной выходящий на Харроу-роуд. После войны Церковная комиссия в конце концов решила, что содержать огромный викторианский дом хлопотно и накладно, и продала его вместе с участком земли на условии, что двухъярусная квартира на нижнем этаже останется в бессрочном владении церкви и там будет жить приходский священник. Это была единственная в строении двухэтажная квартира, но во всем остальном она мало чем отличалась от других: маленькие окна и крохотные непропорциональные комнаты. Поначалу квартиры сдавались тщательно отбираемым арендаторам и делались попытки сохранить скромный уют: газон по периметру отделял площадь от проезжей части; за двумя розовыми клумбами тщательно ухаживали; на всех балконах имелись подвесные цветочные ящики. Но, как и у большинства подобных зданий, у этого судьба тоже оказалась изменчивой. Первая компания, которой дом был продан, обанкротилась и подверглась ликвидации, его перекупила вторая, потом третья. Арендная плата росла, ко всеобщему неудовольствию, но это все равно не покрывало расходов на содержание плохо спроектированного здания, между арендаторами и хозяевами вечно возникали конфликты. Порядок сохранялся только в церковной квартире — два ряда ее беленьких оконных рам выглядели чужеродным знаком респектабельности на фоне облупившихся стен и разваливающихся цветочных ящиков.

Первых арендаторов сменили «транзитные» горожане: непоседливая молодежь, ненадолго снимающая комнату на троих; матери-одиночки, живущие на пособие; студенты-иностранцы — мешанина рас, которая, как некий человеческий калейдоскоп, постоянно встряхиваясь, меняла узор, делавшийся все более пестрым. Те из жильцов, что посещали церковь, предпочитали отца Донована из храма Святого Антония с его настоящим церковным оркестром, карнавальными процессиями и межрасовым дружелюбием. Ни один из них ни разу не постучал в дверь отца Барнса. Бесстрастными, но приметливыми взглядами они наблюдали, как он, почти крадучись, приходил и уходил. Здесь, на площади Святого Матфея, он был таким же анахронизмом, как сама церковь, которую он представлял.

Отца Барнса сопроводил домой полицейский в штатском, не тот, который работал непосредственно с коммандером Дэлглишем, а другой, более пожилой, коренастый, широкоплечий, ободряюще-спокойный. Он говорил с мягким деревенским акцентом, которого священник не мог определить, — чувствовал только, что этот полицейский не из здешних мест. Тот сообщил ему, что служит в участке на Харроу-роуд, но лишь недавно переведен туда. Полицейский подождал, пока отец Барнс отопрет парадную дверь, потом проследовал за ним в квартиру и предложил приготовить чай — специфически английское средство от несчастий, бед и ударов судьбы. Если неряшливый вид скудно меблированного пасторского жилья и удивил его, он умело это скрыл. Ему доводилось заваривать чай в местах и похуже. После того как отец Барнс неоднократно заверил своего сопровождающего, что он в полном порядке и что миссис Макбрайд, которая ведет у него хозяйство, должна прийти в половине одиннадцатого, тот наконец согласился оставить его одного, но перед уходом вручил визитку с номером телефона.

— Коммандер Дэлглиш просил передать, что вы можете звонить по этому номеру, если вам что-нибудь понадобится. Или если вас что-то будет тревожить. Или если вы вспомните что-либо новое. Просто позвоните. Не бойтесь никого обеспокоить. А когда вам станут докучать журналисты, говорите им только самое необходимое. Никаких предположений не стройте. Это все равно бесполезно, правда ведь? Расскажите им лишь то, что было: дама из вашего прихода вместе с мальчиком нашла тела, и мальчик прибежал за вами — без крайней нужды лучше никаких имен не называть. Вы увидели, что они мертвы, и позвонили в полицию. Ничего больше говорить не надо. Это все, что вы знаете.

Предупреждение, ошеломляющее своей сверхпростотой, разверзло в сознании отца Барнса новую чудовищную бездну. Он совсем забыл о прессе. Как скоро они набегут? Не захотят ли делать снимки? Следует ли созвать чрезвычайное собрание ПЦС? Что скажет епископ? Нужно ли немедленно позвонить архидиакону и передать все в его руки? Да, так будет лучше всего. Архидиакон знает, что делать. Он умеет обращаться с прессой, с епископом, с полицией и приходским церковным советом. Но отец Барнс боялся, что даже при этом его храм все равно окажется в центре шумного внимания.

Он всегда постился перед первой мессой, и теперь, впервые за это утро, почувствовав слабость и, как ни странно, даже легкую тошноту, опустился на один из двух кухонных деревянных стульев и беспомощно уставился на визитку с четко отпечатанным семизначным номером, потом посмотрел вокруг, словно искал, куда бы понадежнее ее спрятать. Наконец, достав из кармана сутаны портмоне, сунул ее туда рядом с банковской и единственной кредитной карточками, после чего обвел взглядом кухню и увидел ее такой, какой она, должно быть, представилась тому симпатичному полицейскому, — во всей ее убогости. Невымытая тарелка, из которой он вчера вечером ел свой гамбургер с пюре и размороженным зеленым горошком; заляпанная жиром стена над допотопной газовой плитой; вязкая сальная масса, забившая просвет между плитой и посудным шкафом; несвежее, с душком, полотенце на крючке возле раковины; покосившийся на гвозде прошлогодний календарь; две открытые полки, забитые полупустыми коробками с кукурузными хлопьями, банками с окаменевшим джемом, треснутыми чашками, пакетами с моющими средствами; шаткий стол и два стула со спинками, захватанными множеством грязных рук; покоробившийся и отставший вдоль стен линолеум; сам воздух, насыщенный неуютом, отсутствием заботы, заброшенностью, нечистотой. Остальная квартира выглядела не многим лучше. Миссис Макбрайд не гордилась ею, потому что гордиться было нечем. Она не обращала внимания на ее неопрятный вид, потому что не обращал на него внимания он. Так же как и он, она скорее всего просто перестала замечать, как их жизнь медленно затягивается пеленой грязи.