Галина Романова - Торговка счастьем Страница 23

Но думать так было непрофессионально. И уж тем более озвучивать. Вдова Дворова на данный момент считалась единственной подозреваемой в деле об убийстве ее мужа Льва Дворова. Она считалась заказчицей. И поэтому…

Алексеев ловко перестроился в нужный ему ряд на трассе. Увидал через заднее стекло едущего впереди автомобиля торчавший из пакета батон колбасы и французский багет и тут же вспомнил, что на ужин у него – ничего, кроме упаковки риса. Решил зайти в магазин.

Татьяна Ивановна скучала, наблюдая в окно за летающим по двору белым пластиковым пакетом. Из окон магазина – огромных и великолепно продуваемых – прекрасно просматривался весь двор. Пакет лихорадочно метался в воздухе. Надувался большим белоснежным пузырем. Съежившись, повисал на ветках, тут же срывался и снова летел.

– Что за люди, Игорек? – кивнув ему, проворчала Татьяна Ивановна. – Неужели нельзя выбросить в мусорный контейнер! Рядом же все, все рядом. Что за люди?! Что тебе? Как всегда? Буженинка свежая, аромат невозможный. Возьмешь?

– Возьму, – он сглотнул слюну.

Луковая котлета со следами мяса и пустой вермишелевый суп остались воспоминанием.

– Все возьму, что свежее, – его взгляд забегал по прилавку.

– Ох, Игорек, Игорек… – Татьяна Ивановна неторопливо паковала кусок ароматной буженины в пленку. – Жил бы со Светкой-то. И не голодал бы. Мужику не след одному жить. Хотя… Светка твоя, уж прости меня старую, непутевая какая-то была.

– Почему? – поинтересовался он рассеянно, наблюдая за летающим по двору пакетом.

Теперь он нацелился на несчастную девушку, прогуливающуюся по тротуару. Высокая худенькая брюнетка уже дважды уворачивалась от летящего прямо ей в голову белоснежного полиэтиленового пузыря.

– Давно ходит, – кивнула в сторону девушки Татьяна Ивановна, проследив за его взглядом. И зачем-то добавила: – Ветер…

– А чем Светлана вам не угодила? – напомнил Алексеев и принялся складывать покупки в пакет. Татьяна Ивановна занялась фасовкой шоколадных вафельных конфет.

– А чего покупала-то всегда, знаешь? – фыркнула продавщица, презрительно выкатив нижнюю губу. – То мюсли какие-то купит, бумага слаще. То салат из водорослей, йогуртики, кефирчики. Говорю: Света, ты чем мужика собралась кормить? Дрянью этой бумажной? Ему мясо нужно, мясо! Да щец понаваристей. А она улыбается, как малахольная. Я, говорит, Татьяна Ивановна, их в жизни не варила и варить не стану. Это, говорит, Татьяна Ивановна, еда плебеев. Слышь, Игорек, а что такое плебеи? Это что, такое обидное, да? Светка-то вечно норовила меня обидеть. Как и тебя, впрочем. Только не права она была, Игорек. Не права. У меня зять во-оон какой пост занимает, а щи мои любит. Ой как любит! Да чтобы мясцо там кусками плавало, да сметанка… На вот, подсластися…

Татьяна Ивановна швырнула ему в пакет, который все еще лежал у нее на прилавке четыре шоколадные вафельные конфеты. И тут же зашикала на него, когда он попытался за них заплатить.

– За счет заведения, сынок, – тепло улыбнулась она ему. – С кофейком слопаешь. Пьешь кофеек-то?

– Пью. – Алексеев подхватил пакет, двинулся к двери.

– И нравится? – усомнилась Татьяна Ивановна. – Ты же не пил его никогда, мама говорила.

– Не пил. Попробовал, понравился.

И он вышел на улицу под ледяной ветер, творивший черт знает что с подолами, зонтами, прическами и бездомными пакетами, один из которых тут же нацелился в голову Алексееву. Игорек бегом бросился от магазина к подъезду. И едва не сбил с ног ту самую худенькую брюнетку, которая отбивалась от взбесившегося пакета, пока он покупал продукты.

– Извините, – буркнул Алексеев и попытался ее обойти.

И уже руку протянул с ключами к панели подъездного замка, намереваясь поскорее проскользнуть в теплое подъездное нутро… А там до квартиры всего несколько лестничных пролетов. Но девушка неожиданно преградила ему путь и, чуть приподняв длинный козырек черной бейсболки, глянула на него знакомыми несчастными серыми глазами. И проговорила виновато:

– Здрассте, Игорь Николаевич. Это я…

Потом он вел ее, как под конвоем, по лестнице к двери своей квартиры. Зачем вел? Сам не знал. Ведь это было не по правилам. Потом завел в дом, достал Светкины новые тапочки. Она их купила перед тем, как его бросить. И великодушно оставила вместе с комнатными цветами, которые он тут же загубил, забывая поливать. Тапочки были живы. Он, если честно, про них забыл, иначе давно бы выбросил.

