Данил Корецкий - Рок-н-ролл под Кремлем. Книга 4. Еще один шпион Страница 23

— Давай, Тарз… то есть Бруно, не луди паялом!..

— Тащите его за стол! Именинника в студию!..

Блатная хевра ржала, хмыкала, исходила слюной, пританцовывала от нетерпения, как голодная стая в ожидании команды вожака.

— Не обожритесь! — снисходительно улыбаясь, Тарзан своей раскачивающейся походкой важно прошествовал к столу. — И не обосритесь!

Все с готовностью рассмеялись. Грубит, ну и пусть грубит. Во-первых, ему можно. А во-вторых, они бы над чем угодно рассмеялись, только бы праздничный ужин не оказался испорчен.

Черкес пододвинул ему свободный табурет, Тарзан довольно легко вскарабкался на него. Второй табурет, с противоположной стороны стола, — для Магомеда. Остальные плотно уселись по сторонам — на ящики, некоторые — по двое.

Юркий и верткий Поляк, похожий на хищника из породы куньих, разлил по кружкам водку, причем Магомеду и Тарзану больше остальных, нагрузил им полные миски снедью. Только после этого к еде и бутылкам с гомоном и радостным смехом потянулись остальные.

— Ничего главнее воли на свете нет! — торжественно провозгласил Магомед, поднимая свою кружку.

Зеки мигом притихли.

— Тут и доказательств никакой не надо. Любой бабы она желанней, водки пьяней, хлеба сытней… Вот так. Это — воля, тут ничего и не скажешь…

Магомед помолчал над кружкой.

— Завтра у тебя, Тарзан, свиданка с ней, — продолжил он. — Мы здесь остаемся, ты на волю выходишь. Надолго или нет, не знаю. Никто не знает. Воля — вещь капризный, может бросить в любой момент. Вот так бросит — и все. И глаз не успеешь моргнуть, а сидишь опять верхом на жесткой шконке, в казенном бушлате… Да. Кто тебе самый дорогой, тот и кидает чаще другой, так вот, Тарзан. Это закон, не я его придумал. Посмотришь кругом: вот кто-то уже на коленях перед ней ползает, трусливый человек, унижается, просит: останься, вах, вернись ко мне…

Он брезгливо поморщился.

— А я так думаю, что не надо. Мужчина не ронять себя ни перед кем. Гордость должен быть. Захочет она — будет с тобой, никуда не денется. А не захочет — так и ладно. Я хочу выпить за тебя, дорогой, чтобы ты был веселый и здоровый на воле, чтобы пил и гулял, и чтобы там…

Крепкая, заросшая волосами рука Магомеда показала на стену комнатки, за которой находилась сцена, а дальше — кусочек жилой зоны, обнесенная колючей проволокой «запретка», простреливаемый с вышек трехметровый бетонный забор с режущей спиралью поверху, а потом — вольная территория.

— Чтобы там, на свободе, ты оставался настоящий мужчина, какой ты всегда был здесь, в неволе. За тебя, Тарзан!

Тарзан поклонился Магомеду, в знак признательности прижав правую руку к груди, в полной тишине залпом осушил свою кружку. Все последовали его примеру, и лишь после того, как пустые кружки вернулись на место, вновь раздался галдеж и чавканье.

— А помнишь, Тарзан, как ты первый раз объявился? — подвыпивший Михо ударился в воспоминания. — Как стоял вон в том углу, а Бледный тебя к стенке пришивал — помнишь?..

— Я тебе никакой не Тарзан, придурок! — заорал «именинник», врезав кулаком по столу. — Я — Бруно Аллегро, ты понял? Я человек-звезда! А ты кто такой? Что ты здесь делаешь? Что ты вообще умеешь?

— Да нормально, успокойся…

На Михо шикнули, и он умолк. Эпизод с Бледным помнили все, это местный фольклор, легенда. Восемь лет прошло с тех пор, но будут помнить и пересказывать еще восемь лет, а потом и еще.

— А я смотрю — вскочил: по нарам, по стенке, ну чисто в кино! И — пяткой в репу дыц! Ну, думаю, точно Тарзан, какой из джунглей!

— И отскакивал еще, как резиновый! Я смотрю, это, не понимаю: он чего, из каучука, что ли, сделанный?

— Не! Из презерватива!

— Из дубинки ментовской — во!

— А потом иголкой ему в глаз нацелился, тот и потек…

— У Бледного мозгов и так на один понюх было. А после и того не осталось…

Тарзан жадно обгладывал жареную курицу и сопел. Он сразу понял жизнь невольную, житуху-нетужиху. Не постоишь за себя сам, никто не поможет; обидишься, пожалеешься — пропал. А возбухнешь не по адресу — сам и виноват. Вот как Бледный нарвался. Или те два придурка с Лиговки, которые после больнички больше в зону не вернулись, выпросились в другую с позором. Это сейчас зеки вспоминают дела прошедших дней легко и весело, с прибаутками: о! новичок-карлик вмолотил в стену Бледного, который выше его в два раза и раза в три тяжелей! Ай да ловкач, Тарзан! Ай да молодец! А тогда для всех это был захватывающий и жестокий цирк, все смотрели и облизывались, никто не бросился помочь. Все правильно. Всё — сам, только сам. Окажись Тарзан слабее, поддайся, сидел бы он сейчас в дальнем от окна углу отряда, никому бы и в голову не пришло устраивать ему торжественные проводы. Да и дожил бы он до этой воли-то? Не факт. А так — дожил. И неукротимый характер Тарзана никуда не делся, бурлит вовсю.

