Евгения Михайлова - Разрушительная красота (сборник) Страница 23

— Валя, а кто живет в этой квартире? Ни разу за год не видела, чтобы сюда приходили или выходили отсюда. Наверное, мы не совпадаем. А там кто-то кричит.

— Не знаю, кто там может кричать у этой Марины, но ходить к ней точно не надо. Она ненормальная. Да и не откроет она. Она и трубку не берет. И мне… ну, мои деньги на всякое благоустройство не просто не платит, она еще политику шьет. Якобы я деньги ворую, а дети в больницах голодают. Говорю же: она ненормальная и злющая.

Ирина зашла к себе. «А какое благоустройство?» — мелькнула мысль, хотя она сама как раз исправно платила Валентине за что-то. Она опять осталась одна, и день беспощадно наступал на нее, ярко и резко освещая то, от чего она не сможет избавиться до конца жизни.

Ирина вяло покрутилась по хозяйству. Все валилось из рук. Днем позвонил снизу Виктор. Он привез газету, которая утром будет в продаже.

Ира взяла эти несколько экземпляров. Долго не могла раскрыть. Заставила себя. О боже! Разворот с большими фотографиями, теми, которые она вынесла из квартиры Тонкова. Ее прямая речь о профессоре и о том, что произошло. Большие вставки черным шрифтом под подзаголовком «Расследование газеты». Фото сверху закрытого двора больницы за глухим забором, глухое же здание… Расследование по больнице и ее владельцу. Общий заголовок огромными буквами «СЫН ИЗ ПАРИЖА», внизу мельче: «Я не буду жить один».

Иру физически тошнило, голова уплывала, мысли путались. Позвонил Виктор:

— Посмотрела?

— Так, пока мельком.

— В общем, если будут проблемы, звони сразу.

— Какие проблемы?

— Претензии, угрозы. Черная компашка. Прервем быстро.

— Хорошо.

Находиться в квартире наедине с этой газетой было невозможно. Ирина в сотый раз умылась холодной водой и, как под гипнозом, вышла из дома, собираясь позвонить в дверь ненормальной соседки Марины. Но Марина была на площадке и как раз открывала ключом свою дверь. Ирина ее не видела ни разу, эту высокую, худощавую девушку с короткой стрижкой, с миндалевидными темными глазами.

— Извините, Марина, мы не знакомы, а я уже год здесь живу. Вот вышла познакомиться. Я — Ирина.

— Очень приятно, — пожала плечами Марина. Увидела, что Ира не собирается уходить, продолжила: — Зайдите, если хотите поговорить. Я здесь не могу общаться. Эта… — кивнула она на дверь Валентины. — Только у меня не убрано. Я с работы.

Они вошли в небольшую двухкомнатную квартиру. Никто бы не догадался, что тут живет одинокая девушка. Такой аскетизм. Даже зеркала в прихожей нет.

— Трудная работа? — спросила Ирина.

— Нет, легкая. Просто хороню детей.

Ира вздрогнула. Действительно безумная?

— О чем вы, Марина?

— Вот, — она достала из сумки планшет. — Вот. Федя, Олеся, Танечка, маленькая детка Поля, пять месяцев. Они умерли только за сегодняшнее утро. Потом меня таскали на допросы к идиотам-следователям, потом надо было говорить с родителями, потом писать и считать, сколько рублей и копеек мы потратили, пытаясь продлить их жизни. Их малюсенькие жизни, которые были потрачены на жестокую боль, без нормальных лекарств, без аппаратов, помогающих дышать, без радости… Ох, — Марина опустилась на колени, прижалась лбом к стене. — Ох, какая мука, Ира, у меня все выкипело: слезы, кровь, сгорело сердце…

Ирина смотрела на лица, скорбные и светлые личики умирающих детей, и чувствовала, что у нее слезы еще не выкипели.

— Я поняла, Марина. Это детский хоспис. Я знаю, что это. Работаю хирургической сестрой.

И потом она долго слушала Марину. Даже для них, опытных работников взрослой хирургии, тема детских онкоцентров, хосписов и реанимаций — это была пропасть, в которую страшно заглядывать. Ира и Марина уже сидели на маленькой кухне за пустым столом.

— И еще у нас уволили лучшего хирурга, — задрожал подбородок Марины. — Сократили! Денег нет! А поставить огромного осла посреди улицы, какие-то безумные скульптуры пионеров, рыцарей и куличей — есть деньги!

— Да. Марина, я — хирург. Просто работаю сестрой. Но я нормально оперирую и сама. Ты сможешь узнать у нас. Я буду оперировать бесплатно. Это можно оформить как-то, как помощь от нашей клиники. У меня бывают свободные дни. Несколько часов могу выкроить ежедневно.

Марина все же заплакала. И тут раздался тот самый крик. С крошечного балкона у кухни. Ира встала, посмотрела и сказала:

— Я на минутку. Не закрывай дверь.