– Проходите, – буркнул он, почти на нее не глядя.

С новой прической она стала совсем другой. Незнакомой, взрослой. И, кажется, еще сильнее похудела. А прошло всего две с половиной недели, как она ударилась в бега.

Он снял с себя куртку, переобулся в свои тапочки, подхватил пакет с продуктами и понес его в кухню. Дай бог здоровья Татьяне Ивановне, подумал он с теплотой, разбирая покупки. Напихала того, чего он даже не заказывал. К буженине добавила сыра, брикет сливочного масла, здоровенный пышный батон белого хлеба, свежих помидоров на веточках, пахнувших, как будто только что с грядки. Пакет картошки, зелень.

Алексеев чуть не захлебнулся слюной, отрезая от батона горбушку и нарезая сыра и буженины. Вцепился в бутерброд зубами, попутно отправляя пакет с картошкой в раковину. Надо пожарить, решил он. Срочно надо нажарить картошки на сливочном масле, с луком, зеленью, чесночком. И чтобы картофельная соломка была нежная, хрустящая, прозрачная от масла. Он так умел.

Настя Дворова вошла в кухню в Светкиных тапках, в куртке и в бейсболке.

– Раздевайтесь, – приказал Алексеев грубо, она даже вздрогнула. – Сейчас будем ужинать.

И внес уточнение:

– Минут через двадцать. Вы хотите есть, Настя? Или вы теперь не Настя?

Она замотала головой. Понять, что это значило, было невозможно. Но послушалась. Вернулась в прихожую, оставила там куртку и бейсболку, пригладила волосы, заправив их за уши. Снова пришла в кухню и села на стульчик у окошка.

– Как вы догадались? – спросила она, перекрывая шкворчание жарившейся картошки.

– О чем? – он часто моргал от лука, который кромсал полукольцами.

– О том, что я теперь не Настя?

– Ну, догадаться не сложно. Вы поработали над внешностью. Постарались стать неузнаваемой… И документы у вас на другое имя. Да?

– Да, были, но я их уничтожила, – она кивнула, и черная прядка выскользнула из-за уха и упала ей на щеку.

– Кто вам их сделал? – Алексеев высыпал с разделочной доски лук в картошку, накрыл сковороду крышкой. – Не в своей же спальне вы их мастерили?

– Нет. Не знаю.

– Что не знаете?! – он начинал закипать.

Что эта дамочка о себе воображает? Он что, из нее должен по слову вытягивать? Пришла сама к нему, молчит. Зачем пришла? Почему молчит? Может, сейчас к нему в дом ее подельники нагрянут и станут его пытать, намереваясь выведать тайны следствия, а?

Он едва слышно фыркнул, отвечая своим глупым мыслям.

Не было никаких тайн следствия. Следствие как заговоренное топталось на месте. Прорыва не было. Был тупик, о который они с Вадиком бились лбами с утра до вечера. Он иногда и ночью, когда не спалось.

– Можно?.. – она зябко поежилась. – Можно форточку закрыть? Холодно…

Ее узкие плечики, обтянутые пушистой кофточкой персикового цвета, стали совсем худенькими. И талию он, кажется, смог бы перехватить руками. Она что, эти две с половиной недели не ела вообще ничего?

Он послушно захлопнул форточку и зачем-то занавесил окно, хотя за ним – за окном – еще не было темно. Там – за окном – метались молочные сумерки, разгоняемые диким ветром. И он любил это время суток, и свет любил не зажигать. Любил сидеть, смотреть на улицу и слушать приглушенный шум городской жизни через открытую форточку. Но раз гостья замерзла…

Он снял со сковороды крышку, посолил, помешал, убавил огонь.

– Кто вам сделал документы, Настя? – спросил Алексеев, усаживаясь к столу напротив нее, пододвинул ей батон, буженину, сыр. – Нарезайте, коли хочется.

– Спасибо. Не надо, – она упорно не поднимала глаз.

– Документы, Настя? Где вы их взяли?

– Мне их дал Гена.

– Кто такой Гена?

Никакого Гены в материалах следствия не значилось. Новый фигурант?! Алексеев чуть не застонал. Они за полтора месяца, прошедших со дня смерти Льва Дворова, опросили больше полусотни людей. И там тоже, он точно помнил, не было никакого Гены!

– Гена – это таксист.

– Какой таксист?

– Который забрал меня у дома… Который помог скрыться… Который…

– И который убил ваших наблюдателей? – закончил за нее Алексеев.

– Я не знаю! – она испуганно отпрянула, вжимаясь спиной в стену. – Я не знаю, кто их убил! Он пришел ко мне под утро… Того дня, как были обнаружены люди… Которых убили… И сказал, что мне надо скрыться. Переждать где-нибудь. Что мне оставаться дома очень опасно. Наблюдателей сняли не просто так. Их убили, чтобы добраться до меня. Он прав? Скажите, Игорь Николаевич, он был прав?