— Он ловкий, как обезьяна, — вдруг донеслось до обостренного слуха.

— Ты что сказал, Михо?! — карлик соскочил с табуретки, вытер руки о комбинезон и направился к небритому кавказцу.

— Ты как меня назвал?

— Я не называл. Просто сказал, что ты ловкий. Я не хотел тебя обидеть, — попытался сгладить ситуацию тот.

— Тихо, Тарзан, тихо, — Магомед обнял карлика, усадил обратно за стол, уговаривая: — Михо не подумал, у него не то слово вырвалось, он извиняется. Не нужно шуметь.

— Он — говно! А я — Бруно Аллегро! — бил тот себя в грудь. — Я умнее его в четырнадцать раз! Кто он такой? Никто! Я кассу делал! Меня вся Москва на руках носила! Меня бабы любят! Я шпионов за жопу ловил! Я все ходы и выходы знаю! А он меня обезьяной назвал! Он никто передо мной!

— Да, он никто. Ты прав, Тарзан. Никто. Но не надо волноваться. Завтра ты будешь на воле. А мы все останемся здесь, за колючей проволокой. Как звери! Разве это правильно?

За столом недовольно заворчали. Конечно, это было неправильно. Больше того — это было вопиющей несправедливостью.

— Вот я не должен тут быть, — продолжал Магомед. Зрачки его глаз расширились, на лбу выступил пот. — Раньше я бы не сидел за забором. Раньше мои родственники украли бы какого-нибудь важного начальника и на меня обменяли… Но время изменилось. Сейчас другие методы. Так что я еще немного посижу. А ты уже завтра выйдешь!

Водку быстро выпили, шулюм, курицу и антрекоты съели. Народ постепенно расходился.

За столом остались сидеть Магомед с Тарзаном да Поляк. Потом Черкес принес заныканную бутылку водки, снова наполнили кружки, снова начались задушевные разговоры. Поляк включил стоящий в углу телевизор, а там канал путешествий: то ли Индия, то ли Непал. Пальмы, короче, девушки. Разговоры на какое-то время смолкли, даже Тарзан угомонился. За снежной пеленой помех на экране проглядывала другая, красивая и беззаботная жизнь.

— Вот выйду отсюда, заберу свою долю в общаке, забурюсь на острова, — тихо проговорил Поляк. — Куплю себе виллу, телок первоклассных позову, выпивки накуплю и жратвы. Круглый год буду пьяный с голой жопой ходить, из моря не вылезать.

— Утонешь там, пьяный, — сказал Магомед.

— Ничего, телки рядом, спасут.

— Ага. Сперва долю из общака отстегнут, а потом бабы тебя спасать кинутся… Мечтать не вредно, Поляк.

— А чего? Мне обещали. Я правильно повел себя, людей не сдал, все честь по чести. Пацаны слово дали: на выходе меня роскошный эскорт будет ждать и чемодан с баблом. В твердой валюте, как говорится…

— Давно пропили твой чемодан, Поляк. Твои люди — дешевки, шакалы. Я знаю, о чем говорю. Таким веры нет. Если они и приедут тебя встречать, то только вот так…

Магомед сложил пальцы пистолетом и направил в лицо Поляку.

— Тогда ты точно никого не сдашь. Никогда. И будешь дешевый и сердитый, очень выгодный.

Поляк набычился и молчал, не смея возразить. Магомед не любит, когда с ним вступают в спор. По крайней мере такие, как Поляк.

— А вот у Тарзана все будет достойно, — сказал Магомед. — Завтра встретят его хорошие люди, не шакалы какой-нибудь. На дорогих тачках. Ни в чем отказа ему не будет. Повезут в хороший ресторан. Устроят в хороший дом. Деньги дадут. Позаботятся про все, как положено. Я, Магомед, свое слово даю. И телки будут, и выпивка, и даже острова. Ты хочешь поехать на острова, Тарзан?

— В гробу я видал эти острова! — фыркнул Тарзан, продолжая смотреть в телевизор. — Мне и здесь хорошо!

Магомед рассмеялся — громко, от души. Поляк тоже попытался натянуть на лицо улыбку, хотя ему было как-то не до смеха. Он не понимал — то ли Магомед издевается над карликом, то ли всерьез собрался ублажать его, словно принца какого, и терпеть его капризы.

— Так, может, останешься с нами, а, Тарзан? — прищурился Магомед.

— А чего тут делать? — карлик пожал плечами. — Да мне пофиг вообще. Где хочу, там живу. Я отсюда раз сто бежать мог, только не захотел. Привык, и все такое. Мне везде хорошо, хоть здесь, хоть на островах. Потому что я никого не боюсь.