Она вернулась с башмачком и пакетом с пирожками.

— И кто это у нас, Марина? Представь нас друг другу.

— Пуся это. Самый породистый на свете и самый несчастный сфинкс Пуся. Вот так сам с собой развлекается.

— Вижу, как развлекается. Только это не Пуся и не сфинкс. Это Золушка, пусть даже Пуся — мальчик.

— Он мальчик, — кивнула Марина.

Ира показала башмачок.

— Забирай пару, Пуся. Я нашла тебя, как принц.

На нее с интересом смотрело морщинистое, голое существо с ушами, как у летучей мыши. Пуся держал в лапках и терзал перед этим точно такой же башмачок. Он сидел в чем-то типа кошачьего прозрачного эркера, встроенного в стекло балкона. Внизу было отверстие, в которое он, видимо, и протиснул тот, первый башмачок. Марина открыла большой ящик на балконе. Там лежали коробки с детской обувью.

— Я ему покупаю. Он такой странный, не любит игрушки. А с ботиночками может долго играться. Меня же все время нет дома…

— Я тоже буду теперь покупать, — сказала Ирина.

Вот и нашлось все. И второй башмачок, и кошка, и дети…

Дома она прилегла на кровать, чтобы с силой сжать веки, стереть из памяти эти лица детей, которые ушли, улетели только сегодня, не узнав ничего, кроме боли. Она ничего не стерла, просто уплыла куда-то… Наверное, провожать. Далеко-далеко. «Где не бьют стариков, не взрывают детей». А рано утром четвертого праздничного дня раздался звонок в дверь. Она бросилась открывать, готовая ко всему. На площадке стояли радостные муж и сын.

— А мы приехали раньше! Сюрприз решили тебе сделать! — выпалил Стасик. — Папа говорит: чего она там одна сидит.

— Сюрприз, — сказала Ира. — Какой чудесный сюрприз!

И потеряла сознание. Когда пришла в себя, уже на кровати, с мокрыми полотенцами на груди и лбу, муж, сидя рядом на краешке постели, ждал ответа по телефону.

— Не нужно «скорую», — сказала Ира. — Все нормально уже. К врачам не вызывают врачей, к сапожникам — сапожников…

— Ира…

— Я просто не успела помыть окна. А дом так кричал!

— О чем ты? Ты в порядке?

— Конечно. Крик рядом — это когда его не слышно, но ты идешь на него. Ты понимаешь, я только в эти два дня, оставшись одна, посмотрела на лица людей, живущих с нами. Я даже забыла, что у нас дом Академии наук. И так больно вспомнить пришлось, — Ирина все рассказала мужу. — Понимаешь, я их знаю, как многие, по лекциям, статьям, фильмам, передачам. А они нас рассмотрели, оказывается, в тот день, когда мы сюда приехали. Они смотрели на нас, а мы не видели их.

— Да, — печально подытожил Олег. — Такая история могла приключиться только с тобой. Крик рядом…

Скажите, девушки, подружке вашей

«Dicitencello vuje…»[1]

У них был нормальный коллектив для того, чтобы заслуженно пользоваться приличной репутацией. Новости, которым можно доверять, нетенденциозная подача, настоящие профессионалы своего дела. Впрочем, люди были разные. Были талантливые, были честные, порядочные, были конформисты и «служба заказов», были средние и среднее средних. Но откровенных позорников и таких, которые исключительно на продажу, не было. Холдинг: телеканал, газета и журнал «Проверка слуха».

Работники холдинга относились друг к другу миролюбиво и доброжелательно. Приходили на помощь в трудную минуту, страховали в беде. Не предавали, не стучали, не подсиживали, не подставляли… Такое по нашим временам важное «не».

Новый фотокорреспондент всем безоговорочно понравился. Это был крупный, очень симпатичный, общительный и веселый человек лет сорока пяти. Имя его все, конечно, знали по другим изданиям. Виктор Маевский. В его снимках были сюжет и настроение. Подписи всегда лаконичные, твердые, четкие. Главный редактор дал ему пару недель, чтобы войти в коллектив и проявить себя в работе. Потом назначил заведующим отделом иллюстрации. И Маевский сразу показал себя человеком демократичным, но строгим в отборе. Браковал фотографии других фотокоров легко.

И только когда к Виктору люди присмотрелись, сложились отношения, он пригласил всех желающих отметить его назначение. Уйти из редакции, конечно, никто не мог, поэтому он просто заказал напитки и закуски — пиццы и гамбургеры — в ближайшем ресторане. Хорошо сидели в студии, когда кончались записи эфиров, болтали ни о чем.

— Витя, — сказал, зловеще скосив к переносице свои и без того маленькие, глубоко сидящие глазки, репортер и профессиональный шутник Дима. — Вот ты нас собрал, впариваешь идею, какой ты классный, как любишь свою работу, родину и жену. Но мы хотели бы знать: «А если бы ты вез патроны?»